Мертвая комната

Когда миссис Фрэнкленд награждала заслуги своего мужа, в углу комнаты послышался слабый, тоненький, вежливо-значительный кашель. Обернувшись в ту сторону с быстротой, свойственной всем ее действиям, Розамонда увидела мисс Моулэм, стоявшую в дверях с глупой сентиментальной улыбкой на устах.

– Как вы смели войти, не постучав в дверь! – воскликнула миссис Фрэнкленд, вскочив на ноги, в одно мгновение перейдя от ласки к негодованию.

Мисс Моулэм, пораженная сверкающим, гневным взором, который, казалось, пронзал ее насквозь, совершенно побледнела и с нерешительным видом протянула письмо, будто бы оправдывающее ее внезапное появление, промолвив самым смиренным голосом, что ей очень жаль.

– Жаль! – воскликнула Розамонда, еще более возмущенная этим оправданием. – Какое мне дело до ваших сожалений! Я никогда не была так оскорблена, никогда, любопытное вы создание!

– Розамонда, Розамонда, успокойся, – вмешался мистер Фрэнкленд спокойным голосом.

– Ленни, дорогой, я ничего не могу с собой поделать! Эта девица может вывести из себя святого. Она шпионит за нами с той минуты, как мы приехали сюда. Я ее и прежде подозревала и теперь убедилась. Нам нужно запирать двери? Я этого не хочу. Подайте счет. Мы предупреждаем вас. Мистер Фрэнкленд предупреждает вас, не так ли, Ленни? Я соберу все твои вещи, она не тронет ни одной из них. Спускайтесь, выписывайте счет и предупредите мать, что мы уезжаем. Положите письмо на стол, пока вы еще не распечатали его и не прочитали! Положите письмо и ступайте!

При этих словах мягкая, кроткая и услужливая от природы мисс Моулэм в отчаянии воздела руки к небу и залилась слезами.

– О боже милостивый! – запричитала она, обращаясь к потолку. – Что скажет мама! Что со мной будет! Ох, мэм, я, кажется, стучала. Точно стучала! Ох, мэм, моя мать вдова, мы в первый раз принимаем жильцов, и за эту мебель мы отдали все наши деньги! Ох, мэм, мэм, что ж мы будем делать, если вы уедете! – Тут истерические рыдания заглушили слова мисс Моулэм.

– Розамонда!

Теперь в голосе Леонарда слышалась не только печаль, но и строгость, не ускользнувшая от внимания жены. Она оглянулась на него, и выражение ее лица в одно мгновение изменилось. Она подошла и, приложив уста почти к самому его уху, прошептала:

– Ленни, ты сердишься на меня?

– Я не могу на тебя сердиться, Розамонда, – ответил он прежним голосом, – но мне бы хотелось, мой друг, чтобы ты могла контролировать себя немного лучше.

– Прости. Прости, Ленни, – шептала Розамонда на ухо мужу, обняв его за шею. – Мне очень стыдно. Но, Ленни, такое могло рассердить хоть кого, не правда ли? Ты простишь меня; я обещаю тебе вести себя благоразумнее. Не обращай внимания на эту жалкую хнычущую дурочку, – прибавила Розамонда, взглянув на мисс Моулэм, которая неподвижно стояла у стены и рыдала, закрыв лицо платком. – Я помирюсь с ней, я утешу ее, я сделаю все на свете, если вы только простите меня.

– Два или три вежливых слова, и больше ничего не надо, – ответил Фрэнкленд довольно холодно и сдержанно.

– Перестаньте плакать, ради всего святого, – сказала Розамонда, подойдя к мисс Моулэм и без лишних церемоний отняв от лица ее платок. – Не плачьте. Я была рассержена, мне очень жаль, что я так поступила с вами, но вы не должны были входить не постучав. Я вам никогда не скажу грубого слова, если вы впредь будете стучать в дверь и перестанете плакать. Перестань плакать, утомительное создание! Мы не уедем отсюда. Вот возьмите мою ленту в подарок. Она же вам нравится, я видела, как вы примеряли ее вчера днем, когда я лежала на софе, и вы думали, что я сплю. Ничего страшного, я не сержусь. Возьмите же эту ленту и успокойтесь. Дайте же мне вашу руку, и будем друзьями.

С этими словами миссис Фрэнкленд отворила и, под видом похлопывания по плечу, добродушно подтолкнула изумленную и смущенную мисс Моулэм в коридор, закрыв за ней дверь, она вновь заняла свое место на коленях мужа.

