Иду на свет

— Я тебя не виню…

Которая продолжает пытаться говорить с ним так, как ему наверняка хотелось бы, будь он сумасшедшим мстителем.

Но он Санте мстить не собирается.

— Просто дай мне съездить и её забрать. Она у тебя в квартире, да? Побудь тут, пожалуйста. Я заберу Санту и мы больше тебя не потревожим… Обещаю, уедем… Договорились?

Лена продолжает переговоры, а у Данилы вдруг прозрение…

На душе гаже. Даже в горле сухо. Сложно спросить…

— Почему вы в платке, Лен? — он игнорирует вопросы, а вот свой задает. Ответ же получает по реакциям…

Легкая растерянность, потом взгляд в сторону, вздох.

— Всё хорошо уже… Уже всё хорошо… — вроде бы уверенное, даже с улыбкой произнесенное… Она смотрит ему в глаза и умоляет ими сжалиться.

Оставить их в покое. Говорит глазами то, что он и так прекрасно понимает.

«Мы только нормализовались, Дань… Только нормализовались… Только смогли вдвоем опять выгрестись. У нас всё очень плохо. Но сжалься хотя бы ты…».

— Давно? — оба понимают прекрасно, что опции не отвечать у Лены нет. Она снова вздыхает.

— Какая разница? — заворачивает в обертку вопроса ответ. Потому что… Если бы ему была разница — он бы не исчезал. Не вычеркивал бы из жизни. Не становился бы настолько жестоким в своем стремлении самосохраниться.

Он бы не бросал их в горе. Он бы не пытался разрушить по кирпичикам отстроенный обновленный мир.

— Простите…

Его извинения не нужны ни Лене, ни Санте.

Но осознание степени собственного заблуждения требует выхода.

Для этого существуют слова.

Данила просит, Лена даже улыбку для него находит.

Уставшую. Моментально затухшую.

Молчит, следя, как Данила подходит к кровати. Садится, в очередной раз за день пряча лицо в руках.

Слишком много стало понятно за сегодня.

Слишком во многом он заблуждался.

Он её ещё больше предал, чем думал. Только чем он думал? Чем, блять, думал-то вообще?

Они — одинаковые. Трудности переживают внутри. Она его дурацкую манеру простила, а он бросил в самый ужасный момент. Об этом молчала. О маме.

— Данечка…

Вздрогнул, когда почувствовал, как женская рука прижимается к плечу опять. Вскинул взгляд, потом вниз, потому что Лена приседает. Гладит уже по колену, как делала Аля. Они все его жалеют. Его успокаивают. А ему так стыдно за это… За себя и слепоту.

— Я её люблю. Я ничего не сделаю плохого… Мне не за что ей мстить… Мне больно, что вот так… Исправить хочу…

В этих словах не меньше просьбы, чем во всех призывах Лены вместе взятых.

Даниле понятно, что в них сейчас сложно поверить. В него вообще хоть когда-то поверить будет сложно.

Но он искренний. Сейчас — как никогда.

С замершим сердцем следит, как Лена закрывает глаза. Кривится.

Будь на её месте Пётр — он и слушать бы не стал. Побег Данилы — предательство. Его бы к собственной дочери Щетинский больше в жизни не подпустил. Он бы Максима за яйца повесил на своем заборе. Сыновьям бы своим права жить, припеваючи, не оставил. Но Лена — не Пётр. Слишком милосердна. Даже к нему — слишком…

— Я тебе верю… Но если ребенок не твой… Послушай меня, пожалуйста. Не спорь, послушай просто… Это же не игрушки… Её нельзя сейчас к груди прижать, завтра оттолкнуть… Уже нельзя, Дань. Особенно так нельзя поступать с ребенком…

— Лен…

— Не перебивай, Данечка… Пожалуйста.

— Чужого ребенка принять сложно. Измену простить сложно. Сейчас может казаться, что ты любишь больше, чем ненавидишь, а завтра всколыхнется… Ты захочешь сделать больно… А она никак не искупит. Не потому, что не будет стараться, а потому, что твоя обида может быть слишком глубокой. Я не снимаю с Санты вину… Не снимаю. Но просто подумай трезво… Если ребенок не твой — ты правда готов..?

Лена начинает, Данила договорить не дает. Мотает головой, просит не заканчивать даже.

