Бред

Как-то раз, гуляя по нижним просторам, юнец увидел, как шайка акул издевалась над неуклюжей рыбой-шаром в причину формы последней, а никакого вмешательства со стороны малого оказано не было. Глубоко в душе считал он, что бездействует верно: к чему ему чужие проблемы?

После сего жил себе дельфин беззаботно, фривольно и лишь удовольствия ради. Да, образование включалось в список его обязанностей, ибо будущий управленец не должен быть глупым – в противном раскладе обстоятельств он прекратит управлять по никому не известной причине.

Близки поездолюбу свобода, созерцание и потребление. Однажны, переев рыбьей икры, он заболел и боялся умереть, но чудом выздоровел, пососав коралловых кристаллов по наставлению старших. Надеюсь, это были коралловые кристаллы.

И вот, в что ни на есть расцвете сил мажор тусил с друзьями, тусил-тусил да стало ему скучно. Очень скучно; вот и уплыл он куда-то вдаль, восвояси от друзей. Оттого что вагонообожатель потерялся, один ранимый дельфин разревелся так, что захлебнулся собственными слезами и сдох.

Охал бравый Краб, но нёс все необходимости бедному увеченному. Шествие радеющего сопровождали пальмы. Пальмы копировали форму вентилятора, но не его функцию, что плохо, ведь вокруг стояла или лежала духота. Остаётся принять условия погоды, погоду не изменишь. То же самое и с эпохой…

А дельфину легчало, хотя плохели дела с осязанием: язык перестал чувствовать вкус света. Сверху нечто будто манило, звало к себе. Умирающий слушал поющих чаек, браня тех, что они, дескать, фальшивят и вовсе "было бы лучше воспроизвести какую-нибудь композицию нежного Чайковского". Элита, что сказать. А хор пернатых действительно походил на траурный мотет или даже панихиду.

Тем временем поле, радуясь избавлению от необычной матрёшки, заплясало, тем самым послав для всех землетрясение: гул охватил округу целиком, страх вселился в сердца жителей, а юлящийся членострадалец ненароком выполнил каскадёрский прыжок из-за вибраций коры.

Крабу оставалось совсем немного, дабы вернуться к новому товарищу, буквально метров 8, но другая особа того же циферного образа упала, вонзившись флагом прямиком в лежащего дельфина.

Трагичный кадр. Замер мир, замер краб, сожалея об увиденном. Воздух вмиг обрёл прозрачность, тишь воссияла всюду. Матрёшка отпружинила от придельфинивания (не на землю ж приземлилась тварина непригожая) в море, разбившись об горсть выпирающих камней. Сломав что-то из внутреннего скелета, неподвижно лежало шмелеподобное, да глядело в даль синей стихии: некий корабль дёргался точно к берегу, на них.

Румянился рассвет. Цветы и травы плакали, скорбя о бренной новости. Тусклым стало всё для Краба, действующего уже с юристами, спеша отомстить виновнику сроком. Фактически вышло, что членодевка воспользовалась холодным оружием, поэтому ей не найдётся и намёка на оправдание.

Суд приговорил пожизненное лишение свободы в худшей тюрьме во всём свете. Пардон, во тьме. Взяли матрёшку без задних и вовсе ножек, кинули в мужскую камеру, где за занавешенной решёткой другие особенные ей далеко не раз просверлят сракотан.

А что произошло с пиратами, коих увидела трансуха? Чуть позже напишу, сейчас надобно слегка закрыть глаза, чтобы сосредоточиться на конструировании казусов, сплошь дополнивших бы сей сюр.

Глава

II

. Ответвление

Бродский тоже знал, что 0 – это половинка разрезанной ножницами 8-ки, то есть, ежели изъясняться грубо и наивно – дуэт двух ничтожеств порождает бесконечность…

Поток ахинеи тщетен, ибо, небось, каждый сопоставил указанный союз в качестве шаблонного взаимоотношения двух человечков. В действительности парочки, истребляя взаимовремя, не осознают, что разыгрывают фарс и поклоняются неизвестному зрителю, между прочим, скупому на аплодисменты.

Да, повествование вряд ли сравнимо с магистралью, но расхождение идей крепким крюкопожатием воссоединится, будто вены в организме, будто тени ночью, будто звёзды на глубине души…

Я жил не зря, хотя считал почти всегда, что бедно и напрасно. Пускай натканная моими веточными руками красота и не прославила народам высшие блага в лице воли, истинной любви и печали (если что, моцартовскую светлую грусть в виду имею), зато… Зато что? Кстати, я горжусь без гордыни своим кофием, он чудный. А, зато я богат самою жизнью, вот!

