Пограничник

— Пуэбло, давай решать дело миром, — запел свою песню наёмник — мы давно с ним разговариваем. И утром перед отправкой сюда поговорили — как легко, но всё же раненый, ночевать его оставили со всеми ранеными пленными. — У меня будет полторы сотни ребят. Не важно, кто был в каком отряде — теперь я всех забираю к себе. Бацаем с тобой контракт, едем на фронтиры, воюем. А если Авилла сукин сын всё же ударит — обещаю, честно выполним контракт против него. Нас с тем сукиным сыном ничего не связывает, он даже платить нам собирался не из своего кармана! Мы же не дураки, и это поняли. И пошёл бы тот король на причинное место. А?

Я усмехнулся. Жаль. Хороший человек этот Смелый. И политику понимает. И предлагает на самом деле мудрые вещи — тактически мудрые. Ну да, я ж сам сказал, он — гений тактики, да.

Но есть ещё и стратегия. А на стратегическом уровне я его приговорил. А значит, будет скотством внушать ложную надежду. А я хоть и стал суровым и беспощадным, но скотом, ни дай бог, быть не хочу.

— Хуго, вы убили тучу моих подданных, — спокойно осадил его я, ломая радужные надежды. — Начиная от мытарей и стражи на границе, и заканчивая теми крестьянами в том поселении. Заткнись! — рявкнул на него во весь голос, ибо он собрался перебить. — Ладно, крестьяне. Вы убили коров, свиней, гусей и кур! Цыплята и утята вам чем не угодили? А, наёмник?

Хуго заскрежетал зубами.

— Вы пришли к нам с мечом. И завтра в полдень за это отправитесь на суд всевышнего. Кто я такой, чтобы судить вас, когда есть более авторитетные судьи?

— Скотина! — прошептал он. — Псих!

— Либо, если всевышний держит руку на пульсе, — продолжал я, — и он на вашей стороне, он сделает так, что горожане завтра подпишут мирный договор. И я вас отпускаю ко всем чертям на условии, что покинете пределы моего графства, не будете брать контракт с Феррейросом. Катитесь к чёрту! И на границе без вас, предателей, справимся. Но если нарушите слово и останетесь в городе — я вновь воюю с вами, и больше пощады не ждите. И ты видел, я умею удивлять.

Он прошептал про себя нечто матерное, но вслух говорить не стал. Сдержался. Силён!

— Ты за это ответишь, Пуэбло! — только и смог выдавить он.

Я встал и пошёл прочь из избы — а говорили мы в здании управления виа. Что ему на такое ответить?

— Мы ведь и правда думали, что пойдём ВМЕСТЕ с тобой воевать со степняками! — закричал он в спину, с обидой в голосе.

— Лучше молись, сукин сын, чтобы горожане согласились на мир, — со злостью парировал я. Нафиг такие союзнички. С такими союзниками и враги не нужны. — Можете уводить. — Это я парням на входе, чтоб отвели его ко всем пленным.

Они приехали через час после рассвета. В лагерь заезжать не стали, громогласно потребовали меня пред свои очи.

Я не стал ломаться и вышел, хотя мог их и помариновать. К чёрту, мне не нужен этот мир, а значит надо строить из себя слабого и прогибаться. Даже в мелочах. Хорошо смеётся тот, кто смеётся над гробом врага, надо уметь ждать время смеха.

Пятеро. Те же лица. Сзади, на расстоянии полёта стрелы, человек сорок «подписки». В железе, но забрала подняты, мечи в ножнах. Без копий-лансов, что гут. Больше, возможно, в городе воинов просто нет — все, кто выжил, в моём лагере в статусе пленных, или в огромной яме коллективно закопаны. Кстати я не отдал родственникам тела для погребения, как тут принято, за это меня в городе сейчас отдельно ненавидят, но, блин, у меня родители меньше года назад от эпидемии умерли! Не хочу новых эпидемий.

— Слушаю вас, сеньоры, — вышел я вперёд, сложив руки на груди в показно расслабленной позе: «Мальчик хорохорится».

— Мы не принимаем таких унизительных условий! — словно выплюнув, произнёс бургомистр. — Мы не будем подписывать ТАКОЙ договор, и вообще отказываемся говорить на языке ультиматумов. Когда будешь готов обсудить выкуп за наших воинов, можешь присылать своих послов, мальчишка. Мы по-прежнему в состоянии войны.