— Я не святой, Лена. Но я знаю, что ребенок мой. Яхочу, чтобы мой был. А даже если нет… — Нерешаемая задача вдруг оказалась до очевидности простой. — Я своим воспитаю. Какой у меня выбор? Я пробовал — без неё не могу.

Даже если Санта смалодушничала, он её слова под сомнение не поставит.

Уже свой.

Всегда своя была.

Глава 34

У Санты появился новый утренний ритуал. Просыпаться и судорожно пытаться осознать: приснилось или действительно…

Когда вместе с осознанием, где она, приходило и второе — что всё действительно происходит с ней сейчас, сердце не успокаивалось, а наоборот волновалось сильнее.

У них с Данилой всё как-то непонятно и шатко.

Они не вместе, но и не порознь.

Он вернулся с сумкой, полной её вещей. Не тех, которые она собирала бы сама, конечно. Но Санта об этом не сказала.

Впрочем, как и сама не спешила инициировать разговор, который расставил бы точки хотя бы над парочкой И.

Данила уступил ей спальню, в соседи по кровати не напрашивался. Перебрался в собственную гостевую. Это было неловко. Вообще многое было для Санты неловким, но неловкость — мелочь. Даже вот так — неуклюже, непонятно, аккуратно… Ей было лучше, чем на протяжении последних трех месяцев.

В этом она признавалась пока только себе. Признавалась и запрещала расслабляться. Потому что страшно.

Потому что плавала уже — знает… Надежней не полагаться. Готовиться к худшему и осторожничать с внезапно случившимся лучшим.

Вести отвлеченные разговоры. Выдерживать задумчивые взгляды. Самой наблюдать украдкой. Чувствовать, что сердце кровью обливается, а будто лечится в то же время.

С ним хорошо. Злости в ней нет.

Её никто не удерживает силой, но уходить самой не хочется.

Они присматриваются. Привыкают. Тянутся носами, как зверушки, который вроде бы и страшно, но как преодолеть любопытство?

Данила спрашивал о её планах, Санта выдавала их по чайной ложке. Академка. Роды. Ребенок. Деньги есть… Позволить себе всё необходимое может…

Задеть его своей «самостоятельностью» не хотела. Просто не могла до бесконечности опекать от случайных ранений. Сама она выстоит. Это не допущение, а пусть ещё не состоявшийся, но уже факт. И если он спрашивает — должен быть готов к ответу.

Когда он вернулся в тот, первый, день и сказал, что встретился с её мамой, замерла… Что во всём разобрался — сразу поняла. В ответ на: «почему не сказала, Санта?», долго молчала.

Сама часто думала, в чем же истинная причина. И как бы ни было сложно признаться, наверное, всё же в отсутствии абсолютного доверия ещё тогда, что уж говорить о сейчас?

Ей стыдно было оказаться в позиции слабой и нуждающейся в поддержке. Страшно было, что она захочет слишком много этой поддержки, а Данила не посчитает нужным её предоставить.

Она у себя в голове спроектировала крах, который не случился. Зато случился другой — предвидеть который и в страшном сне не могла.

О ребенке Данила спрашивал немало, но аккуратно, Санта прилагала максимум своих усилий, чтобы отвечать по делу и без лишних эмоций. То, что может быть важно независимо от того, будет речь идти о любви по отношению к нему или просто принятию.

Как отцу, ему важно, наверное, знать, что плод развивается нормально. Остальное — в случае, если сам выразит интерес. Но пока он не спрашивал ни о поле, ни о том, толкается ли. Не старался притронуться. Иногда зависал, смотря на чуть затянувшуюся футболку… Но в глазах в такие моменты — не то, чтобы радость. Растерянность скорее, может даже страх…

И пусть объяснить себе его причины — нехитрое дело, но Санту это всё равно ранит. Чтобы не ранило сильнее — она не лезет с предложениями и рассказами. Исключение — ДНК-тест. Она зачем-то не раз и не два повторяла, что после родов сопротивляться не станет. Он может выбрать клинику. Результат его не обязывает.

Её ребенку нужен отец, тут без сомнений. Но сердце разорвется, если этот отец будет сомневаться больше, чем любить.

За неродившегося ещё малыша Санте с самого начала было куда больнее, чем за себя. Ей казалось, что своей беспечностью, она испортила жизнь не столько себе, сколько ему. Данила должен был стать идеальным отцом, но сможет ли теперь — вопрос. Да и захочет ли…