Смысл, смею предположить, есть не исключительно лишь в красоте, а в её сочетании с антонимом: без борьбы, без рисков, в однообразии нет интереса, нет цели, пусто сожержание событий.

Хрупкая натура меня раскрошилась от жестокости гнуснейших персонажей мироздания, поэтому опыляю себя в музыку, поэзию и прозу. Не мешаю чему-то материальному, – по крайней мере, стараюсь не мешать.

Откровения опасны, ибо годятся предметом для возмездия. Нет, перегнул – мне эта система всяких атак несколько чужда; отчего бы мне не стать, скажем так, нападающим? Нападать да и вовсе на что-либо падать или давать – значит нарушать спокойствие. Знается мне, что спокойствие важнее всего, во всяком случаее, в нашем мире. Спокойствие важнее даже смысла.

Ознакомлю вас с краткой биографией, конечно же, моей: благодаря этой Вселенной я вочеловечился в кроткую по внешности, но изобильную по внутренним способностям особь. Раньше я существовал в иных оболочках, будучи всем бесчисленным количеством возможностей, масштабов, форм.

После такого отступления вы ещё сомневаетесь в моём стиле словесного кудесничества? Цепи обрублены – летите, вольные звенья! Замыкание покалывало, честно говоря, хотя не без приятного послевкусия.

После дождя кустики осеребрились, а жидкая пустыня выглядела разрушенным ювелирным магазином, так как всюду лежали кольца. Монотонные точки капали нудно, нудно было жить и капитану пиратской ладьи. Портрет капитана пугал: чёрная шерсть на подбородке перетекала бакенбардами в того же оттенка неряшливую рощу на макушке; глаз, что слева, обтянут повязкой, но не ради удобного спуска в трюм и подъёма обратно на палубу, а ради служения шторой для выпавшего глаза. Была оказия ворваться в престижный бордель, где капитанские глаза дикостью настолько быстро разбежались от множества соблазнительных мест для имений, что по итогу удалось спасти только одно око.

Вскоре капитан забросил проникновения в как бы хранительниц семейного очага, прильнув к секретной для масс дружбы с представителями надёжнейшего пола. Подчинённые, простите за каламбур, подчинялись бородатому, передёргивая штурвал за него, стоит признать, весьма уверенно и умело. Кто-то из молодых оказывался намного слабее начальника и давал заднюю, но всё равно каждый из пиратов мог взять инициативу в свои руки, чтобы судно не упало.

Взирая на скольжение корабля меж двух айсбергов в морозном океане, я вспомнил декольте самых эстетских канонов. Любо думать, каково бы жилось человеку, избавившемуся от творческого начала? Подразумеваю природную деталь, приносящую боль неваляшке-арестанту, вернее, валяшке у парашки.

Вне влечения разве чувствовалось бы иное развлечение? Не понимаю, зачем семена нужно растить именно внутри чего-то. Уж таков закон жизни, вероятно. Кстати, вера необъятна, как и глупость; совпадение, конечно же, ненамеренное, ну что вы!

От скуки я разложил пакетики тростникового (не от слова трость) сахара пирамидкой, а смердящий капитан от скуки думал о смерти:

– С кем это я говорю безмолвно, нормально ли сье? – голос в голове искал ответов тленно. – Куда, зачем веду пути? И граблю склады, да не складывается счастие моё. Может, его-то вовсе нет? Или оно, вторя комете, пролетает рядом с нами, чуть показываясь взору, и уходит в никуда? Искал я счастие вульгара в сладострастиях, да тратил попросту энергию и время: я расточал части себя под гнётом эйфории мимолётной. Как бесполезен я, друзья. О, друзья, были бы вы у меня, иль я у вас – со мною только сигара, и это горькая правда. Ем пурпур заката последним глазом и хочу уйти в вечное спасение. Неважно, что ничего не добился в веренице лет, зим, вёсен и осеней, всё – прах, всё бестолково; от разочарования слегка и помогают злодеяния: так забываю никчёмность собственную, питаясь чужой. Власть пьянит, и я упьюсь до смерти! Бойтесь, слуги социального механизма, крупинки общества! Вы обречены! Как и я… – опосля провожания мерцающего шара, пират выбросил на сушу окурок и лёг спать не на замкнутом балконе, а в каюте.