Сенсаций не будет

– Следствие и суд покажут.

– И все же, что плохого вам сделал электросварщик Петров?

– Какой еще Петров? А, этот-то… Мое дело было Юре помочь. Одному бы ему не управиться.

– Не управиться с чем? Тюря отвернулся.

– Ну что пристали? Сознался же. Электросварщик, надеюсь, не очень пострадал.

Ни Тюря, ни Юра еще не знали, что избитый ими человек умер, и Тюря вволю хорохорился:

– Побюллетенит с недельку, кислородом в парке подышит. А нам срок дадут. Кому хуже?

– Хуже ему. Вы бы хоть «Скорую» ему вызвали…

– Там народу и без нас хватало. Было кому звонить. С них небось не спросите. Теперь они, как борцы за справедливость, в суде выступать будут. А у меня своя справедливость, я – за друга. Жалко, что за рубль садиться придется, – продолжал Тюря. – Обидно за рубль. В колонии засмеют. По крупной не попадался, а здесь на вот тебе. За дружка заступился…

– А что, было и покрупнее?

– Бывало. Мимо рук не проскакивало, – хмыкнул Тюря.

– Ну так рассказывай. Не будет обидно, что за рубль…

– Что я, чокнутый, что ли. Докажете – не откажусь. Это уж точно.

Не отрицал своей вины и Юра. Рассказывал охотно и быстро. Даже слишком быстро.

– Да, я бил этого мужика. За что? Обозвал он меня, когда я рубль попросил. «Бог подаст, – говорит. – С такой рожей кирпичи таскать». Ну, не выдержал я. Ему больше от меня досталось. Тюря только один раз по лицу стукнул. Да и то не сильно. И все. Тюря тут ни при чем. Он не виноват. Пусть судимый, а парень хороший, справедливый…

Допросили и свидетелей. Расхождение в показаниях Юры и очевидцев было значительным, самооговор Юры – явным. Мы поняли, что он решил всю вину взять на себя. После нескольких контрольных вопросов убедились в этом окончательно. Допрашивать ребят нужно было заново. Истина требовала, чтобы Юра отказался от своего «признания», а Тюря сознался в том, чего не хотел говорить. Каждый из должен был получить то, что заслужил. Ни больше ни меньше. Ровно столько, сколько положено. В этом еще один важный смысл нашей работы.

Время было не позднее, и следователь прокуратуры, посоветовавшись с нами, решил провести очную ставку. Ребят посадили друг против друга. Выяснили у них, не забыли ли они обстоятельства дела, не в обиде ли они друг на друга. Вот тогда-то они и поняли, что убили человека.

Тюря весь подобрался и уверенно произнес:

– Не забыл. Помню все. А что до обиды, то не было ее между нами.

Юра только кивнул головой.

Следователь попросил Тюрю подробно рассказать, что он делал в этот день. Выяснял, когда, где и с какой целью встретился с Юрой. Знал ли раньше потерпевшего Петрова…

– Я врать не стану, – начал Тюря. – Врать с моей судимостью мне только во вред. Поэтому, уж извините, укажите в протоколе обязательно, что я чистосердечно… Потому что осознал и раскаиваюсь. Это суд учитывает. Я точно знаю. Расскажу все как есть. Не подведу органы следствия… Ну, о деле… Юре понадобился рубль на бутылку. Угостить меня решил. Он первый и подошел к этому мутному, пьяному то есть. Я в сторонке стоял, думал, что он знакомого встретил. Смотрю: драка между ними. Обозвал тот ни за что ни про что Юру. А Юре обидно стало. Ну и пошло у них это. Перестарался здесь Юра за одну бумажку. Стукнул бы пару раз – и в сторону… Я тоже стукнул разок. Не отказываюсь. Что было, то было. И то потому, чтоб Юру от этого мужика оторвать. Вцепился тот в него… Не помоги – задержали бы кореша. Да и мне, судимому, попадаться было ни к чему. Сами понимаете. Юра – честняга. Он врать не станет. Сам правду расскажет.

Юра был по-прежнему насторожен, но скованность его исчезла. Он все чаще поглядывал серьезными глазами на Тюрю. Ему уже стал ясен потаенный смысл Тюриных слов о дружбе, выручке, честности…

– Не верьте Тюре! – неожиданно громко закричал Юра. – Тюря врет! Не так все было. Это он бил. И начал он… По карманам стал лазить. Часы с руки хотел снять. А по дороге, когда убегали, уговорил меня взять дело на себя. Сказал, что несудимому срока большого не будет. Потом грозить начал, если правду расскажу…

Тюря подскочил как ужаленный.

