Четыре четверти

– Не время мечтать, – возразила я. Мимо проплывали заборы, косые, по пояс в изломанных ветках, – нужно собраться и…

– А когда время? – спросил он, – есть сейчас. Откладывать можно всю жизнь, и так ни разу не пожить по-настоящему. Зачем?

– Мне холодно, – пожаловалась вместо ответа, – казалось, на юге должно быть потеплее. – Раньше я такими фразочками выманивала у него куртку. Вытертую, кожаную, с меховой подкладкой и запахом: смесь дорожной пыли, пряностей и "Кензо". – Мечтать – не жить, – добавила, помолчав. – В мечтах легко потеряться.

– Вот вы где, – дверь скрипнула несмазанным замком, отец заглянул в тамбур, – стоянка всего несколько минут. Марк, поможешь вытащить чемоданы, Марта, возьмёшь клетчатую сумку.

– Разве нас не встречают? – поинтересовался брат. Он, как всегда, делал вид, что всё в порядке, расслабленно привалившись к решёткам окна. Руки в карманах, ноги скрещены. Вот только пальцы сжаты, до побелевших костяшек.

Папа окинул нас цепким взглядом. Колючки заносили глаза. И ушёл обратно в вагон, не откликнувшись. Марк направился следом, потянув меня за руку.

Станция не была похожа на Московский вокзал. Скорее, на кирпичный домик. Где много лет никто не жил.

– Удачи тебе, голубоглазка, – сказала проводница, полная женщина, когда мы спускались по ступенькам. – В сосны съездите обязательно, – улыбнулась она. На сей раз Роману Олеговичу. Тот кивнул и сощурился в темноту, высматривая что-то или кого-то. Я, мелкая, худая (своих-то лет не дашь), и брат, выше всеми родинками над воротом, стояли возле вещей. За год, одним броском взял он свой рост. Как всегда: покой, покой… и вброс. Спринтер, не марафонец.

Папа излучал спокойствие.

– Пошли, – сказал он, указывая на старенькую "Волгу", припаркованную чуть поодаль, на узенькой однополосной дороге. – Дядя Гриша смог приехать. Не придётся ждать такси.

Меня затошнило. Деревья взмахнули пеленой, зелёной, перед глазами. Марк заметил и вполголоса спросил, в порядке ли я. Я кивнула.

Луна серебрила лица, обозначала контуры построек, путала пальцы в ветвях. Шагали напрямик.

Мужчина с огромным коробком в руках, походным рюкзаком за плечами. Тяжело, но что поделаешь. Так морщины и появляются: тяжело.

Мальчик с двумя чемоданами, на колёсах и без, с чехлом через плечо. Ветер сдувал чёлку ему в глаза, он стряхивал её головой, вбок и вправо.

Девочка с небольшой сумкой. Самое необходимое: документы, деньги, влажные салфетки и всякое такое. Пряди из-под шапочки-панды лезли всюду, куда дотягивались. Змеи вышли на охоту.

«Осень здесь и вправду теплее, – подумала я. – Может, наши родственники – прекрасные люди. Может, тёте удастся всех разбудить».

– Кого я вижу! – повернулся к нам мужчина за рулём "Волги", когда мы к ней подошли, упитанный, как шарпей, в квадратных очках, лет сорока. – Совсем взрослые стали, а Марточка как похорошела… эх, Роман, – он кинул окурок за окошко. – Не успеешь обернуться, замуж выскочит, упорхнёт от тебя.

– Не дождётесь, – выплюнул Марк себе под нос. Бормотание разобрала одна я. Я удивилась. В кои-то веки он – не вслух, он – и проявил благоразумие.

– Да уж, много воды утекло, – рассеянно уронил папа в сторону зятя.

И мы загрузились в машину. Велосипед пришлось водворять на крышу. Закреплять ремнями. Я, на заднем сиденье, положила голову на плечо брату. Взрослые что-то обсуждали.

– Не обращай внимания, – нащупала его руку (жёсткие ладони, предплечья в толстых венах). – Замуж я не выйду. Пусть болтает.

– Юляша-то весь день готовила к вашему приезду, ждала, – вибрировал тенор дяди, – тощие все, бледные, как из погреба, ей богу! Уж Юля за вас возьмётся, живо на ноги встанете. Поживёте у нас, подышите свежим воздухом, а дальше как бог даст, всё лучше, чем в городе, одни пробки да суета.

Хлопнула крышка багажника. Ответов я не слышала, потому что задремала.

