Все страсти мегаполиса

Глава 7

Соня не помнила, как добралась до Сивцева Вражка.

«И что теперь? – билось у нее в голове. – Вещи собирать?»

Она ни на минуту не усомнилась в том, что Миша прав. В самом деле же и опыт у него, и вообще… Да при чем тут чужой опыт! Соня чувствовала, что он прав, она изнутри себя это чувствовала. По растерянности своей, по тому странному анабиозу, в который впала, попав на студию…

На Сивцевом Вражке было пусто. Теперь, в августе, его жители разъехались из города кто куда – в дальние страны, в необыкновенные путешествия или на свои подмосковные дачи. Рабочий день был окончен, и сотрудники многочисленных маленьких офисов, расположенных едва ли не в каждом доме, разошлись по домам. И Сивцев Вражек вился между домами тихо, как река. И Соня шла по тротуару, как по берегу этой теплой реки, и незаметно успокаивалась.

К тому времени, как она оказалась неподалеку от узкого переулка, который сворачивал от Сивцева Вражка вправо и на котором стоял доходный дом, где она жила, спокойствие ее стало почти полным. То есть радости, конечно, никакой не возникло, но по крайней мере слезы глотать она перестала.

«Как он сказал – улыбка сквозь лед? – вспомнила Соня. – И кремень-характер? Вот и надо лед с кремнем соединить».

О том, что кремнем вообще-то высекают огонь, который со льдом соединяется плохо, она как-то не подумала.

«Я должна подумать холодно. И решить, что мне делать дальше».

Но легко только ставить перед собою решительные задачи, гораздо труднее привести себя в такое состояние, чтобы их выполнять.

Настроение менялось мгновенно – спокойствие, которого Соня с таким трудом достигла, как-то незаметно превращалось в злость.

«А какого черта я должна себя ломать? – чуть зубами не скрипя, думала она. – Оракул великий этот Миша? Тоже мне, Ванга! Почему я должна верить ему, а не себе?»

Она вспомнила маленький зал ялтинского кинотеатра и треск аппарата, доносившийся из окошка, – может быть, этот треск даже специально имитировали, чтобы во время показа дореволюционных фильмов и атмосфера в зале была старинная, и черно-белый экран, такой же нервный в своей выразительности, как глаза Веры Холодной на нем. У нее и жесты были нервные, совсем не такие, какими бывают движения обычной женщины в обычной жизни, и все у нее было необычное – и платья, и темные от помады губы, и ресницы до того густые, что тени от них делали глаза огромными… Соне было тогда шестнадцать лет. Она смотрела на Веру Холодную не отрываясь, как не смотрела в своей жизни ни на кого и никогда. Может быть, только на россыпь ялтинских огней на волнующейся поверхности моря. Но огни ведь так же принадлежали природе, как восход и закат, а женщина на экране сама, изнутри себя стала такой, какой стала, и это преображение обыкновенной женщины в необыкновенную так потрясло Соню, что она долго еще не могла прийти в себя.

Она не понимала, почему именно Вера Холодная произвела на нее такое впечатление. Фильм, в котором та играла, был совсем неинтересный, и сразу было понятно, что женщина на экране старательно изображает страсть; во всей ее игре не было ничего естественного, ни одного соприкосновения с жизнью не было. Но Соне и не хотелось, чтобы Вера Холодная соприкасалась с жизнью. Здесь важно было что-то другое, и хотя она не могла понять, что именно, но это другое поманило ее так сильно, что она…

Что она шла теперь по Сивцеву Вражку и злилась на весь мир так, что ослепительные мушки плясали у нее перед глазами.

Этот московский мир, сейчас такой обманчиво тихий и по-августовски ленивый, существовал по каким-то своим законам, которые невозможно было даже почувствовать, не говоря уже понять. И ему совершенно не нужна была Соня, которая существовала как бог на душу положит.

Этот мир стоял перед нею в пронзительной, безжалостной ясности, словно нарочно заставляя рассматривать каждую его черту. И Соня поневоле замечала эти его назойливые черты.

Вот из переулка вывернулся блестящий синий автомобиль, небольшой, но очень элегантный. Он медленно проехал мимо Сони, и даже в этой его медленности было то же, что во всем мире вокруг, – полное к ней безразличие.

