Страница 14 из 29
– Если позволите, Давид Абрамович, дополню по нашему делу. У нас имеется доверенность, выданная Александрой Васильевной Ухтомцевой на имя ее младшего сына Петра Кузьмича. Можем показать, если пожелаете, – прибавил Массари, изображая на лице готовность немедленно приобщить доверенность в подтверждение своих слов.
– Это потом… Итак, господа, вы хотите получить от меня деньги в обмен на подписанные по доверенности векселя господина Ухтомцева? Верно?
Оба мошенника почти одновременно кивнули головой.
– А есть ли еще какие-нибудь доказательства вашей искренности? – вдруг спросил Стольберг.
– Ну, знаете ли! Уж если вам недостаточно предъявления доверенности и подписанных накладных на получение рыбы, то уж и не знаю, что еще может понадобиться для подтверждения наших честных намерений! – негодующе произнес Массари и поднялся с места. Весь его облик выражал оскорбленное самолюбие.
– Не считаем себя вправе вас больше задерживать. Позвольте откланяться, Давид Абрамович, мы уходим, – сухо добавил он и выразительно посмотрел на Петра, который продолжал сидеть с рассеянным видом, углубленный в собственные переживания. Как будто очнувшись, Ухтомцев поднялся и направился к двери, где остановился в ожидании Массари, и ещё раз напоследок оглянулся на хозяина дома, чтобы попрощаться. Взгляд его показался Стольбергу каким-то растерянным, жалким. Внезапно нахмурившись, он повелительно произнёс:
– Что же вы так заспешили, господин Массари? Я кажется, еще и не дал вам свой окончательный ответ. Или вам не нужны деньги? Я имею полное право подвергать сомнению действия любых неизвестных мне людей, неожиданно заявившихся в мой дом с деловым предложением, – он намеренно сделал ударение на последних словах, подчеркивая, что не верит им. – Считаю, что ваша поспешность похожа на бегство. Вы почему-то не довели дело до конца и сдались без боя, Дмитрий Николаевич, – в голосе хозяина дома слышались неприкрытая ирония, легкая насмешка и вызов.
И Массари поднял брошенную перчатку. Подумав, он кивнул головой и сказал:
– Вы правы, – вернулся и с вызывающим видом развалился в кресле. – Я деловой человек и готов продолжить беседу.
– Вот и хорошо. Деньги любят рассудительных людей и обдуманных действий. Ну а нам, деловым людям, нужно подчиняться и сдерживать гонор, не правда ли, Дмитрий Николаевич? – в голосе Стольберга, получавшего искреннее удовольствие от разговора, проскользнула ироничная насмешка. К тому же где-то в глубине души у него уже разыгралось любопытство дельца, почуявшего близкую наживу.
– Вы правы, – холодно согласился Массари, испытывая ненависть к выскочке купцу, перед которым ему, потомственному дворянину, приходилось унижаться. Ну что ж, ради денег придется потерпеть.
– Вам нужны деньги, и вы готовы идти на жертвы, которые, как вам кажется, могут вас унизить. Но если с вашими желаниями, господа, всё понятно, то что нужно мне? Вот в чем вопрос… – будто прочитав его мысли, протянул Стольберг и задумчиво взглянул на страдающее лицо Петра Ухтомцева.
– У нас есть доверенность от Ухтомцевой на ее младшего сына на право подписи и есть векселя. Два на две тысячи рублей и один – на шесть тысяч. Нужны наличные. Необходимо расплатиться с архангельскими купцами до вечера сегодняшнего дня. Они уже завтра уезжают. А от оплаты векселями эти люди отказываются, просят деньги, – напористо продолжал говорить Массари. Он угодливо заглядывал в лицо Стольберга, выражая всем видом готовность предоставить любые доказательства для подтверждения своих слов.
– Понятно, что денег просят, кому их не надо… Петр Кузьмич, а какую вы рыбу купили? – обратился Стольберг к Ухтомцеву.
– Лосось, судак, омуль, черная икра, – дрожащим голосом перечислял тот, проклиная себя в душе за ложь и желая как можно скорей убраться из гостеприимного дома и от внимательного взгляда его хозяина.
– А где можно посмотреть на нее?
– Да за вашу доброту, любезный Давид Абрамович, даже не беспокойтесь об этом. Завтра же утром доставим вам на дом рыбу, – вмешался Массари, изображая на лице готовность угодить.
– Спасибо. Позвольте дать вам совет, Петр Кузьмич?
Тот согласно кивнул.
