Страница 25 из 88
Когда женщины добрались до погреба герра Вайлера в склоне холма, несколько лавочников были уже там — расставляли скамьи и расстилали матрасы поверх ящиков для картошки.
— Grüss Gott[49], фрау Бёльц и Кристина! — громко поприветствовал женщин герр Вайлер, пожилой дородный человек с широким и плоским красным лицом. Он, однако, всегда пребывал в хорошем расположении духа, и устройство укрытия на случай бомбежки не было исключением. — Не стесняйтесь, приводите все семейство! Места всем хватит! Здесь можно полгорода разместить, и нет нужды ютиться в своих подвалах. В такие-то времена нужно держаться всем вместе!
— Danke, герр Вайлер, — поблагодарила мутти, ломая руки.
Кристина не слышала продолжения разговора. Она устремила взор к дальней стенке погреба, где свернутый кусок ткани, спрятанный за последним картофельным ящиком, уже начал выскальзывать из своего укромного места. Кристина не отрывала взгляда от пыльного мятого угла их с Исааком красно-белой скатерти, и в глазах ее стояли слезы.
Глава десятая
В сумерках того же дня на улице напротив дома Кристины четверо вооруженных эсэсовцев выкрикивали указания. На соседней улице тоже работала группа военных. Из-за рупоров голоса накладывались друг на друга, отдавались эхом в узких улочках с каменными домами, и разобрать отрывистые фразы было трудно.
— Achtung[50], граждане! — гаркали громкоговорители. — Выходите на митинг! Оставаться дома запрещено! Вы обязаны явиться на городскую площадь ровно в восемь часов!
В половине восьмого Кристина и ее родные взялись за руки и вместе с другими жителями города направились к площади. Все настороженно озирались по сторонам, теряясь в догадках, для чего их собирают. На площади покрикивающие солдаты загоняли стариков, женщин и детей за металлические ограждения, пока все сограждане не оказались притиснуты друг к другу так, что яблоку негде было упасть. Мария крепко ухватилась за руки бабушки и дедушки, а мутти взяла Карла на руки. Кристина посадила Генриха себе на спину и зацепила согнутыми руками его колени. Семья старалась держаться вместе, в то время как сотни растерянных людей пихались и теснили друг друга, не в силах расслышать крики своих близких в грохоте сапог, барабанов и военных маршей. Целое море факелов бросало на собравшихся колеблющийся свет, оранжевое пламя двух костров лизало небо, озаряя красно-белые нацистские знамена, растянутые на фасадах зданий позади сцены.
Когда они прошли вперед, насколько было возможно, и Кристина прочитала брошюру, которую всем выдавали у выхода на площадь, ее и без того бешено стучащее сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Черно-желтая обложка со звездой Давида гласила: «We
— Что там? — прошептал Генрих ей на ухо.
— Да так, — произнесла Кристина. «Клеветническая агитка, — ответила она про себя. — Очередное вранье нацистов».
Мать держала сложенную брошюру в руке, но еще не читала ее, Мария скрутила трубочкой и зажала в кулаке свою, а также бабушкину и дедушкину. Кристина осторожно осмотрелась по сторонам, не видит ли ее кто, затем смяла ненавистную книжицу в руках, бросила на землю и растоптала каблуками. Она уже потянулась, чтобы забрать и мамин экземпляр, но тут музыка остановилась, словно кто-то заметил ее преступление. Кристина замерла и приготовилась к тому, что один из солдат станет протискиваться через толчею, чтобы арестовать ее. Но ничего не произошло. Затем улар тяжелого колокола огласил площадь.
Толпа замерла в молчании, слушая, как массивные колокола собора Святого Михаила отбивают восемь часов, и каждый звон эхом отдавался на запруженной людьми площади. Как только отзвучал последний удар, военный оркестр грянул Horst-Wessel-Lied[51], взревели трубы и вступил хор гордых вдохновенных баритонов. Строй из тысяч солдат в черных касках понес через площадь винтовки с серебряными штыками и нацистские знамена, от грохота сапог под ногами у Кристины сотрясалась земля, словно пульсировала сама планета. С безупречной слаженностью движений солдаты выстроились шеренгами перед помостом, высоко задрав подбородки и вскинув руки в нацистском приветствии. Их каски находились на одном уровне, словно это были ряды одинаковых оловянных солдатиков. Кристина заключила, что их, видимо, намеренно подбирали по росту и комплекции, чтобы действо производило должное впечатление.
