Страница 18 из 23
Тейлор предугадал бомбардировку Перл-Харбора. Удивительно, ведь это позволяет предположить, что уже в марте 1940 года у американцев мог быть план, суть которого заключалась в провоцировании конфликта с Японией на море, чтобы получить предлог для вступления в войну на стороне союзников. Кроме того, тот факт, что Тейлор доверял Хёрли настолько, что откровенно разговаривал с ним вне официальных встреч, подсказывает, что их связывали дружеские отношения и что они придерживались близких взглядов.
Молодой Хёрли обладал блестящим умом, но характер у него был довольно вспыльчивый. Перед тем как стать священником, он почти попал в Вест-Пойнтскую военную академию. Неудачная попытка вступить в ряды вооруженных сил, должно быть, стала для него сильнейшим разочарованием. Однако теперь возможность быть свидетелем того, как у него на глазах вершится история, и участвовать в дипломатических переговорах на самом высоком уровне будоражила его и внушала чувство гордости. Точность его отчетов позволяет предположить, что он вел не только официальные записи, но и свой личный дневник.
Вдали от все более бурной римской дипломатии американские СМИ оживленно обсуждали назначение Тейлора. Обозреватели высказывали диаметрально противоположные мнения. Тогда некоторые американские католические епископы начали кампанию по завоеванию сердец и душ. В открытом письме главному редактору газеты «Нью-Йорк Таймс» Джеймс Х. Райан, епископ Омахи, штат Небраска, восторженно оценил новые прямые дипломатические отношения между Ватиканом и Соединенными Штатами:
«Конфликт уже достиг финальной стадии и обещает стать одной из крупнейших в истории битв за человеческую свободу. Нацистская и фашистская идеологии, беспрестанно поощряющие расизм, бросают перчатку католицизму, который верит в единство человечества. Капитуляция перед этими новыми теориями означала бы для католиков отказ от основополагающего принципа веры, столь же древней, как и само христианство. Демократия и католическая Церковь объединены в противостоянии тоталитарным доктринам – этот факт был твердо установлен в выступлениях и покойного папы Пия XI и провозглашен в первой энциклике вновь избранного понтифика Пия XII в качестве базового положения его политики. Никто не знает, чьи принципы в конечном итоге возьмут верх в этой борьбе»22.
Письмо стало прямым ответом методистской церкви, заявившей незадолго до того о том, что она «решительно выступает против» установления отношений между США и Ватиканом.
В одном из эпизодов кампании «за сердца и души» Национальный католический совет по социальной помощи процитировал заявление нью-йоркского судьи Джона Ф. О’Брайена, специалиста по международному праву, который считал, что только Ватикан, придерживающийся принципа равноудаленности, может поддерживать связи со всеми сторонами.
«По мере падения одной за другой “великих протестантских стран” в Европе религия оказывается во все более опасном положении. Разве для Америки не важно поддерживать дипломатические отношения с древнейшим институтом, который обладает большим международным весом и придерживается принципа беспристрастности в своих интересах? Лига Наций мечтала возложить эту роль на Постоянную палату международного правосудия, однако данный институт значительно превосходит ее по благородности своих целей, древности, личным качествам, стабильности и доверию, которое он внушает всем странам.
Католическая Церковь последовательно утверждала, что человек обладает достоинством, личностью и неотъемлемыми наднациональными правами, которыми наделил его Господь»23.
Эта беспристрастность и наднациональность Ватикана объясняет, почему Рузвельт, пусть даже и связанный личной дружбой с Пием XII, счел оправданной политическую стратегию, направленную на восстановление отношений со Святым Престолом. Созданная после Первой мировой войны Лига Наций оказалась не у дел после того, как ее покинули Германия и Италия. Не существовало никакого другого международного органа, помимо Ватикана, который был бы способен поддерживать отношения со всеми воюющими сторонами в Европе.
Рузвельт был непоколебимо убежден в том, что присутствие Тейлора в Риме могло сыграть важную роль в предотвращении дальнейшей эскалации конфликта.
