Соль

— Чтобы журналисты не выпустили завтра статью о том, как мне на колени складывает ноги студентка.

— Э… в прессе я "наследница Томпсонов"!

— О, прости-прости, "наследница Томпсонов", — он усмехается, достаёт антисептик и ватный диск и начинает вытирать с моих коленок грязь. Я шиплю и смеюсь, потому что мне больно, а беседа почти нормальная.

Если бы это был романтический фильм, сейчас бы заиграла красивая музыка, как в "50 оттенков серого". И он такой: медленно касается моих бёдер, коленей, дует на ранки, убирает соринки, трогает щиколотки, а я смотрю на него остекленевшими глазами и глупенько улыбаюсь. Примерно так и случилось. Плюс-минус. На самом деле он только и делал, что повторял мне: "Не шевелись, больнее будет!" и на ранки совсем не дул.

— Может подуете? — с надеждой спросила я.

— Сама дуй, — отвечает он и смотрит на меня. Потом тяжело вздыхает и глядя мне в глаза, небрежно, дважды дует, так что ранки начинает только сильнее щипать. "Сукин сын!" — ругаюсь про себя. — Всё, закончили! Убирай свои ноги, испачкала все брюки.

— А ладошки? — я протягиваю ему израненные руки и мило улыбаюсь. Мистер-шовинистер вручает мне пузырёк с антисептиком и кидает на колени ватные диски.

— И что, ты даже не взвоешь, что мы едем "в люди"?

— О, умоляю, я Соль Л… Томпсон! Я могу в таком виде хоть где появиться!

— Почему Ли? — вдруг спрашивает он, и у меня внутри всё вспыхивает огнём от неожиданности. Почему-то я совсем не хочу с ним это обсуждать и отчаянно мотаю головой.

— Просто звучит красиво.

Он кивает, заводит машину и выезжает с парковки.

— Простите, что задержала, — зачем-то говорю я, хотя виноватой себя совсем не ощущаю. — И за брюки тоже! Я оплачу химчистку!

— Не стоит. Я в состоянии постирать себе брюки, — отвечает он без улыбки, мы останавливаемся на светофоре, и он бросает беглый взгляд на мои ноги. — Хотя опаздывать я не люблю. Но в такой ситуации, можно и задержаться.

— Простите. Я не имею такой привычки.

Он кивает. Кажется, мистер-шовинистер из тех, кто не отвлекается от дороги. Руку на руле он держит только одну, расслабленно и изящно, будто перед зеркалом это репетировал. Так водит мамин водитель, мистер Суонсон, но он за рулём уже лет тридцать и просто очень в себе уверен.

— Если честно, — снова начинаю я. — Терпеть не могу опаздывать и опоздавших! У меня есть подруга, она постоянно опаздывает, это невыносимо!

— Понятно, — он явно не заинтересован в разговоре и сделал обо мне все выводы. Меня злит, что снова как-то не клеится беседа.

— А вы?

— Что я?

— Вы опаздываете? — не желая оставаться с ним в тишине, я настаиваю на беседе, мысленно представляя себе часы альбуса Дамблдора, в которых песок бы бежал сейчас чертовски медленно.

— Как получится. У меня довольно много обязанностей. Я не люблю это, но порой просто приходится.

— Но есть же человек, который составляет вам расписание, ходит следом с ручкой за ухом. Да?

— А вы такого видели в моем окружении? — спрашивает он, и поворачивается ко мне, чтобы снова остановиться на моих коленях. Я не уверена, что он смотрит именно на них, но определять такие вещи я не умею. Мне просто очень приятно оттого, что я ощущаю его внимательный взгляд на моих ногах (или мне опять-таки так кажется), и я определённо раньше с таким не сталкивалась. Внимание парней было не по моей части, я отшучивалась и посылала к чёрту всех, кроме Ксавье. И вот теперь ещё и мистера-шавинистера. И да, смотреть на окровавленные ноги в драных колготках это не ахти какое сексуальное зрелище (хотя кому как), но я даже это воспринимаю как что-то вроде признания в светлом чувстве.

— Нет, не видела, — отвечаю я, внимательно глядя на него.

— Значит, его нет, а вопрос не имеет смысла. Я сам составляю себе расписание, если это необходимо.

— Папе расписание составляет Улла, а раньше это делала мама, — я пожимаю плечами, чтобы скорее закончить разговор, потому что он очевидно-бессмысленен.