С десяток других солдат расхаживали по отгороженным веревками проходам в толпе, вскинув руки и следа за тем, чтобы каждый делал тот же самый жест. Кристина, стиснув зубы, подняла руку. В конце ряда, в котором она стояла, произошло какое-то смятение, и раздался женский крик. Кристина увидела, как солдат сграбастал мужчину за воротник и стал выволакивать из толпы, а женщина цеплялась за его рукав. Изящный венец из седых кос на голове бедной женщины напомнил ей об убитой горем фрау Шмидт, хотя Кристина не поручилась бы, что это хозяйка кафе.
После того как отзвучал нацистский гимн, на помост вышли четыре офицера и десяток солдат в галифе и высоких сапогах. Пламя костров отражалось в медалях на офицерских кителях, и казалось, что обнажены бьющиеся кровоточащие сердца военных. Они повернулись на каблуках, вскинули руки в приветствии, и на сцену явился сутулый приземистый человек с черными усами.
— Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil! — стала скандировать толпа.
По коже Кристины побежали мурашки. Она не верила своим глазам. На сцене стоял Гитлер. Толпа с завыванием гудела, этот рев усиливался и походил на вой ветра во время дикой бури. Гитлер был ниже ростом, чем Кристина себе представляла, и даже отсюда она могла видеть его брюзгливый рот. Солдаты в проходах хлопали и выкрикивали приветствие, побуждая публику действовать так же, и придирчиво озирали толпу — не вздумал ли кто-нибудь уклоняться. Когда они проходили вдоль рядов собравшихся, толпа выбрасывала вверх руки и аплодировала, вставая на цыпочки и вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть фюрера. Среди аплодисментов и криков «ура» Кристине почудилось улюлюканье. Гитлер склонил голову, приложил кулак к груди и застыл неподвижно, ожидая, когда уляжется ажиотаж. Только когда наступила полная тишина, он поднял голову и начал речь.
— Мои соотечественники и товарищи, народ Германии! Ныне три великих нищих объединились[52], и теперь мы посмотрим, кто одержит верх в этой борьбе — те, кому нечего терять, но есть что приобретать, или те, кому есть что терять, но нечего приобретать. Ибо что надеется приобрести Англия? Что надеется приобрести Америка? — он потряс кулаком в воздухе. — У них так много богатств, что они не знают, как всем этим распорядиться. Мы ничего не сделали ни Англии, ни Франции. Мы ничего не сделали Америке! — Гитлер воздел руку над головами людей на площади. — Тем не менее нам объявили войну. Теперь вы должны, учитывая всю предысторию, понять меня. Однажды я сказал слова, не понятые другими странами. Я сказал: «Если война неизбежна, я предпочту вести ее сам». Не потому, что жажду славы, наоборот, я не признаю такой славы, в моих глазах это вовсе не слава. Если провидение сохранит мне жизнь, то я прославлюсь миротворческой деятельностью, ибо все же намереваюсь бороться за мир. Но если судьба уже распорядилась так, что я должен следовать неисповедимой воле рока, тогда я могу хотя бы просить провидение доверить мне груз этой войны, возложить его на меня. Мне он по плечу! — гаркнул оратор, колотя себя кулаком в грудь.
49
Grüss Gott — Бог в помощь (нем.).
50
Achtung — внимание! (нем.).
51
Horst-Wessel-Lied — песня Хорста Бесселя (нем.). Политическая песня, которая в 1930–1945 годах являлась официальным гимном Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП). Официальное немецкое название — HorstWesselLied; она также широко известна как «Хорст Бессель» или по первой строчке — Die Fahne hoch («Знамёна ввысь»). Использовалась в Третьем рейхе (1933–1945), в том числе на официальных мероприятиях, де-факто была вторым гимном, так как на всех мероприятиях, как правило, сразу после гимна «Песня немцев» пели «Хорст Бессель», с 1940 года это стало обязательно, символизируя «единение страны и партии».
52
Имеется в виду подписание Тройственного пакта между Германией, Италией и Японией 27 сентября 1940 г.