Однако судьба распорядилась иначе.
На протяжении первых трех месяцев после прибытия в Рим Тейлор трудился не покладая рук. Однако в июне 1940 года он тяжело заболел – сказались осложнения после операции на мочевом пузыре24. Растерянный Хёрли сообщил кардиналу Мальоне: «Тейлор в клинике, завтра утром его прооперируют. Надежд на то, что он выживет и справится с болезнью, мало»25.
Бюро неустанно молилось о спасении Тейлора. Американец был приветлив и дружелюбен и, хотя в профессиональном плане к нему могли быть нарекания, в личном плане его ценили все.
Тейлор выжил, но был слишком слаб для того, чтобы продолжать свою миссию.
Спустя месяц после обострения болезни Тейлор, охваченный горьким разочарованием, сидел в саду своей виллы. Вдыхая воздух, напоенный ароматом летних цветов, он писал письмо Тардини, министру иностранных дел Ватикана:
«Болезнь прервала столь приятное мне общение с Вами. Я не смогу навестить Вас в Ватикане до моего отъезда в Америку. Однако я хочу, чтобы Вы знали, как я ценю тот дух сотрудничества, который в последние месяцы проявляли Вы и Ваши соратники».
Не имея возможности лично попрощаться с Тейлором, Тардини направил ему телеграмму с выражением своей «искренней благодарности»26.
По жестокой иронии истории Тейлор отбыл на той же неделе, когда Италия окончательно вступила в конфликт, – американец так настойчиво пытался этого не допустить27. Обязанности Тейлора временно взял на себя посол Соединенных Штатов в Италии Бенджамин Уэллс, которому помогал Гарольд Титтман, генеральный консул в Женеве и одновременно атташе при миссии Тейлора28. Оба сделали все, что могли, но кипучая энергия, которую продемонстрировал Тейлор за несколько недель своего мандата, просто улетучилась.
Однако дружба и личная переписка между папой и президентом США продолжилась. В письме от 1 октября 1940 года Рузвельт писал:
«Мы особенно оценили заверения в том, что Ваше Святейшество и далее будет стремиться изыскивать пути к миру, который обещает быть не только вечным, но и свободным от постоянного беспокойства и обеспечит духовный и материальный прогресс человечества. Крайне важно, чтобы эти поиски не прерывались, какими бы тяжелыми ни представлялись нынешние испытания… Весь мир нуждается в Вашем содействии на пути к миру и доброй воле»29.
А подпись он сопроводил словами «с моими наилучшими личными пожеланиями».
Однако Бюро это не успокоило, наоборот. В архиве мы находим клочок бумаги с заметкой Тардини, который со свойственным ему сарказмом отмечает: «Ничего, что г-н Тейлор – лишь личный представитель Рузвельта и что отношения между Рузвельтом и Его Святейшеством носят личный (а не официальный) характер. Но такой клочок бумаги… micragnoso [жалкий], в адрес папы… на мой взгляд, это уже слишком…»30
Гнев Тардини вызвал неформальный характер, который приобретали эти отношения, развивавшиеся в обход официальных путей и норм. Он еще мог допустить, что Тейлор был специальным посланником, но откуда такая фамильярность по отношению к папе у президента, как если бы речь шла о дружеской переписке? По мнению Тардини, это было на грани дозволенного.
С другой стороны, это, возможно, отчасти отражает давление и одиночество, с которыми сталкивались папа и президент, – посредством переписки эти люди пытались приободрить друг друга.
Обмен письмами продолжился. 3 марта 1941 года Рузвельт, незадолго до того переизбравшийся на новый срок, писал:
«Пользуясь этой возможностью… я вновь выражаю надежду на то, что благодаря дружескому сотрудничеству тех, кто повсеместно стремится к свету и миру, удастся воссоздать в мире прочную основу для долговременного согласия между людьми и нациями. Лишь тогда, когда утвердятся принципы христианства и право всех народов на то, чтобы жить, не опасаясь внешней агрессии, будет установлен мир, которого мы – Ваше Святейшество и я – так страстно желаем»31.