Страница 3 из 12
Сосредоточение внимания на мыслях дало большой объем информации, послуживший некой базой данных для объяснения не только эмоций пациента, но и других психологических проявлений. Например, я обнаружил, что пациенты постоянно следили как за своим поведением, так и за поведением других людей. Они будто отдавали себе приказы осуществлять какие-либо действия или, наоборот, притормаживать их осуществление. У пациентов мелькали критические по отношению к самим себе мысли, когда у них что-то не получалось, и наоборот – когда все получалось как надо, они мысленно поздравляли себя с этим.
Анализ тематики таких мыслей помогал прояснить специфические модели психологических состояний, которые приводили к эмоциям конкретного вида. Например, мысли (или осознание), которые принижали пациента в собственных глазах, вели к тому, что он становился печальным и унылым. Это было, в частности, осознание своих провалов и понимание того, что его отвергли, или мысли о том, что он потерял для себя что-то весьма ценное. Мысли о важных приобретениях или собственном развитии как личности либо в профессиональном плане имели следствием чувство удовлетворения и даже наслаждения. Мысли об опасности или угрозе вызывали чувство тревоги. Прямое отношение к теме данной книги имеет следующее наблюдение: мысли о том, что человека кто-то обидел, оскорбил, приводят к возникновению чувства гнева и желанию отомстить. Быстрая последовательность мыслей типа «я должен отыграться» и «правильно будет ударить ее» может выливаться в физическое насилие.
Интересной особенностью подобных мыслей является их мимолетный характер. К моему собственному удивлению, я заметил, что даже относительно короткая мысль, проскользнувшая не периферии сознания, способна вызвать очень глубокие эмоции. Более того, такие ощущения оказывались непроизвольными: пациент не мог ни вызывать, ни подавлять их. И хотя эти чувства зачастую были адаптивными и отражали реальную утрату, приобретение, опасность или проступок, они также часто являлись несоразмерными или не соответствующими конкретным обстоятельствам, которые их спровоцировали. Например, склонный к гневу человек может нанести несильный удар или причинить непропорционально большие неприятности в стремлении строжайшим образом наказать того, кто на него «напал».
Также, к моему большому удивлению, я отметил, что у этих пациентов наблюдались регулярные когнитивные искажения. Они совершенно несоразмерно преувеличивают как значимость каких-то неприятных инцидентов, так и частоту их возникновения: «Мой ассистент всегда все портит» или «У меня никогда не получается ничего путного». Они склонны относить все, что очевидно является случайным, ситуативно возникающую трудность на счет злого умысла или скверного характера другого индивидуума[2].
Пациенты обычно принимали свою преувеличенную или просто неверную интерпретацию своих переживаний за чистую монету: она казалось им полностью заслуживающей доверия. Однако, приобретая способность фокусировать внимание на подобных интерпретациях, оценивать их и критически к ним подходить, они (пациенты), как правило, осознавали их (интерпретаций) неуместность и ошибочность. Пациентам было доступно и возможно понимание сущности собственных реакций и, в большинстве случаев, внесение в них корректив. Например, легко раздражавшаяся по поводу и без мать заметила, что начинает злиться на детей за их весьма невинные шалости. Сумев осознать и выработать внутри себя разумный ответ на свои критически настроенные мысли («они – очень плохие дети»), заключавшийся в простом соображении, что «они ведут себя просто как нормальные дети», эта женщина обнаружила, что ее гнев по этим поводам стал менее продолжительным. С регулярным внесением осознаваемых корректив в ее носивший критический характер образ мыслей, делавший упор на необходимость наказаний, вспышки гнева и злости тоже стали менее частыми.
