Страница 2 из 18
Переспрашивать морячка я не стал – их намерения про ехать в центр города были мне и так понятны. Пребывая в отличном расположении духа, вызванном только что удачно прошедшим разговором с одним очень интересным иностранцем, я решил не только выполнить их невнятную просьбу, но и немножко их разыграть. Я произнес в ответ изысканную и любезную фразу, из которой, я в этом ни секунды не сомневался, они тоже, как и я, но совсем по другой причине уловили только слово «плиз», и открыл им заднюю дверцу.
Они плюхнулись сзади, прижав к груди небольшие черные сумочки с наклеенными на них британскими и французскими флажками, и мы поехали. Освоившись на кожаном сиденье, морячок, который первым вступил со мной в переговоры, на вполне доступном моему пониманию диалекте, состоявшем из невообразимо очаровательной смеси русских и украинских слов, стал обсуждать волновавшую их обоих проблему.
Прошла еще минута, и я четко уяснил, что они едут в одно хорошо знакомое мне место, чтобы совершить там меновую сделку, причем речь шла не о какой-то там «школе», что на языке моряков торгового флота означало радиотехнику, шмотки и прочие предметы ширпотреба, а об обмене на твердую валюту кое-каких ценностей, добытых ими в родных краях, незаконно вывезенных за границу и, по-видимому, находившихся в данный момент в их черных сумочках с иностранными флажками.
В самый разгар этой беседы второй морячок, тоже в лыжной шапочке, но в сине-белой куртке со множеством фирменных надписей, спохватился и, кивнув в мою сторону (мне это хорошо было видно в зеркало заднего вида), намекнул на то, что они поступают неосмотрительно, доверяя свои коммерческие секреты третьему лицу.
Его товарищ беззаботно рассмеялся и сказал:
– Да брось ты, Гриша, все равно этот козел ни черта не понимает по-русски! – и они продолжили свой разговор.
Я спокойно отнесся к тому, что меня так незаслуженно оскорбили в ответ на мою любезность. В том, что эти любители поживиться за счет непреодолимых различий в валютно-финансовых системах загнивающего капитализма и развитого социализма приняли меня за иностранца, не было ничего удивительного. Я ехал на автомашине марки «Вольво» и, как полагается, был одет во все иностранное. Правда, я не носил лыжных шапочек и фирменных курток невероятных расцветок. На мне было скромное кожаное пальто с погончиками на плечах, из-под которого виднелась белая сорочка и шелковый галстук. И все же, думаю, главная причина состояла в том, что я ответил им на весьма приличном английском языке: прежде чем оказаться за границей, я прошел довольно длительную подготовку в одном малоизвестном мировой, да и советской общественности учебном заведении закрытого типа, где преподают не только иностранные языки, но и многое другое, что и вынудило сделать его закрытым.
…Судьба моя, правда, сложилась несколько иначе, чем планировалось вначале, но совсем не потому, что я был нерадивым учеником и не оправдал надежд моих наставников, о которых я постараюсь позднее рассказать. Во время прохождения нелегальной стажировки в одной уютной европейской стране произошла одна из тех неожиданностей, которые, к сожалению, довольно часто и совсем некстати нарушают наши жизненные планы.
Мне предстояло совершить небольшую ознакомительную «экскурсию» в страну моей будущей работы и немного там «акклиматизироваться». Однако курьер, которому было поручено доставить мне все необходимые документы для этой поездки, попал в автомобильную катастрофу. Вины его в том никакой не было, на него налетел грузовик с одной из расположенных в Европе американских военных баз, за рулем которого находился пьяный сержант.
Сержант отделался легким испугом, потому что у грузовика, сработанного на заводах Форда, был крепкий бампер, а вот легковушка нашего курьера такого бампера не имела, но, даже несмотря на существенные различия в конструкции столкнувшихся автомобилей, все бы, наверное, обошлось, если бы легковушка не вспыхнула.
