Иду на свет

Вернулась к столу, внесла необходимые данные в карту.

Санта её не отвлекала — сидела на стуле посетителя, окидывая взглядом кабинет.

Была тут много-много-много раз. Ещё до собственного рождения уже была знакома с Эллой Андреевной — именно она когда-то вела беременность Лены, а теперь…

— Как мама? — закончив, Элла снова подняла глаза на Санту, спросила серьезно, с легкой тревогой. Она знала, что Лена лечится. В вопросе не было напускного, но чувствовалось искреннее беспокойство.

Санта же наконец-то могла улыбнуться, снова поглаживая почти отсутствующий животик. Если бы она не похудела, он был бы заметен ещё меньше, а так выделяется, когда щупаешь. Вот она и щупает, как дура…

— Хорошо… — отвечает честно, не чувствуя потребности в том, чтобы опускать взгляд или приукрашивать. У них хорошая динамика. Правильное лечение. Более чем обнадеживающие перспективы.

Они идут на свет. Втроем.

У Щетинских всё будет хорошо. Папа с неба их опекает.

— Она всегда вам привет передает… Я просто не всегда вспоминаю. Голова дырявая…

Уже Санта стучит по виску, улыбаясь, в ответ же получает скептический взгляд.

Элла Андреевна из тех, кто не отличается излишней сердечностью, но не переходит в своем цинизме в разряд бездушных. Она очень нравится Санте. После каждого приема девушка не выходит из кабинета, а вылетает окрыленной.

И это так странно…

С учетом всех обстоятельств и исходных, с которых несколько месяцев назад всё началось, ей откровенно странно, что сейчас всё так… Хорошо.

Почти пережито.

Почти забыто.

Почти счастливо.

Она узнала, что беременна, не сразу. В той её жизни было много поводов для сбившегося цикла, отсутствующего аппетита и частой тошноты.

Когда казалось, что она и так уже на дне — у мамы рак, у них с Данилой серьезный разлад, вселенная провела ею дноуглубительные работы.

Опустила туда, где Санта не могла представить себя в самом страшном сне. А теперь там себя надо было осознавать.

Она ничего не помнила про ночь с Максимом. Только по ощущениям — мерзким — могла делать выводы. Наверное, много выпила. Наверное, по-тупому пьяно решила отомстить ни за что любимому Даниле…

Чувствовала ли она себя изнасилованной? Конечно, да.

Понимала ли, что ею воспользовались? Тоже.

Давала ли согласие — понятия не имела. Но пережить не могла ни вероятность того, что не давала, ни возможность добровольной измены.

Оба варианта вели к одному: её использовали, чтобы сделать плохо Даниле.

Максим отомстил за очередное проигранное дело. А им разрушил жизнь. И она — сознательно или нет — помогла это сделать.

Мужчина не оставил после себя в квартире ничего. Санта понимала, что даже поверхности мог протереть. И пусть ей бы бежать тут же писать заявление, но проревевшись, она полезла в душ, чтобы отмыться.

Плакала, терла тело, то и дело оседала на кафельный пол в душевой.

Осознавала себя в аду, без права этим адом хоть с кем-то поделиться.

У неё не возьмут заявление. На неё посмотрят, спросят уточняя: «то есть, ты набухалась в баре, проснулась утром с засосами на шее и пришла портить жизнь приличному человеку?».

Она, конечно же, ответит: «нет! Всё не так!», но по взгляду прочтет: «тебе никто не верит, детка. И тратить на тебя время не станут». Тем более… Она же прекрасно понимает, с кем в схватку может вступить.

С тем самым Максимом, одна мысль о котором теперь пугает настолько, что её выворачивает наизнанку. А ещё с братьями, потому что на случившееся у Максима совершенно точно есть их виза. Это было согласовано. А может даже в большей степени для того, чтобы потешить их тщеславие и делалось.

Она в случившемся — зарвавшаяся девка, которую вот так вот осадили…

И самое ужасное, что у нее абсолютно нет сил, чтобы вступать в войну, которую когда-то они с мамой уже сдали без боя.

Тогда дело было в имуществе и жадности «старших Щетинских». Тогда её маму «наказывали» за то, что она посмела разрушить разрушенную до неё семью с первой женой.

Теперь «наказывали» уже её. Всё, как обещал Игнат. Ей указали её место. А Данилы, рядом с которым бояться хоть кого-то казалось глупым, больше нет и никогда не будет.

Он ушел из жизни тихо без хлопка дверью.

Облачил свое разочарование в ней в практически нейтральное: «надеюсь, оно того стоило», а ей долго ещё кричать хотелось: «нет!!!». Миллион раз «нет!!!».

Но и попыток объясниться она не совершала. Он не захочет иметь с ней ничего общего. Нет смысла даже надеяться. Однажды он уже вычеркнул из своей жизни такую же. Сейчас в его глазах нет никакой разницы между той Ритой и этой Сантой. Но самое страшное, что и Санта тоже не знает, если между ними есть разница, то в чем она?

Из вполне благополучного человека она стала подвергнутой насилию предательницей с пылающей гневным отчаяньем душой.

Отчаяньем, бессмыслицей и бессилием.

Не было смысла определять степень вины каждого причастного. Какой бы она ни была — эта степень — сторона обвинения не скостит срок. Высший суд справедливости Данилы Чернова знает единственную меру наказания: вечное исключение из жизни.

Он стер её ластиком. Насколько Санта знала, уехал…

Первые несколько дней были для неё самыми сложными. Страшно боялась, что где-то рядом, а то и на пороге появится Максим. Потом же поняла — не появится. Только, если она дернется в сторону защиты своей чести. Тогда придет и раздавит. Проиллюстрирует её ничтожность и беспомощность.

И Данилы тоже в её жизни больше не будет. Он сложил её вещи, отправил… А потом сходил и помыл руки.

Перед мамой она смогла скрывать расставание с Данилой не больше недели. В тот же день перебралась из Киевской квартиры загород в свою детскую. В той квартире находиться не могла. Нигде больше её не ждали. Сначала соврала Лене, что приехала на выходные. Когда выходные закончились, а она осталась — старалась переводить тему, в итоге же выдавила из себя полуправду.

Поругались. Она попросила перенести свадьбу. Данила спросил, может есть смысл и вовсе её отменить. Санта задумалась… И согласилась.

Лена порывалась связаться с Данилой и помочь дуракам всё исправить. Любят же. Невооруженным взглядом видно. Но Санта стребовала клятву, что не полезет.

Невыносимо страшно было представить, что будет с мамой, если она узнает правду. Наверное, именно это позволяло не уходит в жалость к себе.

За маму, её эмоциональное и физическое состояние Санте по-прежнему было куда страшнее.

Так когда-то практически убивший веру в лучшее диагноз внезапно стал целью. Им надо было думать о том, как справиться с болезнью. Душевные раны заживут. Травмы проработаются. Легче станет… Обязательно станет… Не умирают же от разбитого сердца и ненависти к себе, позволившей своими руками всё разрушить?

Санта надеялась, что нет.

Но вслед за первым ударом, пришел второй. Она узнала, что беременна. И в жизни не забудет, как это случилось.

Тест можно и нужно было делать раньше, но она трусливо тянула. В ней не было силы для ещё одной встречи лба и бетонной плиты реальности. Но как-то раз…

Замкнулась в ванной, стояла над раковиной и смотрела, как медленно вслед за первой проявляется вторая полоска…

Сжала зубами мясо ладони, зажмурилась, заглушая физической болью боль моральную. Оглушительную. До онемения.

Что может быть хуже, чем перспектива рожать от насильника?

Она не нашла в квартире презерватив. И к тому времени она уже подзабила на таблетки. В ней теплилась надежда, что Максим не стал бы без защиты, осознавая последствия (и дело не в возможности залета, а в создании доказательной базы для её пусть бесперспективных, но возможных попыток как-то обелиться), но она не знала этого точно.

Она точно ничего не знала. Ничего не помнила из той ночи. Наверное, в этом отчасти было её спасение.

И над тестом рыдать права не имела. Жизнь загнала её в максимальные рамки. Как когда-то после смерти отца, но в разы хуже. Та мера ответственности, которая лежала на плечах в семнадцать, не шла ни в какое сравнение с той, что опустилась в двадцать два.