Страница 6 из 9
После обеда мы, как всегда, вышли на прогулку и двинулись за поселок.
– Пап, сегодня утром мне позвонила Аня…
– Как это? – почему-то опешил отец.
– Ну, на мобильный в электричке, – разъяснила я, решив, что он не понял мой французский.
– Но ведь у тебя закончились деньги на счету, и ты пополнила его только после обеда, – еще сильнее выпучил глаза папа.
– И что?
– Как она могла тебе позвонить, если у тебя нет денег на счету?
Я кашлянула, чтобы подавить тяжелый вздох.
– Вообще-то это я не могу звонить, но принимать входящие вызовы могу.
– Правда?
Я кивнула.
– Вот это да, а я и не знал, – покачал головой отец.
– Так вот, ее сегодня не было на учебе…
– Это еще почему? – опять перебил отец.
– Кто-то в ее семье заболел, ей нужно было о нем позаботиться.
– Это тупая причина, – отрубил папа. – Я таких причин не понимаю. Подумать только, кто-то заболел, и она осталась дома из-за этого.
– Короче, мне нужно с ней созвониться вечером, – выпалила я главное.
– Так а что вы будете друг другу рассказывать? – искренне удивился он.
Действительно, о чем, а главное, зачем, можно разговаривать с людьми.
– Ну, я объясню ей грамматику, которую мы проходили.
– Хорошо, но не смейте говорить два часа!
Интересно, когда я так делала?!
– Мы поговорим десять минут.
– Правильно, – обрадовался папа. – Лучше, конечно, пять. А лучше бы вы вообще не говорили.
Я решила никак это не комментировать.
– Видишь, я специально тебя предупредила, чтобы у тебя не было стресса.
Отец остановился посреди дороги.
– Что ты несешь? У меня нет никакого стресса.
– Но ты же кричишь на весь дом, когда я говорю по телефону, значит, у тебя стресс, – я специально ввернула это, чтобы заставить его застыдиться и потерпеть эти десять минут без скандалов.
– В голове у тебя опилки, а у меня нет никакого стресса! – рыкнул папа и поскорее пошел дальше по дороге.
Мы остановились на парковке за поселком.
– Я иду пи́сать, – радостно сказал папа.
Вы, наверное, хотите знать, зачем он об этом сообщил. Дело в том, что у отца этот процесс очень сложный. Он никогда не справляет малую нужду в туалете, как нормальные люди. В общественных туалетах он боится подхватить какую-то заразу, а дома таким образом экономит на счетах за воду – в смысле, не нужно пользоваться сливным бачком. Кроме того, мой папа имеет явную склонность к социопатии, но в отличие от других таких людей, эта проблема у него проявляется не в воровстве, побоях или поджогах, а в писании в неположенных местах. Он получает от этого несравнимое ни с чем удовольствие. Есть у него еще одно проявление социопатии, но об этом позже.
Папа пошел к краю парковки, а я только сейчас заметила, что на обочине стоит машина. Я подошла чуть ближе и обнаружила, что внутри полно людей, которые смотрят на нас через стекло.
Я подбежала к папе. Он уже расстегнул штаны.
– Пап, подожди, не писай, там в машине люди.
– И что? Чего это тебя люди пугают? – папа продолжал копошиться в штанах.
– Меня никто не пугает, просто это неэтично – писать при людях, – ну это же правда, тем более, во Франции я никогда не видела писающих на улице при всех мужчин.
– Да мне пофиг, я писаю где хочу! Если я хочу, мне все равно! Твои с матерью штучки про воспитанность! – кричал он, но штаны все же застегнул.
– Все манеры моей матери, – сказала я фразу, которую слышала от отца пять раз в день.
– Вот именно. Пошли, если я не пописал, я не я.
С парковки мы свернули на дорогу, ведущую в лес. Пара метров – и мы уперлись в чей-то дом.
Папа подошел к забору, стал прямо напротив окон, ничем, к слову, не занавешенных, и сделал то, чего так хотел, ни на секунду не волнуясь о том, что его могут увидеть жители, и что он описал чужой забор.
Всю обратную дорогу папа говорил о том, что я такая странная со своими хорошими манерами и воспитанностью.