Тем не менее, я был озадачен вопросом, почему пациенты, посещающие психоаналитические сеансы, не сообщают о подобных мыслях сами, без того, чтобы их подталкивали к этому – особенно в свете того, что они в общем и целом осознанно соглашались высказывать вслух все, что им приходит в голову, и добросовестно это делали, независимо от того, насколько это все вводило в смущение. Разве они не осознавали, что эти мысли посещали их в повседневной жизни? Я пришел к выводу, что такого рода мысли отличаются от того, что люди считают нормальным сообщать кому-то другому. Эти мысли являются частью внутренней системы коммуникаций, ориентированной на самого себя, некой сетью, приспособленной к осуществлению постоянного наблюдения за собой, интерпретации своего поведения, как и поведения других людей, ожиданию того, что может произойти. Например, в голове одного пациента среднего возраста во время напряженного разговора со старшим братом «на автомате прокручивалась» последовательность мыслей, которую он смог осознать, несмотря на свою полную вовлеченность в очень горячий обмен фразами: «Я говорю слишком громко… Он меня не слушает, я выставляю себя дураком… Он тратит кучу нервов, не обращая внимание на то, что я говорю… Следует ли мне его послать? Вероятно, он делает так, чтобы я выглядел идиотом; он никогда меня не слушает». Моего пациента во все большей мере охватывал гнев, но, вспоминая и анализируя этот разговор позднее, он осознал, что гнев появился в результате не напряженного спора, а скорее его собственного преобладающего над всем убеждения: «Мой брат меня не уважает».
Жену может посетить мимолетная мысль: «Мой муж задерживается потому, что предпочитает проводить время со своими приятелями». В результате у нее будет скверное настроение. Именно это она коммуницирует себе, а мужу выпалит в лицо что-то вроде: «Ты никогда не приходишь домой вовремя. Как мне готовить ужин для семьи, когда ты настолько безответственен?» На самом деле, ее муж просто захотел выпить пива со своими знакомыми, чтобы немного расслабиться после напряженного рабочего дня. Своим недовольным ворчанием она скрывает и от мужа, и от себя свое ощущение того, что ее отвергают.
Система взаимодействий также включает в себя ожидания и требования, которые люди предъявляют к себе и другим людям – то, что было названо «тиранией долга»[3]. Важно распознавать возникающие в сознании и связанные с этим запреты, предписания и ограничения, потому что категоричное ожидание чего-то или компульсивные попытки заставить других людей вести себя определенным образом неминуемо ведут к разочарованиям и фрустрациям.
Меня заинтриговало и наблюдение, говорящее о том, что каждый пациент имеет собственный набор характерных реакций на специфические обстоятельства. Часто эти реакции оказываются чрезмерно острыми на одни раздражители, но не на другие. Я оказался в состоянии предсказывать, какие верные и ложные интерпретации конкретный пациент сделает в ответ на определенную ситуацию. Чрезмерно острое реагирование очевидным образом проявляется в его или ее автоматических действиях, вызванных этими ситуациями. Пациент очень характерным для себя образом искажает, чрезмерно обобщает или преувеличивает одни ситуации и раздражители, в то время как его реакция на что-то иное, вызывающее острые реакции у других пациентов, не является столь драматичной.
Определенные модели внутренних убеждений активируются определенным набором обстоятельств и, таким образом, порождают мысль. Внутренние убеждения и верования влекут за собой возникновение специфического вида уязвимостей: будучи активированы определенного рода обстоятельствами, они автоматически заставляют пациента интерпретировать возникшую ситуацию заранее определенным образом. Подобные убеждения крайне специфичны, например: «Если меня перебивают, это значит, что люди меня не уважают» или «Если моя супруга не делает того, что я хочу, это означает, что я ей безразличен». Внутренние убеждения ведут к оценке сути возникшей ситуации, которая затем находит выражение в автоматически возникающих мыслях.
2
Тенденция оценивать поведение других людей так, будто оно определяется исключительно их внутренними неотъемлемыми качествами, а не ситуативными факторами, была названа фундаментальной ошибкой атрибуции.
3
F. Heider, The Psychology of Interpersonal Relations (New York: Wiley, 1958).