Страница 66 из 71
Она подавляла. Рядом с нею он был даже не песчинкой, а мельчайшей молекулой. Его всё равно что не существовало. На мгновение Сой усомнился, что Внешние — примитивные дикари. Жить, помня о Бездне над головой, трудно, почти невозможно, но Внешние жили. Так ли они просты, как он решил?
Так! Дикость остаётся дикостью, неважно, стиснут ты в скорлупе или растворён в бесконечности. Цивилизованность внутри разумного существа, в его голове, а не вокруг.
Недолгий отдых вернул силы. Часы пожирали время, и Сой припустил быстрее прежнего.
Вокруг пещеры ничего не изменилось. Внешние спали. Часовые у входа не заметили его. Лёгкой тенью Сой проскользнул внутрь, к Окну. Здесь было неожиданно людно. Внешние суетились у странного прибора. Похожий на древнюю пороховую пушку, он был направлен в сторону Мира. Один из Внешних сидел у примитивных расчислителей, пристально всматриваясь в плоский экран. Потом лицо его прояснилось. Внешние оживлённо переговаривались; они только сделали что-то, но что? Сой не стал гадать, всё, что он увидел, легло в накопители. Учёные разберутся.
Маскировка работала великолепно. Внешние ничего не заподозрили, когда он перебрался через Окно. Ладони привычно прилипли к шершавому камню. Перебирая конечностями как паук, Сой устремился к месту, где ждал его «Буках».
Инерциалы скафа дали точное направление на «Лардийскую стрелу», волновой излучатель дал импульс. Корабль отозвался сразу, ближняя к «Букаху» часть границы замерцала. Сработали пороховые заряды, и скаф кинуло к Границе.
…Смерти и возрождения чередовались одно за другим, и возрождений оказалось больше. Сой со стоном втянул в себя застоявшийся, с привкусом металла воздух скафа. Он жив, он почти дома!
«Лардийская стрела» гостеприимно раскрыла перед ним свои шлюзы. Здесь пахло Родиной и пылью, и этот запах был куда вкуснее лесных ароматов Внешнего мира. Он прошёл по пустынным коридорам, заглянул в каюты, постоял в рубке. На экране была Стена, по ней струилась вода. Видимо, несколько недель — или месяцев, кто может сказать, какими путями вода достигла полости? — назад в горах прошёл дождь. Капли падали и сверху, проникали сквозь Границу, вспухали облачками снега. Вот они, будущие кометы и ледяные метеоры…
Сой сглотнул. Зачем он оттягивает неизбежное? Не убьёт же его это, в конце-то концов? В медотсеке он лёг в капсулу считывателя. Еле слышно загудели насосы, зажурчал буферный раствор. Он пах сладко и масляно, и у Соя закружилась голова. Встроенный анализатор опознал сильное обезболивающее. Правильно, как он мог забыть? Миру нужна информация, вся информация, а не только та, что сохранёна в подкожной жировой клетчатке. Значит, нужен и он, живой и в рассудке, не уничтоженный мукой считывания.
И всё равно, это было больно…
Потом Сой долго лежал, приходя в себя. Теперь от него уже ничего не зависело. Информационный пакет, зашифрованный, сжатый и многократно дублированный, отправился к Миру. Через несколько часов там будут знать, что он вернулся.
Сой спокойно заснул. Ему снились звёзды.
***
Кроме Жогина и инженеров-наладчиков, сюда никто не имел доступа. Целая стена напротив двери представляла собой один огромный монитор. Тысячи окошек непрерывно транслировали картинку с камер видеонаблюдения, установленных по всему «Жогинскому центру». По команде с пульта любое окошко можно было развернуть на экран настольного компьютера. Эти же видеопотоки, за некоторым исключением, получала и служба безопасности. Просматривать при желании все камеры Илья Витальевич считал — и не без оснований — своей привилегией.
Камеры стояли везде: в залах и коридорах, бассейнах и на беговых дорожках, на борцовских коврах и в тирах. В кабинетах управления и на остановках внутреннего транспорта, на рабочих местах сотрудников и в конференц-залах. Даже в личных апартаментах директората и жилых комнатах персонала, а также раздевалках, душевых и туалетах; выход с этих камер поступал на вход специальной программе-цензору, и сложный алгоритм решал, представляет ли происходящее там угрозу здоровью или жизни людей. Свои помещения Жогин оставил без присмотра: всё равно никому не добраться до него незамеченным.