— Ваша мама работала с отцом? — спрашивает он, и я удивлённо перевожу на него взгляд. Вы или ты?

— Ну она всегда хотела быть «на подхвате», помогать папе во всем. Какое-то время даже сидела в его офисе секретаршей.

— Шпионаж, — его губы растягиваются в улыбке. Я всегда считала, что любого мужчину украшает улыбка, даже самого некрасивого, а этот мужчина вдруг становится совсем милым, когда улыбается. Сразу теряется вся таинственность, сексуальное напряжение улетучивается, всё становится простым, будто сидишь рядом с лучшим другом, и он сам это понимает. Он смеётся, и я тоже смеюсь. И наш смех становится каким-то общим, как бывает у друзей, которые уже привыкли друг к другу и не устают вместе хохотать, как сумасшедшие.

— Эй! Какой ещё шпионаж? — я могла бы пихнуть его в плечо, будь мы ровесниками. Но увы, ему что-то около тридцати, а мне где-то немного за двадцать.

— Ну такой, небольшой семейный шпионаж, — он продолжает улыбаться.

— Мама доверяет папе!

— И вы однажды будете доверять своему мужу-олигарху? — так, мужчина, объяснитесь: мы на вы или на ты??

— Я надеюсь, что смогу ему доверять! Не все же подлецы в конце концов!

— И как же вы выберете не подлеца? — теперь он ухмыляется, будто точно знает правду, но позволяет мне строить воздушные замки.

— Во-первых, я выйду замуж по любви! — я снова завожусь, чтобы начать спор, как тогда в аудитории. Этот человек выводит из себя за секунду. Конечно, он не верит в брак, а тем более в брак по любви, ну кто бы сомневался? — А во-вторых, я найду человека, который даже сомнений у меня не вызовет! Я надеюсь, что не превращусь в тупую наседку и смогу с ним сотрудничать, и….

— …мешаться под ногами, — подытоживает мистер Ли. Он не говорит ничего особенного, мне ни к чему злиться, но я не могу поверить, что меня снова убеждают в том, что я не верблюд.

— Да откуда столько пессимизма, в конце концов?

— Я был когда-то женат, — очень спокойно и совсем тихо отвечает он.

Я замираю, под «был» могло скрываться что угодно, от измены до трагической случайности.

— А почему музыка не играет? — перебиваю я. Даже если он не хотел продолжать разговор, мне не важно, я просто не хочу ни слова слышать о его жененежене, изменщиценеизменщице, пусть сам холит и лелеет своих скелетов! Я странно злюсь и страшусь, будто точно знаю, что содержимое коробки мне не понравится и открывать её не тороплюсь.

Мистер Ли включает маленький плеер, древнее которого я не видела, и в машине начинает звучать что-то тягучее и ритмичное сразу.

— Мм? — неопределённо мычу я, но он понимает.

— Of Monsters And Men, — отвечает он. — Нет? Не слушаешь такое?

— Нет, не слушаю, — улыбаюсь я. — Что-то модное, да?

— Относительно. Вообще-то, это вполне может пополнить твой репертуар. Не думаешь?

— Ну… довольно мило звучит, — я пытаюсь пристукивать под ритм, но сразу как-то не идёт. — Нет, не то. Возможно, я распробую это позже, но не сейчас. Есть поритмичнее? Пободрее?

— Так? — он перелистывает страницы древнего айпода.

Чуть хрипловатый голос, и вот его-то я узнаю сразу. Песня ни разу не ритмичная, но она просто первая в альбоме "Good Times", и я это прекрасно знаю. В голос подпевать начинаю на припеве.

Все войны, в которых мы сражались.

Вся любовь, которую мы потеряли.

Это не сломает нас, не сломает нас.

Никогда не ломайте нас.

Когда погаснет свет,

Я буду крепко держать тебя.

Это не сломает нас, не сломает нас.

Никогда не ломайте нас

Было бы проще, если бы я оставил все позади.

Но ты никогда не кончишь для меня.

Буря поднимается, но мы боремся до конца.

Мы с вами будем объединяться.

Ты и я в ночи

Он не поёт, но пристукивает по рулю. Первый трек длится около минуты, второй мне не нравится, и я сама переключаю на третий.

— Кто бы мог подумать, что вам нравится это, — говорю я, пританцовывая. От движения саднит колени. Мотаю головой, подражая героям клипа на песню, которая играет, хлопаю в ладоши и подпеваю.