– Ты что, ненормальный?.. Он псих, гражданин следователь. Направьте этого гада на судебную экспертизу. Заделал мужика и увильнуть хочешь? Не выйдет. Я докажу свою правоту… И вы хороши работнички! Помогаю преступника изобличить, а вы мне за это дело шьете… Соцзаконность нарушаете. Я прокурору жаловаться буду. На Руси не все караси, есть и ерши. Что ж получается? Одного покалечил, теперь до меня добираешься, змей ползучий? Думаешь, раз я судимый, то мне веры не будет?

Сознался Тюря не сразу. Только после очных ставок со свидетелями.

– Может, под подписку отпустите домой? А?

Он обмяк, лицо посерело. Слезы стекают по небритым щекам и падают на канцелярский стол. Пытается храбриться:

– В тюрьме тоже люди живут.

Тюрины слезы не были слезами раскаяния. За ними раскрывались и злость, и страх перед наказанием.

Плакал и Юра, недоумевая, как легко была отнята жизнь у человека. У взрослого человека.

– Вы обманываете. Он жив… – повторял он, вытирая рукавом зеленой спортивной куртки мокрые глаза.

На Петровку мы возвращались уже около двенадцати. На улицах все было, как и прежде. Мчались молоковозы; у булочных разгружали хлеб, в «Форуме» только что кончился последний сеанс, и у троллейбусной остановки на Садовой стояли люди. Ничего как будто не изменилось в городе, только не стало в нем мастера бригады электросварщиков Петрова. Его фамилии не будет в списках рабочих завода. А личное дело в отделе кадров переложат в другой шкаф.

Он уже никогда не пройдет по вечерним московским улицам, не будет стоять в очереди в кино и спешить на троллейбус. Он убит.

И лишь один мальчишка в Москве, не желая верить правде, упорно повторяет: «Вы обманываете, он жив!» Не верила этой страшной правде и мать мальчишки. Ведь речь шла о ее сыне, о ее мальчике, которого она сама растила и воспитывала.

В коридоре на жестком диване, еле шевеля онемевшими губами, она упорно твердила:

– Он не мог, он не мог этого сделать, не мог!..

ВСЕ ПРОИСХОДИТ НЕ ВДРУГ

Когда я вернулся в купе, мой сосед уже спал. На вешалке висели аккуратно сложенные брюки, низко свисал край простыни с традиционным вензелем МПС.

Я так ни в чем и не убедил его: он уснул, вероятно глубоко возмущенный и еще больше утвердившийся в своей правоте.

Увы! Подобный разговор происходил у меня не в первый раз, и позиция собеседника не была для меня новой. К сожалению, ее разделяют и другие. Письма с требованием «закрутить гайки» приходят и к нам, в уголовный розыск, и в редакции газет и журналов. Мне не раз приходилось слышать призывы к жестокости и во время дискуссий о правовом воспитании на предприятиях и в учреждениях. Да и знакомые, узнав о каком-нибудь «громком» происшествии, случается, звонят и спрашивают: «И долго вы еще с такими возиться будете?!»

Конечно, людям свойственно стремление поскорее устранить зло. Но нетерпение сердца никогда еще не давало хороших результатов: скороспелые решения и выводы не могут служить обществу во благо. В силу страха, в силу угрозы обычно верит тот, кто живет лишь сиюминутными нуждами, ценит лишь свой собственный покой и охотно перекладывает заботу о здоровье общества на чужие плечи.

Держать в страхе – это желание, порожденное боязнью, неумением и нежеланием найти другие, действенные средства. Этот способ борьбы с преступностью людям кажется самым надежным и в то же время легко осуществимым. Но это иллюзорная надежность.

Человечество издавна ограждало себя от преступности. Оно создавало законы, подчас достаточно суровые, устанавливало строгие религиозные заповеди, но становились ли они надежной преградой против преступлений? Вопрос ведь не в том, чтобы создать особо жесткие законы, а в том, чтобы научить всех свято соблюдать те, которые существуют, – иными словами, воспитать в человеке нравственность.