Кабинет с видеостеной Илья Витальевич называл своей комнатой отдыха. Чего здесь было больше, любопытства или гордости, он и сам не мог сказать, но бездумное перещёлкивание каналов успокаивало нервы. Кто-то пялится в телевизор, но Жогин считал это занятие глупым.
Обычные люди в обычных — или экстремальных, это уж как получится — казались ему интереснее.
Сейчас он следил за снукерной партией двух воспитанников. Тренер, Джеймс Кахил, остановил серию, и что-то объяснял обоим игрокам. На взгляд Жогина, позиция на столе не заслуживала пристального изучения, но Джеймс, очевидно, нашёл в ней нечто, требующее пояснений. Что же он увидел такое, что непонятно стороннему наблюдателю? Сам Жогин никогда не вставал за стол, но долгие годы с интересом смотрел турниры, и поэтому считал себя знатоком. Он научился хорошо видеть позицию и очень часто угадывал очередной ход. Мальчики-воспитанники, похоже, разделяли его недоумение, но Джеймс горячился, размахивал руками, чертил на планшете траектории…
— К вам посетитель, Илья Витальевич, — прошелестел голос секретаря в динамиках. — Требует сей же момент его впустить.
— О мой гад, кто? — недовольно отозвался Жогин. — Я никого не жду.
— Антон Сергеевич, — ответил секретарь. — Находится в списке «Пускать в любое время дня и ночи».
В голосе секретаря Жогину почудилось ехидство.
— Что, и такой список есть? — спросил он.
— Так точно, вы его сами составляли.
— Дела-а-а… — протянул Жогин. — Пропусти его в кабинет. Сейчас подойду.
Надо будет спросить у Джеймса, чего он там завёлся, решил Илья Витальевич. А Антон… Антон заслуживал круглосуточного «доступа к олигархическому телу». Хотя бы потому, что именно он раскопал сведения о взрыве и о Пузыре. Да плевать на Пузырь, какое отношение Пузырь имеет к их дружбе?
Антон бродил по обширному кабинету, как лев по клетке, такой же большой и гривастый.
— Ты не торопился, олигарх, — сказал он, обхватывая Жогина загорелыми ручищами.
— Работа, — сморщился Жогин. — Осторожно, раздавишь!
— Какая такая у тебя работа? — захохотал Антон. — Ты богатей, сидишь, с жиру лопаешься!
— Смейся-смейся, — проворчал Илья Витальевич, высвобождаясь. — Милича такого знаешь?
— Милич, Милич… — Антон закатил глаза, изображая тяжкую мыслительную деятельность. — Подожди, это писатель, что-ли? Который «Прогонные меры» написал?
«Прогонные меры» были одним из романов Милича, причём не самым известным и, по мнению Жогина, не самым лучшим. На вкус и цвет, как говорится…
— Который, — кивнул он. — Я сегодня полдня убил, уговаривая его не слишком отклоняться от сюжета.
— Какого сюжета? — заинтересовался Антон.
— Оригинального. Получили от переводчиков длинный цикл из Пузыря. Томов на двадцать с гаком. Мне нужно адаптировать его к нашим реалиям. Хорошо адаптировать, красиво. Вот я Милича и пригласил.
— А он?
— А он упирается. Переписывать чужое, видите ли, ему западло и не по чину.
— Уломал? — спросил Антон.
— В процессе, — ответил Жогин. — Аж холка заболела, будто камни возил.
— И зачем тебе тут Милич? — удивился Антон. — Пригласи любого литнегра, есть, говорят, такие. Он тебе в одном стиле всё перепишет, всё как надо сделает. И вдесятеро дешевле.
— Мне требуется не любой, — скривился Жогин. — Я этот цикл продать хочу, значит, нужно имя. Милич это имя, а какой-нибудь Пупкин — нет.
— Думаю, имя тут необязательно, — сказал Антон, — достаточно агрессивной рекламы. Цикл-то интересный? Сделай его модным, уж на это денег тебе хватит! Придумай звучное имя, Тит Ливий Цицерович, например, и издавай.
— Может быть, — подумав, ответил Жогин. — Ладно, ты чего явился-то? То тебя не было полгода, то вдруг раз — и ты тут. Что случилось?
Антон уселся в кресло, раскинул ноги.