Дома я таки позвонила Ане, но была так взволнована и так подскакивала от каждого звука от папы, что проговорила всего три минуты.
Позже я спустилась вниз и напомнила отцу про его обещание, а именно – сварить мне манную кашу на ужин.
– Сейчас я помою голову, а после этого ты мне сваришь, да?
– Я так устал, я не уверен, хватит ли у меня сил, – ответил папа.
Помывшись, я намекнула папе, что очень проголодалась. Папа долго оттягивал момент варки, но у него не вышло, и он встал и пошел на кухню.
Через две минуты я услышала грохот кастрюль, который был таким, словно они падали друг на друга с большой высоты. Грохот продолжался минуты две, потом папа вынул пакет манки, и сразу же послышался плюхающийся звук – это он его уронил. Расставив все принадлежности возле плиты, отец вышел из кухни.
– Сначала мне нужно пописать, потому что варка каши очень сложное дело, – сказал он, надевая куртку.
Пробыв на улице два часа, папа все же вернулся к начатому. Кастрюли снова грохотали, потом что-то зашуршало.
– Дерьмо, я все рассыпал, – закричал отец. – Скорей бы уже каникулы, как же я рад, что ты уедешь к матери, ты меня задолбала своей едой, потом мне еще два часа посуду мыть, дерьмо!
Через десять минут каша была готова. Папа налил ее в тарелку, сел напротив меня, смотрел, как я ем, и приговаривал:
– Вкусно? Видишь, как отец о тебе заботится. А то потом приедешь к матери и скажешь ей, что папа тебе и каши не сварил. Как же я рад, что ты уедешь, я задрался.
Когда я наконец доела, отец сказал:
– Теперь мне час посуду мыть, вот дерьмо, вали отсюда.
Я встала и засеменила к выходу, но в дверях остановилась и предложила:
– В следующий раз я сама сварю.
– Нет, ты все сделаешь неправильно, испачкаешь мою прекрасную кухню, чистую плиту. Нет, ни в коем случае.
И так на все мои желания помочь. Даже посуду он не позволяет помыть, потому что уверен, что я делаю это не так – то есть не наливаю пол литра моющего средства туда, где оно не нужно.
Долгая прогулка
Наши с папой прогулки после обеда нельзя назвать скучными, потому что отец не замолкает ни на минуту, постоянно что-то рассказывая, и даже когда он не разговаривает со мной, он шепчет сам себе. За эти несколько месяцев я уже забыла, как звучит природа, ведь шум ветра, пой птиц и поскрипывание деревьев тонет в ерунде моего папы. Сегодняшняя прогулка ничем не отличалась.
Каждый раз, гуляя, папа обучает меня французскому. Подходит он к этому как можно проще: показывает рукой на окружающие нас предметы и спрашивает, как они называются. Поскольку мы гуляем по лесу, то все, что я выучила благодаря папе – это названия деревьев. Но отец упорно считает, что именно это пригодится в жизни.
После того, как я назвала все деревья правильно, папа спросил:
– Как будет самка дикой свиньи?
Единственное, что я хорошо помнила – звучит это слово так же, как какая-то еда. Я ляпнула первое, что мне пришло в голову.
– Па, – то есть хлеб на французском.
– Пар? Какой еще пар, что ты несешь?
Нет, нет, мое произношение слов вполне нормальное, по крайней мере другие люди меня понимают. Просто отец немного глухой, или не немного, судя по тому, насколько часто он не слышит, что я говорю, даже когда я произношу по слогам или ору. Вот и теперь то же самое.
– П-А!
– Да не пар, а ле, – рыкнул отец.
Вот это да, оказывается это «ле», как молоко.
– Кошмар, твои знания французского просто ужасны. Забыть, как будет самка дикой свиньи, когда я только вчера говорил это слово. С чего ты вообще взяла, что это… как ты там сказала?
– Понимаешь, я помню, что это омонимы с едой. Ну, когда звучат одинаково, а значение разное. «Па», как «па» – хлеб. А оказалось, это как молоко, – я подняла голову и увидела выражение крайнего недоумения на папином лице.
– Что ты несешь вообще? Какой пар? Нет, ты говоришь по-французски, как корова по-испански, это однозначно.