Страница 3 из 6
– От родителей пришел запоздалый подарок на день рожденья. – Она протягивает мне маленькую коробочку. Внутри лежит широкое серебряное кольцо. Простое, но красивое. Я смотрю на нее, и она кивает: – Прочти.
На внутренней стороне кольца – крохотная надпись курсивом: «Вы не свои».
Я не знаю, что это значит, но все равно у меня мурашки.
– Это из Библии, – говорит Бекс. – Это значит, что твое тело не принадлежит тебе. Это типа кольцо чистоты. Когда они разрешили мне сюда поехать, я обещала, что не буду ни с кем встречаться, но, кажется, они поняли, что я сомневаюсь.
Иногда я задумываюсь, кто травмирован больше: Бекс, чей отец воспринимает так много самых скверных отрывков из Библии буквально, или я, чья мать считает, что DSM-5 (официальное руководство по всем психическим расстройствам) – это справочник для родителей.
Я захлопываю коробочку и убираю в ящик стола.
– Будет нужно, когда поедешь домой, тогда и возьмешь, – говорю я. – Пошли за печеньем.
Пекарня «Лунный луч» решает все наши проблемы, большие и маленькие. Я все время беру одно и то же – шоколадное печенье с шоколадной крошкой, а Бекс просит неизменно странный десерт месяца – сейчас это апельсиново-ананасовое печенье, что, наверное, говорит все, что нужно о нас знать.
Мы идем обратно в Ньютон с печеньем, завернутым в коричневую бумагу.
Доев, Бекс говорит:
– Можно задать тебе вопрос?
– Какой угодно.
– Что это за рисунки у тебя на доске?
Я с удивлением поворачиваюсь к ней. Вот этого я совсем не ожидала.
– Обычно у тебя там полно уравнений, но сегодня – какие-то безумные картинки.
Ее взгляд блуждает по моему лицу, и я смотрю на нее в ответ, ища в вопросе скрытый смысл.
Порой мне сложно читать эмоции других, хотя чем лучше я знаю человека, тем это проще. Бекс весьма прагматично относится к этому дефекту: она часто объясняет мне эмоции, мелькающие на лицах окружающих, и называет это «эмоциональными субтитрами». Но когда я пытаюсь читать ее саму, это не помогает.
Наконец, слово «безумные» наводит меня на мысль. Она беспокоится: вдруг эти рисунки на доске связаны с моей тревожностью.
– Это адинкра, – говорю я, пытаясь ее успокоить.
– Ты же понимаешь, что это не ответ?
– Тебе подробно объяснять?
Она кивает, и я приступаю:
– Первые символы адинкра – это символы, обозначающие понятия, они были распространены в Гане. Что-то вроде иероглифов: много информации вложено в один маленький рисунок. Вот! – Я достаю телефон и показываю квадрат, нарисованный вокруг чего-то, похожего на песочные часы с полосками. – Это значит «дом, устойчивый против ветра», символ силы перед лицом предательства.
– А вот этот, большой, наверху на доске – повернутая геральдическая лилия?
Я улыбаюсь.
– Это мой любимый. Означает «курица наступает на цыплят, но не убивает». Совет для родителей: лелей, но не балуй.
– Девиз семьи Бэкхем, – говорит Бекс.
– Ну почти, – соглашаюсь я.
– Почему они тебе так интересны?
– Потому что это гениально, – говорю я. – Можно составлять математические символы адинкра.
– Те, что ты нарисовала, похожие на звездолеты? – спрашивает Бекс.
– Да. Черные и белые точки, разные цвета, пунктир и сплошные линии – все это можно использовать в качестве шифра. И запихать кучу уравнений в один рисунок.
– А зачем это тебе?
– Так можно моделировать очень сложные вещи.
– То есть ты не превращаешься в ньютоновского Унабомбера?
– Нет, что ты.
Мне лень называть ей его имя и рассказывать о его математической эрудиции, хотя мне известно и то и другое.
Я забираю завтрак, ставлю поднос на стол напротив Бекс и Эви и начинаю есть яичницу-болтунью, пить кофе и одновременно проверять домашку по физике. Эффективно, но неаккуратно.
Эви пьет чай, а Бекс мрачно таращится в пустоту. На ней темно-синее, слишком длинное для нее платье и белая блузка с высоким воротом, как будто украденная у монашки.
– Терпеть не могу этот наряд, – говорю я ей.
– Это потому, что тебе не видны мои ноги.
– Нет, – отвечаю я, хотя у Бекс красивые ноги. – Это потому, что ты надеваешь его, только когда грустишь.
Эви смотрит на меня, как будто я показал фокус. Для нее чувства – это тайна.
Я осматриваю переполненную столовую.
– Кому-то надо преподать урок хороших манер? – спрашиваю я у Бекс.
Она красива и умна и ни с кем не встречается из-за какой-то сделки с родителями в стиле Фауста. К сожалению, некоторые мои одноклассники считают это вызовом для себя. В прошлом году я засадил Мейсону Плоуману в плечо бейсбольным мячиком за то, что он распускал руки. И готов с удовольствием повторить.
Но Бекс улыбается и качает головой.
– Нет, но спасибо за предложение.
– Живу во имя служения, – отвечаю я. – Увидимся на гуманитарке?
Бекс кивает, и я встаю. С яичницей с расправился, кофе выпил, а вот домашке не помешало бы уделить чуть больше внимания.
– Готова, Эви?
Мы сдаем подносы и отправляемся на физику.
– Что с ней творится? – спрашиваю я, пока мы идем по коридору.
– Проблемы дома. Родители прислали жутковатый подарок на день рождения.
Я приподнимаю брови, но не задаю вопросов.
– Представляешь, как расти во всем этом?
– Нет, – отвечает Эви.
– Наверное, девушке еще и хуже, – говорю я, придерживая ей дверь.
Мы садимся за наши обычные парты. Нет, мы не занимали себе стулья специально, просто нас каждый день тянет на одни и те же места. Нас всегда четырнадцать – учеников последнего класса, выбравших физику как профилирующий или второстепенный предмет. На биологии с ее подготовительными курсами для одаренных и кодинге с будущими работниками «Гугла» почти в два раза больше народа.
Профессор Льюис эффектно врывается в класс и включает старомодные электронные часы. Они вспыхивают цифрами «24:00:00» и начинают обратный отсчет.
– Промежуточные экзамены – завтра, – говорит он, знаменуя начало урока. – Сегодня – повторение пройденного. Учим вечером. А то – вы знаете, как называют физиков, проваливших экзамены? – На приманку никто не клюет. – Инженеры.
Профессор Льюис немного консервативен.
Он переходит к уравнениям для завтрашнего экзамена. Я лихорадочно их переписываю, а Эви даже не обращает внимания. Она рисует какой-то узорчик в углу тетрадного листа, и я надеюсь, что он не имеет отношения к экзамену, потому что я понятия не имею, что это такое.
Профессор Льюис отключает проектор и говорит:
– Прежде чем мы перейдем к домашней работе, хочу напомнить, что последний срок подачи работ на «Фронтир» наступит раньше, чем вы успеете оглянуться.
Эви застывает. «Фронтир» – это как Нобелевская премия и «Оскар» разом для физиков-старшеклассников. Ты подаешь работу, которая должна включать в себя как минимум незаурядные математические расчеты, а финалистов приглашают на конференцию, где их работы представляют судьям. Приглашение на конференцию практически гарантирует тебе поступление в лучшие университеты страны. Попал в пятерку лучших – получил стипендию.
Работу Эви выбрали в прошлом году, но перед конференцией у нее случился нервный срыв, и она так и не выступила. Интересно, о чем она думает.
Профессор Льюис собирает наши домашние работы – многоэтапные задачи про волчки разных размеров, срезает с них наши имена и начинает пришпиливать листки к пробковым доскам по периметру кабинета.
Я смотрю на Эви и сочувственно улыбаюсь. В прошлом году, когда мы начали решать более сложные задачи, профессор Льюис ввел эту стратегию аудиторного обучения – «проходку». Он развешивает наши работы, нумерует и просит выбрать лучшее решение. Цель, как он говорит, – оценить чужие работы, не прибегая к категориям «правильно-неправильно».
Эви терпеть не может эту практику. Во-первых, ее не впечатляют решения других, ведь они не так продуманны, как ее собственные. А во-вторых, она всегда побеждает, а это означает, что ей приходится при всех беседовать с профессором Льюисом.