Люди, пытавшиеся вытащить находившегося в полубессознательном состоянии курьера из покореженной машины, отступили, и он на их глазах сгорел. Это было потом во всех подробностях расписано в газетах. Вместе с курьером сгорели его документы, и его личность так и не была установлена.
Для меня эта трагическая история, как я уже намекнул, кончилась тем, что мне пришлось срочно возвращаться в Москву. Дело в том, что мой паспорт, с которым я собирался отправиться на «экскурсию» и в котором, естественно, была наклеена моя фотография, находился в несгораемом ящичке, вмонтированном в кузов машины, и сгореть поэтому не мог. Было не известно, насколько тщательно полиция осмотрела обгоревшие останки машины, чтобы выяснить все же, кем был ее водитель, нашла ли этот ящичек и извлекла ли из него мой паспорт, или после составления соответствующего протокола машина была сразу же отправлена на свалку.
Мою поездку решили отложить и постараться выяснить, буду ли я объявлен в международный розыск или нет. Но, поскольку прямых доказательств того, что этот паспорт принадлежит разведчику, а не торговцу наркотиками или другому представителю преступного мира, у полиции не было, она вполне могла и не объявлять розыск, а просто поставить меня на учет, как подозрительную личность. Как бы то ни было, опасность провала была вполне реальной, и рисковать не стали.
Меня перевели в управление внешней контрразведки, и с тех пор я стал ездить за границу с дипломатическим паспортом…
Случай с моряками, когда меня приняли за иностранца, был далеко не единственным. Однажды меня спутали с итальянцем, хотя я ни тогда, ни сейчас не говорю по-итальянски. Я думаю, мне не составило бы большого труда выучить и итальянский язык, если учесть, что, кроме английского, я прилично владею еще двумя языками романской группы, но в этом, как у нас говорят, не было оперативной необходимости: за многие годы на мою профессиональную орбиту не забрасывало ни одного итальянца.
Произошло это в одной бывшей французской колонии, где я работал во время первой загранкомандировки. Французы по-прежнему чувствовали там себя вольготно. Только в столице их проживало несколько десятков тысяч. У них был свой культурный центр, спортивный клуб и еще несколько частных клубов, или, как их теперь называют, «клубов по интересам», и мне ужасно захотелось вступить в какой-нибудь из этих клубов, потому что французы, надо отдать им должное, умеют прекрасно организовывать свой досуг, и, кроме того, я всегда испытывал к Франции и ее народу большую симпатию. У меня до сих пор стоит перед глазами незабываемая процедура открытия X зимних Олимпийских игр в Гренобле, на которых мне посчастливилось присутствовать, в моих ушах до сих пор звучит усиленное динамиками биение сердца знаменитого фигуриста Алена Кальма, поднимающегося с факелом к чаше, чтобы зажечь олимпийский огонь, и густой, рокочущий голос президента Франции генерала Шарля де Голля, объявляющего об открытии Олимпиады.
Кроме личных симпатий у меня были и кое-какие деловые соображения. Надеяться на вступление в один из «клубов по интересам» мне было сложно, потому что мои интересы, по правде говоря, несколько выходили за рамки предусмотренных клубным уставом, а вот на вступление в спортивный клуб я вполне мог рассчитывать. В один из воскресных дней, прочитав накануне в газете объявление о том, что спортивный клуб проводит соревнования по пулевой стрельбе, я отправился в городской тир.
Соревнования еще не начались, и я скромно встал в сторонке и стал присматриваться к стрелкам, судьям и зрителям. Поскольку на соревнования по стрельбе ходит вполне определенная категория любителей этого вида спорта и все собравшиеся в этот день в тире знали друг друга, мое появление не осталось незамеченным. Вскоре ко мне подошел плотный пятидесятилетний мужчина с волевым лицом, представился президентом спортклуба и любезно поинтересовался, что привело меня в тир.
Я был не менее любезен и ответил, что приехал в страну пару месяцев назад, у себя на родине увлекался стрельбой, хотя, если быть совсем точным, стрелком я стал после того, как по возрасту вынужден был оставить современное пятиборье.