Страница 63 из 71
Матильда была не глупа. Намерения мужа прояснились. Он собирается сдать ее жандармам. У него нет никакого уважения к женщине, с которой он разделил почти тридцать лет жизни, которую он когда-то так оскорбил своим обманом и которая целыми неделями заботилась о нем, когда он не мог самостоятельно сделать и шага.
Людовик тоже проявил себя совершенно недвусмысленно: встал на сторону Франсуа. «Я буду свидетельствовать в вашу пользу». Он уже составил список всего, что она заставила его перенести. Он ничего не забудет, в этом она может быть уверена. Насильственное удержание в неволе, наручники, наезд машиной, намордник, наркотики… И выставит ее окончательным чудовищем. А Франсуа и он будут выглядеть несчастными жертвами. Люди не любят оттенков. Им подавай, чтобы с одной стороны были хорошие, а с другой плохие. Этот мир манихейский[36] и успокаивающий. Он позволяет вам спать спокойно и не слишком задаваться вопросами.
— Итак, надо освободить Людовика. Он ничего не скажет, это он мне уже обещал. Я помогу тебе с телом Ле Бри. Мы придумаем подходящую версию. Мы отыщем средство.
Вранье… Людовик ничего такого не обещал. Он не сможет удержать язык за зубами. И ее неприятности с законом не будут для него иметь никакого значения.
Все зашло слишком далеко. Отступать уже невозможно — помнишь?
— Ты хорошо знаешь, что нельзя позволить ему уйти. Он слишком много знает.
Франсуа оперся на костыль обеими руками.
— И что мы такого сделали, что заслужили все это?
Высокопарный тон, на который он перешел, вызвал у нее раздражение.
Не позволяй себя разжалобить… Не забывай: он был готов предать тебя.
— Что сделали мы? Или, скорее, что сделал ты? Ты позволил Камилле оказаться в этом амфитеатре! Твой факультет, твои исследования, твои студенты… вот все, что было для тебя важно в жизни. Если бы не ты, она сейчас была бы с нами… Она не была бы мертва!
Сама того не замечая, Матильда подняла пистолет еще выше. Она дала себе время заметить слезы, которые потекли по щекам ее мужа. Сколько уже времени она не видела, как он плачет? Напрасно она рылась у себя в памяти… А плакал ли он вообще после смерти дочери? Нет, тогда он лежал в больнице, между жизнью и смертью.
— Ты больна, Матильда. Тебе нужна помощь.
Она улыбнулась.
— Да, больна… лучше запереть… прямо ненормальная. Ведь так ты только что сказал Людовику?
Франсуа сморщился и положил руку себе на ногу. С трудом передвинувшись, он подошел к секретеру, чтобы опереться на него.
Когда он снова поднял голову, его глаза были совершенно мокрые, но Матильда чувствовала, что это не только из-за слез грусти или смятения. Здесь было что-то другое. Что-то, что ей еще не удавалось расшифровать.
— Сначала я думал, что ты хочешь просто восстановиться и что все, что может навести на мысли о Камилле, мешает тебе. Затем я начал понимать… что ты всего лишь делаешь вид. Что ты скрыла реальность. Настолько, что и в самом деле начала думать, будто…
Он замолчал и медленно покачал головой.
«Делать вид», «скрыть реальность»? Слова Франсуа пробудили в ней странное неприятие. Какими вульгарными ухищрениями он занимается? Чего добивается? Породить в ней смятение, заставить ее расслабиться и отобрать у нее пистолет?
Франсуа больше не в твоем лагере. Теперь ты одна. Одна, как никогда.
Он развел руками, впрочем не выпуская костыль, чтобы подчеркнуть, что он в ее власти.
— Стреляй, если ты действительно этого хочешь. Стреляй, Матильда. Для меня это будет проще всего. Такое же, как и любое другое средство покончить со всем этим.
И тут Матильда заметила, что дуло пистолета теперь направлено прямо на Франсуа, а ее палец лежит на спусковом крючке.
— Нет, ты не выкрутишься из этого так легко. О чем ты там говорил? Закончи фразу! Начала думать, будто?..
Франсуа сделал шаг вперед и заглянул ей в глаза. Так пристально, что ей стоило большого труда не отвести взгляд.
— Камилла не мертва. Она уже больше года прикована к кровати…
8
Матильда стояла абсолютно неподвижно, сжимая пистолет в руке. Казалось, стены гостиной начали сжиматься в кольцо вокруг нее. И снова ее охватило ужасное ощущение удушья.
Слова Франсуа были такими нелепыми, что витали в ее мозгу, не достигая его.
— Тебе не кажется, что я уже достаточно настрадалась? Камилла была с тобой в амфитеатре, у двери… Это в нее первую выстрелил убийца… Почему ты хочешь мне плохого?
Она наивно подумала, что он снова обрел хоть каплю разума, но он продолжал вести те же бессмысленные разговоры, что и раньше, когда находился под воздействием лекарств.
— Боже мой… Что с тобой случилось, Матильда? Мне стоило бы забеспокоиться раньше, намного раньше, а не отрицать очевидного. Наша жизнь здесь… Каждый день ты удалялась от меня все больше. Как если бы ускользала в другой мир и… Это все я виноват… вначале ничего не хотел видеть… Ты не хотела больше говорить о Камилле. Ты меняла тему разговора, едва я произносил ее имя…
Пальцы Матильды еще сильнее сжали рукоятку пистолета. Речи Франсуа звучали в ее ушах бессмысленной мешаниной слов. Волнение, заставляющее его голос дрожать, не было наигранным, но ей следовало оставаться настороже, больше чем когда-либо.
— Замолчи, — прошептала она.
— Камилла была задета тремя пулями.
Три пули, да. Умерла на месте, как и множество других, присутствовавших там…
— В транспорте «Скорой помощи» у нее остановилось сердце, но врачи смогли вернуть ее к жизни. Ее прооперировали. Несмотря на то что операция прошла удачно, она не вернулась в сознание. Она была в коме, под капельницей…
Матильда покачала головой. Она едва понимала, что он говорит.
— Должно быть, эти дни были ужасными для тебя. Я еще находился между жизнью и смертью, отключенный от всего мира, а наша дочь все не просыпалась.
Камилла мертва, она это чувствовала самой глубиной своего существа. Мать знает такие вещи. Но какой матерью она в свое время была?
Матильда снова увидела себя в серых больничных коридорах. Бесконечное тревожное ожидание… К ней приближается врач… Который говорит ей что-то о ее муже и о ее дочери. Он произносит то, что можно часто услышать в фильмах: «Мы сделали все, что могли…» Но эти слова не доходят до нее.
— Замолчи, — повторила она с большей силой, — я не хочу слушать твою ложь!
— Нет, я больше не замолчу, Матильда. Я хочу, чтобы ты выслушала меня, чтобы ты, наконец, открыла глаза. Я хотел тебе помочь. Я мог бы попытаться сбежать, покинуть этот дом и… ничего этого не сделал. Но теперь умер человек, наш сосед, который не хотел нам ничего плохого. Это уже невозможно исправить. И за эту смерть я тоже несу ответственность, так же как и ты.
Франсуа сделал шаг в ее направлении, таща за собой костыль. Падающий сверху свет люстры стирал черты его лица, придавая ему замогильный вид. Закрыв глаза рукой, чтобы вытереть слезы, он снова продолжил уже более поставленным голосом:
— В конце недели прогнозы врачей оставались теми же самыми, но Камилла подхватила воспаление легких. Медики не были оптимистами. Они не могли сказать нам ничего другого, кроме того, что говорят в таких случаях: «Надо подождать еще… кома может продолжаться несколько недель… А потом возможен любой исход». Камилла могла выкарабкаться, но с осложнениями, которые никто не смог бы рассчитать.
Матильда почувствовала, как желудок у нее переворачивается. Несмотря на провалы в памяти, на выпадения из реальности, у нее в голове всегда была путеводная нить, которая обладала своей собственной логикой и которой она упрямо следовала. Однако все вдруг показалось ей не таким ясным. Несмотря на все усилия, ее мысли погружались в мутную трясину настолько, что она не могла больше найти, что ответить. Целый кусок ее жизни оказался задернутым пеленой.
— Через две недели Камилла вышла из комы. Врачи были с нами откровенны: она может открывать глаза, вздрагивать, стонать… но речь идет о простейших рефлексах, а не о сознательных действиях. Растительное существование…
36
Манихейство — религиозное учение, строго делившее весь мир на добро и зло.