Уротитель кроликов

— И то, и другое, и третье, — кивнул он. — Все вместе.

— Но тогда получается, что смысл нашей жизни заключается в деньгах, карьере и власти. На это, по-твоему, мы должны употребить свою силу? А ведь мы сильнее других, верно? Много ли нас, сильных? В губернии, в стране, во всем мире? Десять тысяч человек? Миллион? Капля в море, в любом случае! И что такое наша сила? Что-то, что было дано нам при рождении, чего мы, может быть, не заслужили. Она досталась нам, а могла так же случайно достаться кому-то еще, кто по своим нравственным качествам, может статься, гораздо лучше нас. Мы не прилагали усилий, чтобы ее получить. Это как дар. И раз уж ты заговорил высоким стилем, то неужели ты всерьез думаешь, что Творцу интересно смотреть, как мы тратим свою силу на то, чтобы заработать денег или стать чиновниками? Он видел диктаторов, он видел сказочных богачей, какими мы никогда не будем. Он видел крайние выражения успеха, он не мог дать нам этот дар, чтобы мы повторяли чей-то опыт. Ведь если посмотреть сверху, то, как бы мы ни карабкались, мы все равно остаемся внизу. Нам не стать Чингисханами или крезами. Так стоит ли стараться?

— А для чего же, по-твоему, стоит стараться? — насмешливо осведомился Храповицкий.

— Тебе не приходило в голову, что раз уж мы созданы сильными, то мы должны защищать слабых? — выпалил я.

Храповицкий фыркнул.

— Я думал, ты взрослее, — сказал он. — Слабые не стоят того, чтобы их защищали. С таким же успехом можно бороться за права кроликов. Те хотя бы пушистые. Слабый человек предаст тебя в любую минуту, не потому что он подлый, а потому, что слабый. И он не может терпеть. Он думает, что ему больнее, чем тебе. Ведь ты сильный, ты даже не заметишь. Слабый человек не испытывает благодарности. Слабый не способен на настоящий поступок. Слабый человек — это размазня. Слабых большинство, и они не умеют любить даже друг друга. Раз уж ты собрался кому-то помогать — помогай сильным. Я всегда играю на сильной стороне. И всегда выигрываю. Мне нравятся сильные люди. Они мне понятны. Только это твое слово „сильный“. Я предпочитаю другое. Мы — хищники, Андрей. Не забывай об этом. Мы благородны, потому что хищники всегда благородны. И мы не жестоки, поскольку хищники не бывают жестокими. Они не мучают, не терзают, как поступают слабые люди. Когда они кого-то съедают, они просто повинуются своему инстинкту. А ты собираешься воевать со своим инстинктом. Будучи хищником, ты хочешь жить в крольчатнике. Или, точнее, в свинарнике. Поскольку единственное, что умеют слабые люди — это превращать все вокруг себя в свинарник. И если ты не остановишься, ты не только проиграешь. Ты обрекаешь себя на чудовищное разочарование. Может, на душевную травму. Подумай об этом. И считай, что я сделал тебе последнее предупреждение. Другого не будет.

Когда я ехал домой, мне позвонил Кулаков.

— Мы как-то сразу разъехались после встречи, — сказал он. — Даже поговорить не успели. Я все-таки хотел кое-что выяснить. Можешь сейчас приехать ко мне домой?

Честно говоря, я был уже болен от всех последних бесед и встреч. Мне уже не хотелось ничего выяснять. Мне хотелось чего-то простого и бездумного. Как огурец.

Но если уж мне предстояло выпить эту чашу до дна, лучше было сделать это залпом. И через полчаса я сидел у него все на той же неудобной скамье.

— Ну что, не надумал еще ко мне идти? — спросил он с тяжеловесной шутливостью. После встречи у губернатора он явно не испытывал облегчения. Скорее, выглядел несколько подавленным.

— Я очень благодарен вам за предложение. Должен признать, оно в вашем духе. Совершенно неожиданное. Но, боюсь, я не готов отказаться от всего, к чему привык. От своего беспутного образа жизни, от дорогих привычек, от женщин, в конце концов. Все это плохо вписывается в стезю провинциального чиновника.

Он внимательно посмотрел на меня, пожал плечами и ничего не ответил. Потом сменил тему.

— Я не прошу тебя рассказать о том, что именно ты сделал, для того чтобы губернатор в одночасье превратился из хозяина жизни в просителя. Пусть это останется твоей тайной. Но можешь ты объяснить мне другое? — Он задумчиво потер лоб. — Это очень важно для меня. Видишь ли, все что произошло, заставило меня на многое посмотреть иначе. На свою семью, на самого себя. На то, чем я жил раньше. Я все равно уже не буду прежним. Что-то переменилось во мне.

Он прервался и некоторое время хмуро смотрел перед собой.

— И все-таки, есть то, чего я не понимаю. А хотел бы понять. Скажи, почему Наталья сделала это именно сейчас? Я имею в виду с фотографиями? Я бы понял, если бы это произошло раньше, когда у нас не складывались отношения. Но в последнее время, мне казалось, что-то стало налаживаться. Мы, вроде бы, начали слышать друг друга. И вдруг… Я даже еще не встречался с ней. Не знаю, как себя вести.

— Я уже говорил вам, что это было давно. Он, похоже, долго не знал, кто она на самом деле. Может быть, он выяснил это месяц назад, когда они случайно встретились. Я говорю, разумеется, с ее слов. Но я ей верю.

— Понятно, — сказал он задумчиво. — Это многое объясняет. Многое.

