Уротитель кроликов

Бывалые уголовники относились к ним с пренебрежением. Ильич одним из первых понял неисчерпаемые перспективы бандитского бизнеса и принялся за его освоение.

Спортивных бригадиров, наводивших своими именами ужас на трепетное коммерсантское сословие, Ильич уничтожал безжалостно, как тараканов. Их убивали на квартирах любовниц, вместе с их подругами, расстреливали в офисах и ресторанах, взрывали на стоянках. Криминальный мир губернии дрогнул. Захватчику пытались дать отпор объединенными силами, и несколько покушений было организовано на Ильича. Однако, то ли в силу своей осторожности, то ли благодаря природной живучести и везению, он не получил ни царапины. И ответил беспощадным террором. Теперь счет трупам пошел на десятки.

Через три года он стал хозяином огромного промышленного Нижне-Уральска и делил между лояльными ему бригадирами сферы бизнеса.

Принадлежа по убеждениям к уголовному миру, Ильич реформировал стихийные бандитские „понятия“ с той же бескомпромиссностью, с которой некогда его предшественник обращался с трудами классиков марксизма. Он ограничил взимание дани за „крышу“ с задыхавшихся коммерсантов тридцатью процентами, ввел в бандитском мире жесткую иерархию, запрещавшую бригадирам „работать от себя“, без благословения криминальных авторитетов, и сделал обязательными регулярные отчисления в воровской „общак“.

После чего коммерсанты, толкаясь в очередях, понесли ему оброк, бандиты признали его старшинство и сами взялись за отстрел самозванцев, а воры в законе не принимали серьезных решений, не посоветовавшись с ним.

Неизвестно куда Ильич девал свои несметные доходы, ибо излюбленную бандитами роскошь он не поощрял и быт вел самый неприхотливый, что отчасти было обусловлено его почти десятилетним пребыванием в федеральном розыске.

Наконец, дверь открылась, и Ильич вошел. На вид ему было лет сорок. Это был очень высокий, под два метра ростом, плотный, широкоплечий, сильный человек, с размеренными, неторопливыми движениями. У него было вытянутое лицо, крупный нос, раздвоенный на конце, глубоко посаженные стальные глаза, настороженно смотревшие исподлобья и светло-русые, длинные прямые волосы. Последнее было совершенно не характерно для бандитов, которые обычно стриглись коротко. Одет Ильич был очень просто: темные брюки и какая-то спортивная куртка, он явно не придавал значения внешнему виду. Ни обычных для бандитов золотых браслетов, ни перстней на его больших грубых татуированных руках не было.

Рядом с ним вразвалку двигался малый лет тридцати пяти, курносый, с вьющимися соломенными волосами, голубыми глазами и выцветшими ресницами. Своим дурашливым и смешливым веснушчатым лицом он напоминал сельского гармониста, веселого и загульного. На нем был дорогой черный костюм в яркую красную полоску, светлая рубашка без галстука и черные лаковые вечерние туфли. Гораздо больше ему подошла бы телогрейка и валенки.

Ильич вошел уверенно и вместе напряженно, как хищное животное, которое знает свою силу, но всегда настороже. Остановился посредине комнаты и, не спеша, оглядел собравшихся своими враждебными стальными глазами. Безошибочным чутьем он выбрал Храповицкого, приблизился к нему и пожал руку. Потом внимательно посмотрел на меня, сидевшего рядом, и пожал руку мне.

Гармонист в черном щегольском костюме последовал его примеру и представился:

— Юра Бык.

В милицейских документах Бык фигурировал часто. Он командовал боевыми подразделениями Ильича и являлся его главным ударным инструментом. Ильич отдавал приказы, а организовал и убивал именно Бык. Как и Ильич, он давно числился в розыске, что, похоже, ничуть его не смущало. В отличие от Ильича он смотрел на нас с нескрываемым любопытством.

Ильич сделал еще несколько шагов и грузно опустился на стул напротив Виктора, с другого конца стола. Бык нашел свободный стул, подтащил его и уселся рядом с Ильичом.

— Я слыхал за вас, — сказал Ильич с привычной для уголовников манерой выражаться вне законов русской грамматики. — Был неподалеку, думаю, надо увидеть людей личными глазами.

— Лучше, как говорится, семь раз увидеть, чем один раз услышать, — жизнерадостно сообщил Бык.

