Страница 6 из 12
Глава IV
Когда оперативная группа приехала к месту происшествия, охотничий пыл на лугах, можно сказать, остыл. Лишь периодически вдали то тут, то там возникали непродолжительные вспышки выстрелов. Видимо, одни добивали выплывших из озерных зарослей на чистую воду подранков, другие «добытчики», успев после зорьки пропустить заветный финишный стаканчик, азартно соревновались в стрельбе по пустым бутылкам.
Труп одетого в расстегнутый камуфляжный комбинезон молодого мужчины лежал на подрастающей после укоса луговой отаве возле большого стога сена, над которым в безоблачном ясном небе, распластав неподвижные крылья, широкими кругами парил черный ворон. На полосатой тельняшке, плотно обтягивающей могучую грудь потерпевшего, блестела крупная цепочка с золотым крестом внушительного размера. Пальцы безжизненно откинутой правой руки украшали золотое кольцо и массивный перстень с шестью искрящимися камешками. У коротко стриженной головы валялся круглый, как блин, голубой солдатский берет, вероятно, свалившийся при резком падении тела навзничь. Над щелками приоткрытых глаз и перекошенным ртом суетливо роилась осенняя мошкара, а по загустевшей на груди крови лениво ползала большая навозная муха.
Размер и характерные особенности раны наводили на мысль, что нанесена она дробовым зарядом из ружья с близкого расстояния. Подтверждением этому являлась примятая в нескольких метрах от трупа отава, где, по всей вероятности, стоял стрелявший. С того же самого места, похоже, был сделан еще один ружейный выстрел. Рядом с трупом дробь полосой пропахала траву до земли и отбросила в сторону макаровский пистолет, видимо выпавший из руки убитого. Курок у пистолета был взведен.
Как и старик Ванин, оказавшийся в роли свидетеля, понятые без малейших сомнений признали в потерпевшем своего земляка Владимира Гусянова. Первое время они, словно онемевшие, стояли молча. Потом, когда участники опергруппы начали осмотр места происшествия, потихоньку стали переговариваться. Долговязый Гриня Замотаев, наклонившись к коротышке Упадышеву, гнусаво проговорил:
– Вот, Кеша, жизнь – копейка. Мы с тобой еще не опохмелились после угощения Вована, а его уже тю-тю…
Упадышев пошарил рукой в оттопыренном кармане брюк и вздохнул:
– Жаль Володьку. Не скупердяй был. Совсем не то, что его батька-жмот. У Капельки зимой пригоршню грязного снега не выпросишь, а Володьке, бывало, только заикнись насчет рюмахи, тут же и раскошелится: «Гуляй, земеля, пока я жив!». Теперь хрена с два на дурничку погуляешь.
– Это ему Лизка Удалая вчера смерть накаркала. Помнишь, как она, вихляясь передком, щебетала: «Чо-то ты, Вовчик, развеселился, будто перед смертью»… А Вован – рот до ушей и во всю глотку: «Ха-ха-ха! Лизуха, я могу умереть только у тебя в постели от удовольствия». Ну, помнишь, или нет?..
– Я не профессор, чтобы запоминать, чего там блудливая егоза тарахтела.
– Гнилая у тебя память.
– Какая есть… – Упадышев поморщился, – Не зря говорится: человек предполагает, а Бог располагает. Видно, на роду Володьке было написано откинуть коньки не в Лизкиной постели, а на покосе Богдана Куделькина.
Замотаев удивленно посмотрел на стог сена:
– Разве это Богданов зарод?
– А то чей же… Оказывается, Гриня, и твоя память тоже с гнильцой. Забыл, как помогали Богдану метать и после шашлыками почти до первой звезды закусывали?
– Это, когда Богдан «Белым орлом» угощал?
– Ну.
– А-а-а… Перебрал я тогда с устатку так, что утром ни тяти, ни мамы не мог вспомнить. Лишь на вторые сутки оклемался. Богдан хороший мужик. Ему помогать – одно удовольствие. Угощением за работу не обижает.
– Конечно, не Капелька, у которого хоть рукавом закусывай… А у Богдана в тот раз ты нажрался до упора. На ногах стоять не мог и, как танцующий алкаш в телевизоре, орал: «Я – белый ор-р-рел!»
– Будто сам никогда не нажираешься. Вспомни, как за один день три раза в райцентровский вытрезвитель попадал.
– Чо старое вспоминать…
Антон Бирюков исподволь присматривался к «закадычным дружкам» и краем уха слушал, о чем они говорят, надеясь уловить хотя бы малую зацепочку, ведущую к разгадке происшествия. Однако разговор был из серии «У кого что болит, тот про то и говорит». А у «дружков» после вчерашнего загула явно болели головы, и они горько досадовали, что вместо облегчающего душу похмелья вынуждены созерцать мертвое тело своего благодетеля, совсем недавно угощавшего их с купеческим размахом. Чем дольше тянулось время, тем заметнее нервничали понятые: переминались с ноги на ногу, бросали косые взгляды на занятых своим делом участников оперативной группы. Наконец, пошушукавшись, они приблизились к Бирюкову.
– Товарищ прокурор, стыдно сознаваться, но малая нужда прижала нас с Гриней так, аж в глазах темно, – шепотом пробормотал Упадышев и скосил взгляд на эксперта-криминалиста Тимохину. – Чтобы не смущать милицейскую дамочку, разрешите на минутку за стог отлучиться?..
Бирюков кивнул:
– Отлучитесь.
Упадышев, придерживая оттопыренный карман, в мгновение ока скрылся за стогом сена. Следом, так же быстро, исчез Замотаев. Через каких-то полминуты из-за стога донесся глухой удар и тотчас послышался испуганный голос Кеши: «Ты чо, Фитиль?.. Ты чо, твою мать, распускаешь руки, как народный депутат?!» – «Смотреть же надо, Шарик!», – со злобной обидой прогнусавил в ответ Гриня.
Бирюков торопливо зашел за стог и увидел странную картину. Упадышев, болезненно морщась, старательно тер ладонью лоб, а стоявший перед ним Замотаев, будто не веря собственным глазам, вертел в руках пустую водочную четвертинку. Растерявшись от внезапного появления прокурора, он, словно оправдываясь, виновато сказал:
– Пустая четушка…
– Что из этого? – не понял Антон.
– Момент назад была полная.
– Нечаянно пролили?
– Если бы… Не успел я, раззява, помочиться, Кешка-проглот, задрав башку, одним махом из горлышка осушил четок до дна. Не заметил, видишь ли…
Стараясь не рассмеяться, Бирюков нахмурил брови и осуждающе покачал головой:
– Оказывается, друзья, вы хитрите. Не нужда вас прижала, а похмелье.