Его тон был каким-то странным и почему-то мне не очень нравился, хотя я пока и не понимал, почему.

— Что именно объясняет? — спросил я.

Вместо ответа он налил мне чаю из белого фарфорового чайника и бросил пару кусков сахара, хотя я и не просил.

— А насчет того, что не хочешь ко мне идти, ты, может, и прав, — неожиданно заявил он с бодростью. — Может, и прав. — Повторил он поучительно, подняв указательный палец. — Потому что лучше сначала разобраться в человеке. Понять его. Чтобы потом не чувствовать себя обманутым.

— Вы как-то загадочно выражаетесь, — заметил я.

— Могу и проще. Для того тебя и позвал. Вопрос, готов ли ты?

— Разве это имеет значение? — поинтересовался я с иронией. — Человек обычно делится своими секретами, когда ему хочется. А не тогда, когда хочется окружающим.

Он не ответил. Затем приподнялся, неуклюже выбрался из-за стола и прошелся по комнате, заложив руки за спину и опустив голову. Видно, он что-то обдумывал. Возле стены он остановился и шумно выдохнул, как перед рюмкой водки.

— Это ведь я Синего зарезал, — вдруг буднично объявил он, не глядя на меня.

— То есть, как это вы? — оторопел я. — Зачем?!

Я не верил своим ушам.

— Да так. Ножом. Как свинью режут. — Он говорил отрывисто, не повышая голоса. Я не видел его лица и не мог догадаться о его выражении. — Никто не знает об этом. Ты теперь знаешь. И теперь тебе решать, расскажешь ты об этом кому-то или нет.

Он тяжело повернулся ко мне и посмотрел мне прямо в глаза с каким-то напряженным вызовом.

— Сам же ведь я себе приговор не вынесу, так? — проговорил он жестко. — Придется уж это тебе делать. Раз ты столько сил положил, чтобы меня вытащить.

— Как же это получилось? — пробормотал я оглушенный.

— Как? — Он опять сел за стол, но не напротив меня, а поодаль, наискосок и обхватил голову руками. — Хотел бы я сам понять, как.

Некоторое время он сидел, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, словно забыв обо мне.

— Как-то все быстро произошло, — заговорил он. — Может быть, ничего бы и не случилось, если бы время было другое. А тут выборы, война. Нервы на пределе. Я ведь хоть и не показывал никому, даже с женой старался не распускаться, а внутри-то все кипело. Как будто это было вопросом жизни и смерти: останусь я мэром или нет.

Он побарабанил пальцами по столу и уставился куда-то поверх моей головы.

— А вот сейчас, после того… короче, после всего этого, я думаю. Какая же, думаю, полная чушь, все эти выборы. И жизнь, и смерть, они, знаешь, к выборам отношения не имеют. И к карьере тоже не имеют. Нет тут общего. — Он опять сделал паузу. Я слушал, не перебивая, чувствуя непрерывную сухость в горле.

— Началось все недели три назад. Стал мне кто-то названивать. Домой. Номер моего домашнего телефона отыскать несложно, хотя он ни в каких списках не значится. Милиция следит за этим. Но многим людям почему-то важно знать домашние телефоны разных начальников. Даже если они никогда по ним не звонят. Это им значимости придает. Ну вот, стал мне звонить этот уголовник. Что уголовник, я, конечно, с первой фразы догадался. Знаешь, такой особенный развязный выговор. Все эти словечки похабные. Дескать, надо встретиться. Есть материалы про вашу дочь. Посмотрите своими глазами. Может, столкуемся. В общем, обычный шантаж. Меня, знаешь ли, ни разу в жизни не шантажировали. Даже не пытались. Да мне и скрывать нечего было. А тут… Прямо воняло от этих разговоров. И так мне противно сделалось, что сначала я только трубку бросал. Не хотел говорить с ним. Я и не верил ему особенно. Ну, какие там могли быть материалы? Я вроде все про нее знаю. Ну, задерживала ее милиция за вождение в нетрезвом виде. Ну, может, встречалась не с тем. Что еще? Не воровка же. Не наркоманка. А он не отставал. Мол, есть фотографии. Лучше вам их сначала увидеть. А то, мол, и другие найдутся, кто захочет их купить… Я бы, может, так и не стал с ним встречаться, если бы не эти публикации про меня каждый день в ваших газетах. Дай-ка, думаю, посмотрю, какую еще гадость мне приготовили. Послать его подальше я всегда успею. В общем, как раз в тот день, когда ты ко мне приезжал, мы договорились встретиться. Я почему тогда такой взвинченный был. Я не знал, может, вы одна шайка. Всего же можно ожидать. Не получается одолеть меня по-честному, решили уголовника подослать. И как ты уехал, я отправился в штаб. А встретиться с ним мы договорились в двенадцать ночи. Раньше я не мог. Не получалось у меня. На каком-то пустыре возле стоянки, место уже он выбирал. Сам. И потребовал, чтобы никого со мной не было. Ни охраны, ни водителя. Только он и я. Видать, боялся, что ли? Хотя чего, не пойму? Может, думал, я его в милицию сдам. Из штаба я уехал часов в одиннадцать, народ еще там оставался. Водитель меня домой отвез, и я его отпустил. Потом пересел в свою машину. Я ее редко беру, служебной пользуюсь, она и стоит у меня в гараже. Жена, конечно, ни о чем не спрашивала, она привыкла, что я в своем режиме живу. Ночь-заполночь, сел-поехал.