Ко мне спустился кошмар: я пыталась собрать мозаику. Размером с планету. Держа её на себе, как Атлант. От того, соберу я её или нет, зависела не одна моя жизнь, но все и всё и на свете. У меня не получалось. Я хотела заплакать от бессилия. И не могла: не было места для слёз. Знаки теснили меня со всех сторон. Из них, из знаков, вышла женщина. И сказала: «Ты должна выдержать свой крик лицом к лицу. Свой сумрак и свой крик».

Этот кошмар спускался не впервые. Мы были знакомы. Он, из детства родом, вернулся. Ярче и шире, чем тогда. Потом ушёл, услышав Марка. Вот кто гнал кошмары одним тем, что в них вторгался.

Машина остановилась.

Пёсий лай, скрип калитки, голоса.

– Я её донесу, – сказал дядя Гриша.

– Нет, я сам, – голос Марка, ломаясь, хрипел. Марк взял меня на руки.

Постельное бельё, запах стирального порошка и выпечки. Пальцы, которым можно вынимать меня из шапки, пальто, ботинок, носок. Трогать волосы.

Пение цикад сквозь ставни. Пение цикад где-то далеко… Какие цикады? Зима. Они мне приснились.

Ни окон, ни дверей

«Не ходи за порог без плейера», – советовал он. «Когда в жизни жопа, подними её и вспомни, что прыгать лучше стоя», – советовал он.

«У него есть плейер», – понимала она. «Моя жопа прикрыта», – понимала она.

Кровавое солнце. Кровавое утро. Знакомьтесь: моя кровь.

Тюль в цветочных узорах, вулкан из-под облака. Красное пятно на простыне и джинсах. «Детство кончилось, – сказала я себе, – его больше не будет». Была комнатка в лиловых тонах. Была я, одна, на двуспалке. Был рассвет. Детей не было.

Моя сумка, к счастью, не исчезла. Вытащив одежду, я прокралась в ванную. У ванной имелась дверь, как позже выяснилось, единственная в доме. С верхних притолок, между комнат, свисали бамбуковые нити. Расписные. Они звенели.

Спальня, аркой, вела в гостиную. Из гостиной две арки, друг против друга, вели куда-то. Телевизор-ящик, маятник часов, раскладной диван с людьми (спиной к партнёру), ковёр для гипноза. Направо пойдёшь – дверь найдёшь. Нашла. С крючком, далеко от петли, внутри. Окно в ванной, справа, глядело во двор. Без занавесок. «Мы в частном доме, где частной жизни нет, – поразилась я, – интересное кино, кто хочет, тот и смотри».

С горем пополам настроив газовую колонку, я влезла в тронутую ржавчиной ванную и приняла душ. В глубине помещения, в углублении пола, притаилась непривычная конструкция цилиндрической формы с трубами, врастающими в стену. На ум пришло слово «Котёл». С умом лучше соглашаться. Я нашла на тумбочке прокладки (точно, у них, что спинами, есть дочь), отстирала шмотки, вернулась за простынёй и отстирала её тоже. Выдохнула. Солнце выдохнуло за компанию. С его щёк сходил румянец. Чем выше, тем меньше красного.

Просторная толстовка, тесные левайсы и узкие конверсы. Волосы на затылке, комом, светлые и густые. Зеркало над раковиной сказало: у тебя есть кожа, чтобы носить её, глаза в ресницах, чтобы вносить в тебя мир. Нос маленький, но ощущать может. Уши – всего превыше, без ушей нет музыки, значит, нет Марка, а без него – как? Вот тогда-то, перед зеркалом, я поняла: той лёгкости, что ходила с нами третьей, уже не будет.

Я вышла на крыльцо, не поворачивая ключ. Крутые ступеньки скрипели. Синие дощатые стены, белые окна за прозрачным тюлем, два подиума по бокам, и на одном из них – шкаф-купе. Выход наружу распахнут.

Прохлада закрадывалась под рукава, пощипывала уши. Солнце обмануло меня, заставило думать, что на улице тепло. Оказалось, наоборот. Ноябрь подмораживал. В огороженном курятнике отсутствовали жильцы. Длинные пальцы ветвей стыдливо прикрывали голые стволы деревьев. Виноградные лозы, оплетающие решётку поперёк двора, поникли сухими узорами. Прямо под ними (должно быть, летом виноградник становился беседкой) мок прямоугольный стол под треснувшей скатёркой, и две лавочки. Вода в углублениях, сырость в воздухе. Недавно прошёл дождь.