– Я помирилась с ней, Ленни. Я отдала ей свою ярко-зеленую ленту. Хотя этот цвет ей совсем не к лицу, она становится желтой, уродливой, как… – Розамонда остановилась и с тревогой посмотрела в лицо мужу. – Ленни, ты все еще сердишься на меня!

– Любовь моя, я никогда не сердился на тебя. И никогда не смогу.

– Я обещаю держать себя в руках, Ленни!

– Я в этом уверен. Сейчас я думаю не о твоем характере.

– О чем же?

– Об извинениях, которые ты принесла мисс Моулэм.

– Разве их было недостаточно? Если хочешь, я позову ее, произнесу еще одну покаянную речь, сделаю все что угодно, только не проси меня ее целовать. Я никого не могу целовать, кроме тебя.

– Моя милая, какое ты дитя в некоторых поступках! Ты сказала более, чем нужно было. И ты извини, что я делаю замечание, но ты увлеклась своим великодушием и добротой и забылась. И я не о том, что ты отдала ей ленту – хотя, возможно, это можно было бы сделать менее фамильярно, – но о том, что ты взяла ее за руку.

– Что ж тут дурного? Я полагала, что это лучшее средство помириться.

– Да, между равными. Но подумай о разнице между твоим положением в обществе и положением мисс Моулэм.

– Хорошо, я подумаю об этом, если ты так хочешь, Ленни. Но мне кажется, я похожа на своего отца, который никогда не беспокоится о разнице в положении. Я не могу не любить людей, которые добры ко мне, не могу размышлять, выше они меня по положению или ниже; и когда я остыла, должна признаться, я корила себя за то, что напугала и огорчила эту невезучую мисс Моулэм, как если бы ее положение было равно моему. Я постараюсь думать так же, как ты, Ленни, но очень боюсь, что я, сама не зная как, стала тем, кого газеты называют радикалом.

– Милая Розамонда, не говори о себе такого, даже шутя. От различия в рангах зависит благосостояние общества.

– Правда? И все же, дорогой, мне кажется, что между нами не так уж много различий. У нас всех одинаковое число рук и ног, мы все одинаково хотим есть или пить, страдаем от жары летом и от холода зимой, смеемся, когда мы счастливы, и плачем, когда несчастливы, и, конечно, у нас у всех одинаковые чувства, независимо от того, как высоко мы или низко в обществе. Я не могу любить тебя больше, чем сейчас, будь я герцогиней, или меньше, чем сейчас, будь я служанкой.

– Любовь моя, ты не служанка и позволь мне напомнить, что ты не настолько ниже герцогини, как тебе кажется. Немногие дамы могут насчитать столько предков, как мы. Фамилия твоего отца одна из древнейших в Англии; даже фамилия моего отца не такая древняя, а мы были знатными людьми уже в то время, когда в списке лордов не было еще многих имен. Смешно, мой друг, слышать, как ты называешь себя радикалом.

– Я больше не буду так о себе говорить, Ленни, только оставь этот серьезный вид. Я сделаюсь консерватором, если ты поцелуешь меня и позволишь посидеть у тебя на коленях.

Серьезность мистера Фрэнкленда не устояла против изменения политических принципов жены и предложенных ей условий. Лицо его прояснилось, и он рассмеялся почти так же весело, как и сама Розамонда.

– Кстати, – произнес он после небольшой паузы, собравшись с мыслями, – ты, кажется, приказала мисс Моулэм положить на стол какое-то письмо. Кому оно?

– Ах, я о нем совсем забыла. – Розамонда подошла к столу. – Это тебе, Ленни, из Портдженны.

– Должно быть, от архитектора, которого я послал переделывать старый дом. Одолжи мне свои глаза, милая, узнаем, что расскажет письмо.

Розамонда распечатала письмо, села на табурет рядом с креслом мужа, и, положив руки ему на колени, стала читать:

Леонарду Фрэнкленду, эсквайру.

Сэр, в соответствии с инструкциями, которые я имел честь получить от вас, я приступил к обследованию Портдженнской Башни, чтобы выяснить, в каком ремонте может нуждаться дом в целом и его северная часть в частности.

Что касается внешних стен, то здание нуждается лишь в небольшой чистке и новой отделке. Стены и фундамент, кажется, будут стоять вечно. Такой прочной, надежной работы я еще никогда не видел.