– Скоропортящимся товаром, птицей, мясом и рыбой лучше заниматься зимой, когда затраты на хранение ничтожны. Занялись бы вы лучше как ваши старшие братья металлом, или же на худой конец продажей зерна и хлеба. Могу в этом деле вам посодействовать. Это сразу принесет вам прибыль, ваш брат занимается хлебом. И вы возьмитесь, хлеб всегда будет нужен и будет иметь постоянный спрос у всех сословий.
– Я думал об этом. Просто случай с рыбой подвернулся, вот и попробовал, – не без самоиронии пояснил Петр. Стольберг понимающе улыбнулся:
– Ничего страшного. Все мы с чего-то когда-нибудь начинаем. Любой опыт полезен. Я выдам вам нужную сумму, но удержу для себя комиссию. Вы согласны, господа?
Массари бросил взгляд на Ухтомцева и утвердительно кивнул. Ухтомцев тоже кивнул. А Давид Абрамович в ответ вздохнул и добавил:
– За три ваши векселя в сумме десять тысяч я могу вам выдать на руки четыре цибика чая и тысячу двести пятьдесят рублей. Если вас устроят такие условия. Если нет, другого предложения для вас у меня не будет, – спокойно заключил хозяин дома и откинулся на спинку кресла.
– Позвольте нам с моим клиентом немного посовещаться, Давид Абрамович, – попросил Массари.
– Пожалуйста. Там за портьерой есть глухая комната, специально для переговоров. Дверь открыта, ключ – с внутренней стороны, стены там оббиты двойным слоем войлока и завешены коврами. Вас никто не услышит, – ответит тот.
– За 10 тысяч он нам дает тысячу рублей и чай! Но это же грабеж. Согласитесь, что он предлагает нам маленькое возмещение, – закипятился Ухтомцев, когда они остались одни.
– Да ты что? – накинулся на него Массари. И тут же осекся, воровато оглядевшись вокруг. Затем подступил к Петру, приблизив свое перекошенное лицо и сердито процедил: – Твои фальшивые бланки сейчас гроша ломаного не стоят без настоящей доверенности твоей матери! Благодари бога за то, что он с нас ее не спрашивает! Даже подозрительно, почему… Может, собирается нам навредить? Мы уйдем, а он сразу побежит в полицейский участок? Впрочем, нет, не побежит. Чую, что дело нечисто. С этого напыщенного гуся хоть бы что-то взять. Как говорят, с драной овцы да шерсти бы клок.
Помрачнев, прибавил:
– Он мог нас выгнать без разговоров. И был бы прав. Я бы на его месте так и поступил с неожиданными просителями. Но он слишком жадный, желает с нас выгоду свою поиметь, потому и не прогнал. Любопытство взыграло. А потом, видно, решил, что обвел нас вокруг пальца. Пускай так думает. Деньги возьмем и уйдем. Нет, ты послушай, у нас снова появятся деньги, – в радостном предвкушении добычи крылья его носа задрожали и хищно раздулись. В этот момент он глубоко презирал стоящего перед ним молодого Ухтомцева, ненавидел Стольберга, завидуя ему. Массари почему-то казалось, что тот козыряет перед ним, дворянином, богатством, ставя это себе в заслугу, и всем видом показывая, что имеет право благодаря могуществу денег диктовать любые условия. Он же, Дмитрий Николаевич Массари, потомственный дворянин и владелец обширного родового поместья, пускай даже и находящегося сейчас под управлением опекунского губернского совета, вынужден унижаться перед купчишкой и выскочкой, и просить у того денег.
Не слушая больше Массари, Петр, как потерянный, рухнул на диван, ошеломленно уставившись в пол. Зияющая пропасть разверзлась перед ним, и он явственно увидел ее. Из этой пропасти для него уже не было обратного выхода к честной жизни, впереди маячили суд и Сибирь. Происходящее могло бы показаться ему страшным сном. Но даже в этот момент вряд ли он думал, что череда совершенных им же поступков как раз и привела его к краху. Нет, он снова как закоренелый неудачник стал обвинять в происходящем кого угодно: мать, опекавшую его, брата Ивана, Массари и Жардецкого, втянувших в аферу. А ведь он давал себе зарок рассчитаться с долгами и начать жить честно. Как же так получилось, что он еще больше запутывается, как муха в хитро сплетенной специально для него ловкими мошенниками паутине, и не может ничего поделать? Внезапно ему подумалось, что он может решиться, встать и спокойно уйти из этой комнаты и из дома Стольберга. И этот возможный и простой шаг в его глазах не будет выглядеть как трусливое бегство, наоборот, это будет тот самый решительный поступок, которым он будет гордиться, который приподнимет его в собственным глазах и станет для него тем самым спасением, пускай даже ценой позора в глазах Массари и Стольберга.