И хотя он безбожно переврал поговорку, Ильич оценил его образованность и важно кивнул. Ободренный Бык тут же схватил вилку и принялся увлеченно ковыряться ею в зубах.

— Короче, суть такая, — продолжил Ильич неторопливо. — Убили моего пацана. Кто-то должен отвечать. Вопрос: кто?

Признаюсь, я был поражен его наглостью. За ним охотилась вся милиция губернии, а он, практически один, приехал к людям, которые, мягко говоря, не испытывали к нему дружеского расположения, принадлежали совершенно к иному кругу и всегда держались в стороне от уголовников. Пономарь и Плохиш в счет не шли — они мирно уживались с милицией, поскольку их бандитизм носил все-таки доморощенный и сравнительно безобидный характер. Если вспомнить, что на улице нас ожидали около тридцати вооруженных и тренированных охранников, то требовать от нас ответов на свои вопросы было, как-то, не очень осторожно.

Однако держался Ильич так, как будто подобная мысль не приходила ему в голову вовсе.

— Значит, ты приехал вовремя, — ответил Храповицкий невозмутимо. — Мы сами хотели бы знать ответ на этот вопрос. Выяснением этого мы сейчас и занимались.

— Выяснили? — коротко осведомился Ильич, хмурясь.

— Нет еще. Хотя для нас это так же важно, как и для тебя. Пусть и по другим причинам.

Я обратил внимание на то, что Храповицкий говорил с ним спокойно и даже охотно. Как с равным.

— Слышь, — ухмыльнулся Бык, вынимая вилку изо рта и оживляясь. — Так не бывает. Пацана поставили на глушняк. — Он сделал движение руками, как будто выжимая тряпку. Очевидно, так, по его мнению, проходила процедура постановки „на глушняк“. — А виноватых, понял, нет! Вам самим не стремно?

— Да говорят тебе, это не мы! — выкрикнул Плохиш. В его голосе звучали почти истерические ноты.

Бык лишь поднял бесцветные брови, но даже не повернул головы в его сторону. Вместо этого он уставился на нас с Храповицким и спросил с любопытством.

— Это кто голос подал? Ваш коммерсант, что ли? Я в натуре, в непонятках.

От этого чудовищного оскорбления, нанесенного публично, Плохиш задохнулся и издал сдавленный горловой звук. На такой эффект Бык, видимо, и рассчитывал. Он радостно осклабился.

— Ой! Я ошибся! — поспешно воскликнул он с деланным испугом. — Это, видать, ваша „крыша“! Здорово, братан!

И он, сорвавшись с места, бросился жать руку оторопевшему Плохишу с преувеличенным почтением. Он явно глумился. Но теперь в лице переменился Храповицкий.

— Мы не платим бандитам! — заявил он высокомерно.

— Знать, богато живете, — завистливо откликнулся Бык. — Делиться надо. Или вы все мусорам относите?

Ильич, очевидно привыкший к шутовским выходкам своего сподвижника, сделал неуловимое движение, призывая его замолчать, и тот сразу же успокоился и сел на место.

— А мой завод тоже не вы хотели забрать? — спросил Ильич насмешливо.

— Про завод ты со мной говори, — сказал Пономарь твердо. — Это мой бизнес.

Ильич медленно повернулся к нему и уставился на Пономаря своим неподвижным взглядом.

— Опять не понял! — радостно встрял Бык. — Завод наш. А бизнес твой.

Пономарь слегка покраснел. Он хотел ответить резкостью, но Бык его перебил.

— Вот ты сам подумай. Головой, — привычно начал объяснять он. — Значит, ты будешь бабки грести, а пацаны пускай пасутся? Нам ведь чужого не надо. Ты нам наше отдай. Ты пацанам шаг навстречу сделай, они тебе два в обратку сделают. Нам все равно, на чем по степям скакать. Если нет денег, ты нам „тачки“ зашли.

Всю это набившую оскомину бандитскую чушь я слышал уже не раз. Именно в этих терминах они обычно „приговаривали“ коммерсантов к выплатам.

— Ты лохов на „стрелках“'разводи! — вспыхнул Пономарь. — Со мной это не пройдет.

Ильич тяжело усмехнулся.

— Ты нас „валить“ собрался? — в упор спросил он. Пономарь не ответил. Объявить войну Ильичу он не решался, несмотря на всю свою смелость. Сказать что-то неопределенное означало уступить.