Соня проводила автомобиль сердитым взглядом. Какая-то блестящая жестянка, а туда же, всячески выказывает, что в упор не замечает девицы на высоких шпильках, неприкаянно бредущей по тротуару!

Другая машина, стоявшая у обочины, черная большая «БМВ» с тонированными стеклами, вдруг вырулила на середину проезжей части и быстро поехала за синим красавчиком, объезжая его почему-то справа, со стороны тротуара. Когда машины поравнялись, у «бумера» опустилось водительское стекло, и Соня увидела, что из окна высовывается рука с большим зеленым яблоком. Через секунду яблоко полетело в синий автомобиль и глухо ударилось о его крыло. «Бумер» сразу сделал рывок вперед и резко, с визгом встал поперек дороги прямо перед синим. Тот вынужден был затормозить. Из «бумера» выбрался обезьянообразный качок и направился к синему. Перед этим он сделал почти неуловимое движение рукой. Соня расслышала противный скрежет, какой бывает, если по стеклу провести наждаком. И тут же догадалась, что именно наждаком качок и провел, только не по стеклу, а по боку своего «бумера».

Только теперь Соня поняла, что происходит. Что-то подобное случилось однажды, когда они с Ником ехали из Симеиза. Соня сказала, что давно не лазила на скалу Кошка, и Ник сразу предложил съездить и залезть, делов-то! Накануне Соня простудилась и решила поездку отложить: очень уж неохота было мчаться на мотоцикле с распухшим от соплей носом. Но Нику жаль было отказаться от того, чтобы провести с ней целый день, и он взял у матери «Нексию». На этой «Нексии» они и влипли в историю, когда возвращались обратно в Ялту.

Соня подошла поближе к «бумеру» и синему автомобилю; вблизи она разглядела, что это новенький «Ниссан».

Качок тем временем уже колотил кулаком в стекло «Ниссана» и матерился так громко, что поверить в праведность его гнева мог разве что наивный ребенок.

– Выходи!.. – прорывалось сквозь этажи мата. – Глянь, че ты сделал, да? Выходи, сказал!..

«Ниссан» безмолвствовал. Тогда качок грохнул кулаком по его дверце с такой силой, что дверца наконец открылась.

Мужчина, выбравшийся из машины, был так на нее похож, словно они приходились друг другу родственниками. Даже полоски на его галстуке, синие, в тон автомобильной эмали, свидетельствовали об этом. И весь он был так же элегантен, как его автомобиль.

Выражение его лица было если не испуганным, то все-таки растерянным. И очки в тонкой золотой оправе он зачем-то снял и положил в карман. Будто собирался драться с качком.

Представив себе, как могла бы выглядеть подобная драка и, главное, чем она должна была бы закончиться, Соня почувствовала что-то вроде жалости к владельцу «Ниссана».

Качок, впрочем, драться с ним, кажется, не собирался. Зато явно собирался облегчить его бумажник.

– Хер в ухо засунул? – заорал он. – Не слышишь, что чужую тачку стукнул?

– Мне показалось, просто что-то ударилось о крыло… – пробормотал мужчина из «Ниссана».

В его голосе слышались оправдывающиеся интонации. Те самые, которых в такой ситуации допускать нельзя было категорически. Даже если бы он в самом деле был виноват.

– Вынь из ушей!.. – продолжал надрываться качок. – «Просто что-то» ему! Не что-то, а мне тут ремонта на штуку баксов!

– Какого ремонта? – В голосе мужчины наконец прорезалось возмущение. – У вас же только маленькая царапина! И ту без лупы не разглядеть.

– Я тебе счас дам лупу! – Качок коротко ткнул элегантного локтем под грудь. Тот охнул. – А если у меня раму повело? Тогда ты минимум на три штуки попал!

– Да какую раму?!

В любой другой день Соня только ускорила бы шаг; что здесь происходит и чем все закончится, было понятно. Но, наверное, злость, которой она была охвачена после разговора с оператором Мишей, заставила ее вести себя иначе. Других объяснений своему поступку она просто не находила.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте