Сват на расхват

– Ты посмотри, что этот зверюга, с моей новой сорочкой сделал? – демонстрировал Рома однорукавную рубашку. – Твой подарок, кстати, Катя.

– Да два дня назад я в бутике за неё восемь тысяч отдала, – сказала с сожалением Катя, – но ты милый не беспокойся оторвём и второй рукав, смотреться будет симметрично. А вот папа свои зубы уже не реставрирует. Он мечтал на эти зубные остатки мосты поставить, – кивнула она на сгусток крови вместе с зубами, – теперь пускай, забудет про свою мечту.

– Слава богу, – засмеялся Рома, – а то он мне условия сегодня поставил.

– Какие? – удивлённо посмотрела Катя на Рому.

– Калым за тебя решил получить, как в Кавказской пленнице.

– Это его любимый фильм, и сколько он коз попросил у тебя? – улыбнулась Катя, и не дожидаясь ответа, объяснила: – «его голубая мечта продать квартиру, уехать в деревню, развести коз и купить сыроварню».

– Нет про коз он ничего не говорил, а вот новые зубы ему поставить, купить японский холодильник и большую плазму Филипс, он обозначил. А ещё он чуть не убил Геннадия Фёдоровича, в то время, когда я как генерал Карбышев выдавал дубаря на морозе. Если бы не Геннадий Фёдорович, то утром бы твой генерал проснулся в каталажке и в наручниках.

– Да, конечно, очень нескромно, – заметил Геннадий, – носить генеральские погоны и так безрассудно себя вести.

Катя поднялась с колен и приложив руки к груди, виновато призналась:

– Да никакой он не генерал, – до пятидесяти лет, проработал машинистом мельниц на обогатительном комбинате, а после него устроился охранником в гостиницу. И эту форму он приобрёл не для форса, а для внушения страха своим постояльцам.

– Внушения страха, это и есть одна из форм форса, – сказал Геннадий, – но нам не над этим надо зацикливаться, а думать, как его отрезвить, не будет же он лежать здесь до утра.

– Насчёт этого не беспокойтесь, – заверила Катя, – сейчас я его в чувства приведу.

– Да и как можно быстрей, – настоятельно потребовал Рома, – и отправь его домой. Провожать его не надо, не в Киев пойдёт.

Катя растёрла отцу виски и грудь нашатырём и дала нюхнуть его. Отец начал медленно подниматься и приняв сидячую позу стал обозревать всех присутствующих квартире. Встретившись взглядом с Геннадием, показал на него пальцем:

– А этого урода я посажу завтра, – прошамкал он беззубым ртом, – генерала так безжалостно молотить не позволительно. Завтра напишу заявление и сниму побои.

– Только вы себя в первую очередь посадите, а не Геннадия Фёдоровича, которого вы чуть бутылкой из – под Шампанского не убили, – сказал Рома, – и подойдя к пианино салфеткой с клавиш взял осторожно бутылку. – Вот здесь ваши пальчики, остались, а я был свидетелем и видел, как Геннадий Фёдорович жизнь себе спасал. Кстати, за незаконное ношение форменной одежды со знаками различия является уголовно – наказуемым деянием, – от фонаря брякнул Рома, – генерал – то вы соломенный.

– Да никуда он не пойдёт – успокоила всех Катя, – домой он сейчас пойдёт. А если хоть шаг сделает в сторону полиции, он мне больше не отец.

Лев Егорович, поняв, что доказывать свою правоту бесполезно, расплакался. Катя дала ему со стола несколько салфеток. Он ими утёрся и сгрёб с паркета, кровь с жёлтыми зубами. Тяжело поднялся и пошёл на выход. Дочка помогла ему одеться и проводив до подъездной двери, наказала:

– Иди домой и никуда не сворачивай.

Он повернулся к ней и виновато посмотрев на дочь, еле шевеля губами неразборчиво произнёс:

– Прости!

Так прошло первое сватовство Геннадия. Благодаря Светлане, он получил популярность во дворе. Многие не обустроенные холостяки обоих полов обращались к нему с просьбой помочь им обрести счастье в семейной жизни. Но он только улыбался в ответ, считая их просьбы мелкими подколами. А когда более настырные досаждали ему, Геннадий спрашивал:

– Что кого – то без зубов надо оставить? – так это не ко мне, а к стоматологу! «А если вы серьёзно хотите получить от меня помощь, – говорил он, – то мой почтовый ящик №4 в первом подъезде». Заявление принимаю в письменной форме.