Он развернул лошадь, чтобы уезжать, и остальные последовали его примеру, но я закричал:

— Нет, сеньор бургомистр! Это так не работает!

Обернулись.

— Когда его величество будет разбирать наше дело в Королевском Суде, я хочу, чтобы он имел точное представление о происходящем, — улыбаясь, произнёс я. — А именно, чтобы он точно знал, что я предлагал вам мир, на каких условиях, что вы совершенно точно от мира отказались — это не моя придумка. Я хочу, чтобы вы написали пергамент, что отказываетесь от мира на таких условиях. Как считаете, это справедливое требование?

Требование разумное. Должны клюнуть. И они, и я — вассалы короля, мы ему подчиняемся, как сеньору. Он для нас судебная власть, как я — для своих крестьян и баронов. Ведь откажись горожане пойти навстречу — проявят желание обмануть короля? Звучит так. А король в их ситуации — единственный авторитет и единственное спасение. Неможно им даже тень на его авторитет кидать. Даже мысль, что они могут подумать его обмануть, должна выглядеть кощунственно.

— Ты хочешь подписать пергамент с отказом от мира на твоих условиях? — сузились глаза бургомистра. — Я правильно тебя понял?

«Ты», «мальчишка». Заметили разницу в обращении?

А всё почему? Ведь я как бы… Только что победил их. Это я должен с ними с позиции силы разговаривать.

Но нет. В наше лихое средневековое время генеральное сражение не значит ничего. Сунь Цзы был умнейшим мужиком, уважаю, и убеждаюсь в его стратагемах на практике. Ну, выиграли мы. Дальше что? Дальше горожане запрутся. А я уйду. Ибо сил штурмовать город нет. Держать войско тут до бесконечности нельзя, войску под городом надо платить из своих запасов, а запасов нет. «Но у пана атамана нема золотого запасу, и хлопцы начали разбегаться в разные стороны. Ежели и дальше так пойдёт, я тоже разбегусь в разные стороны». А с юга у меня степняки атакуют — хрена ли сидеть здесь, под далёким от фронта городом, с уймой хороших парней крепкого сложения в железной одежде? Я уйду, по любому. Но они при этом не сдадутся, а гордо и высокомерно пошлют меня на фиг. Авторитет, однако! А значит вместо «сеньор граф» я плавно опускаюсь до «эй ты, мальчишка», и кто правее — будем решать не раньше осени, а то и зимы.

…Вот только осенью или зимой король пришлёт-таки им на помощь гвардию. Ибо набег закончится. А гражданская война, если верить бабушке Изабелле, отложится. А раз так, это мне нужно с ними мир заключать, на любых условиях — вот они и понимают планку для торговли. Глупые, по нотам их играю. Неужели люди на самом деле такие тупые?

— Я хочу, чтобы двенадцать уважаемых и известных горожан, — прокричал я, — включая магистрат, ознакомились с пергаментом, на котором написаны условия мирного договора, и подписались, что город Феррейрос отказывается его принимать. Вас, магистрат, пятеро. Найдёте ещё семь уважаемых горожан? И попрошу приближаться к лагерю без оружия, сеньоры! Мои воины нервные. Сейчас идут переговоры, ваша безопасность гарантирована, СЕЙЧАС вам нечего бояться — я не бью в спину.

— Про казнь ничего не скажешь? — тихо произнесла Ингрид, стоявшая вместе с остальными баронами сзади за плечами, метрах в трёх.

— Зачем? — прошептал в ответ я.

— Они видели, что вы готовите строить что-то, — заметил дядька Рикардо.

— Они думают, что Ричи блефует, — пояснил Алькатрас. — Ричи должен вымаливать у них мир. А значит должен поднять планку для торга… Как только что подняли они. А дальше у кого первого нервы не выдержат. Они считают, у него.

— Сейчас посмотрим, что они думают и на что готовы, — усмехнулся я. Умный дядька, этот Алькатрас.

Конечно, сзади сеньоров стоял цвет городского воинства — самые богатые и знатные горожане. Ибо только у них могли к текущему дню осады остаться лошади, и доспехи у таких, как правило, самые-самые, для службы тяжем или сверхтяжем. Двенадцать горожан нашли мигом. Мы препроводили их в мою палатку, где все двенадцать человек неспешно ознакомились с текстом, после чего каждый расписался под своим «фи» на трёх экземплярах пергамента с условиями мира — мне, им и королю. Да прямо на том же пергаменте, дописали свой текст «фи», имя, должность, подпись.