И ведь кто – то принял его слова всерьёз: «нередко он или жена в почтовом ящике находили заявления на сватовство».

***

Жители этого, одного из самых больших домов города, прозвали разговорчивых пенсионеров, возвышенно – думцами. Заседания у них проходили ежедневно, без отпуска и без прогулов. И обычно для узкого круга людей они начинались с утра, а в 17 часов собиралось расширенное заседание в зависимости, какая погода стояла на улице. Но с наступлением темноты, все расходились. А ещё немаловажным фактором являлась наличие денег в их карманах. Пили практически все, но каждый сам своё. Но, бывало, на кого-то находила щедрость, и он делился своим содержимым бутылки с рядом сидящим пролетарским пенсионером. Заседания у них иногда проходили по текущему графику, невзирая на время. К семнадцати же часам на обязательные дебаты стекались комитетчики со всего дома. Иногда приползали, даже такие деды, у которых во рту не было ни одного зуба и передвигающие при помощи трости. Они несли с собой в руке поролоновые подушки, которые клали себе под зад. Если был дождь в это время, то все они перемещались под широкий козырёк подъезда. Главной причиной для них, конечно, была не пьяная сходка, а общение, которого им не хватало в четырёх стенах. Но были отдельные экземпляры, которые пили всё подряд и теряли при этом голову. Они не были постояльцами комитета, но, когда возвращались к дому под градусами, завидев сидящую линейку пенсионеров на скамье, шли туда почесать языком. И всё бы ни чего, если бы эти люди общались между собой тихо, но когда их голоса переходили на повышенные тона, то терпеть не было сил. Особенно когда это происходило ночью. И Григорьеву частенько приходилось отстаивать кулаками покой не только свой, но и всего подъезда. Геннадий, имея дух бойца и тигриную хватку, легко заставлял нарушителей тишины прибегать к скороспешному бегству. После чего «громкоговорители» обходили эту скамью не только ночью, но и днём. В эту ночь перед отъездом в соседний город, где отдыхала его жена у старшего сына, он долго ворочался в кровати. Вначале был размеренный разговор, который быстро перешёл на не внятную речь и идиотский хохот. Он, не выдержав, таких громких выкриков у себя под окном первого этажа, облокотился на подоконник. На скамье сидели молодые люди. Их было трое и все они почёсывали пальцами свои щёки, голову и другие части тела, при этом громко на весь двор несли какую-то околесицу.

– Похоже, вы ребята наркоманы, – сказал он им. – Если тембры свои не различаете.

– С чего ты мужик решил, что мы ужаленные? – спросил, возвышавшийся среди этой троицы худой парень. – Ты лучше скинь нам покурить чего-нибудь, а то уши опухли.

– Время два часа ночи, – ответил им Григорьев. – Нормальные люди спят в это время, а вы курить просите у незнакомого человека в его же квартире. Выходит, вы с вашим воспитанием, можете в любую квартиру зайти за табачком. Тихонько вставайте и идите по своим домам. Вы обратились к некурящему человеку. Нечего на свои ягодицы искать приключения.

В ответ от всей троицы он услышал нелицеприятный мат в свой адрес. А один из наркоманов достал женский сапог из рядом стоявшего мусорного контейнера и запустил им в окно Геннадия. Раздался звон разбитого стекла. Крик и шум быстро прекратился. Григорьев по-молодецки выскочил из окна в трусах, и в одно мгновение нокаутировал наглецов. После чего уложил их друг на друга в контейнер. Он клеёнкой замаскировал окно, а утром выходя из дому заметил, что контейнер чист. Всё было чисто и тихо. Он, спокойно вздохнув, направился на автовокзал. Поздним вечером в этот же день Геннадия подвёз таксист к первому подъезду. Он взял вещи из багажника и, проходя мимо длиной скамейки, стоявшей напротив его окон, поздоровался с вечными её обитателями – пенсионерами своего дома. Его трёхкомнатная квартира находилась на первом этаже. Он открыл дверь и переступил порог квартиры. Зная, что нет никого дома, он сразу прошёл в спальню. Решил распаковать багаж, принять ванну и лечь в постель. Но после ванны он почувствовал, что зверски хочет кушать. Он прошёл на кухню и, достав из холодильника салатницу и кефир, поставил на стол. Включил не громко телевизор и вдруг за окном слышит громкий голос Валентина Вязова – его соседа по площадке.