Костяной Скульптор 2

Глава 46

Как оказалось, это мне так “повезло” с тем умертвием, в котором, как я понимаю, сидела душа Авока. Нормальная нежить куда слабее и точно куда тупее, так что больше настолько захватывающего боя мне провести на этом этаже не удастся. Вряд ли подобные уникумы встречаются на каждом шагу.

Источником данной информации, как и всегда, был Веск. Кстати, охотник, в отличие от той же кареглазой, воспринял новость о том, что в моей черепушке теперь три личности, совершенно спокойно, едва ли не спокойнее чем я сам. Скорее всего просто потому, что уже принял как данность: меня и происходящее со мной нельзя рассматривать с точки зрения адекватного человека. А значит любая хрень будет в порядке вещей.

Девочка отреагировала куда более бурно. Всю следующую ночь ни она, ни Веск не спали. И если кареглазая была невероятно занята, расспрашивая оказавшегося неплохим рассказчиком Авока об эльфах и всем, что с ними связано, то охотник был вынужден бодрствовать чисто за компанию, а потому уже через час начал откровенно клевать носом.

Я, со своей стороны, слушал настолько невнимательно, насколько вообще это возможно, с учетом того, что говорил мой же рот. То, что так восхищало кареглазую – возможность, так сказать, из первых рук узнать о жизни и быте эльфийского народа периода их расцвета, когда люди еще не проявляли особой ксенофобии, а большинство угроз извне континента было устранено, меня волновало крайне мало. Люди, конечно, бывают интересными, но информация о том, как праздновали летнее солнцестояние две с гаком тысячи лет назад в каком-то лесу в жопе мира? Вот уж чего мне точно не надо.

Кстати, я тут задумался. Почему я, Веск и кареглазая говорим на одном языке, еще более-менее понятно. Прямо над нашими головами, на поверхности, раскинулось большое королевство и в нем, а также в паре соседних, логично были похожие диалекты. А то, что охотник иногда замечает, что я говорю с каким-то там акцентом лишь подтверждает такой вывод. Почему нас понимает Жюстина – тоже понятно, ее родина на деле ближайший сосед “нашего” государства. Но вот почему Авок, эльф, живший двадцать веков назад, отлично понимает нас и может с легкостью изъясняться на нашем языке – уже совсем странно.

Однако ответ нашелся довольно быстро. Или, вернее, подобие ответа. Когда я задал эльфу прямой вопрос, недоумение, прозвучавшее в его голосе, нельзя было не заметить. Оказалось, что для него мы все говорим на его родном наречии, разве что иногда в речи проскакивают странные формулировки или обороты, но он списывал это на изменение эльфийского языка за прошедшие годы. То, что люди говорят на эльфийском его, похоже, не особо заботил. Квартиранты мне попались не самые умные. Но, возвращаясь к нашим баранам, я не могу придумать другой причины происходящего кроме того факта, что душа Авока попала в мою черепушку и благодаря этому мы стали друг для друга чем-то вроде синхронных переводчиков. Может это все работало как-то иначе, наверняка куда сложнее, чем я представляю, но дальше задумываться о причинах не было смысла, поскольку как-то проверить ничего было нельзя.

Ну и ладно, как говорится, не стоит беспокоиться о том, на что не в силах повлиять. Беспокойся – не беспокойся, ничего не изменится. Так что я решил заняться тем, на что повлиять я мог. А потому уже под утро, когда потолок начал светлеть, я все-таки заставил кареглазую, чьи глаза уже тоже слипались, улечься спать, а сам выбрался из палатки, скажем так, подышать свежим воздухом. Почти сразу из-за полога послышалось мерное сопение девчонки, ей в этот раз повезло, Сора охраняла ее как курица-наседка свое яйцо, так что на смуглой коже кареглазой не осталось ни единой царапины. Веск тоже не пострадал, но о нем я и не беспокоился, для охотника этот этаж был чем-то вроде спортивного лагеря: отдых и физические нагрузки. Сам он, кстати, спал уже давно, так и не приняв горизонтального положения, прислонившись спиной к опорному шесту нашей новой, просторной палатки.

Несмотря на то, что на этом уровне было свое подобие смены дня и ночи, для проведших в подземелье не один месяц людей понятие режима сна размылось уже слишком сильно. Так что, пусть наверху было, думаю, где-нибудь полпятого, самое сонное время дня, многие не спали, кто-то уже, а кто-то еще. И если бы накануне спираль не пережила сильнейшую волну за последний год, не спало бы куда больше. Однако, именно как я, просто шатались по лагерю, считанные единицы.

С высоты своих метра девяносто я видел лишь двоих, и это с учетом того, что большинство “зданий” спирали были палатками, максимум достававшими мне до груди. Может кто-то спрятался за каким-нибудь складом или на другом конце лагеря, обзор которого закрывала штаб-палатка, но вряд ли их было много.

Первым из двоих была уже упоминавшаяся Сора. Выглядела глава лагеря неважно, рука на перевязи, замотанная бинтами голова, чуть прихрамывающая походка. Ей в этой волне сильно досталось, не в последнюю очередь потому, что женщина защищала кареглазую, за что мы с Веском были ей очень благодарны. К счастью, девочка не знала, чего стоила ее безопасность, иначе ее вместо любопытства этой ночью мучила бы вина. И стоило отдать Соре должное, рассказывать кареглазой правду о том, что чуть не лишилась глаза, бросившись наперерез крупному птичьему скелету, нацелившемуся девушке в спину, она не собиралась. Хотя, я почти уверен, на волне сочувствия и самобичевания кареглазой, разыграв все правильно, женщина точно смогла бы воплотить в жизнь многие свои мечты.

Почувствовав мой взгляд, глава лагеря, сейчас производившая обход, стальная женщина, что и говорить, обернулась и наши глаза встретились. Вернее мои глаза и ее глаз, второй скрывала щедро покрытая заживляющей мазью примочка. Я тоже не стал рассказывать, что с побежденным умертвием вряд ли справился бы хоть кто-то в лагере, но факт того, что тварь я убил, являлся неоспоримым, так что ее легкий кивок, в котором чувствовались признательность и некоторое уважение, был вполне ожидаемым. Ну что, я не гордый, да и девочку нашу Сора и правда спасла, так что я ответил таким же кивком, вроде получилось неплохо.

Вторым же бодрствующим в столь ранний час, да еще и выпершимся на прогулку, был незнакомец. Не сказать что за прошедшие полтора месяца я подружился со всеми в спирали, но с учетом моей отличной памяти могу с уверенностью сказать, что запомнил все лица. И шрам, тянущийся от подбородка через правый глаз до самого лба, я бы запомнил.

Молодой человек, может чуть помладше кареглазой, строгие черты, внимательный прищур немного узковатых глаз, светлые волосы ежиком. Он бы совсем не был похож на того, кто рискует своей жизнью в подземельях, если бы не тот самый шрам. Чуть приподнимая верхнюю губу, он делал выражение лица парня каким-то презрительным, словно он смотрит на все и на всех с легкой усмешкой человека, знающего и понимающего куда больше окружающих. Пожалуй именно с таким лицом сидел бы я, если бы попал на тренировку с каким-нибудь провинциальным воякой, на серьезных щах вещающим о величии и непобедимости его, лично разработанного боевого стиля.

На этот раз уже я поймал его взгляд, парень разглядывал меня довольно долго, судя по всему и, когда я, наконец, к нему повернулся, в его глазах вспыхнули довольные искорки. Показательно оглядевшись, как бы говоря: “Я один это заметил, или тут больше никого нет?” он махнул мне рукой и указал в направлении на одно из немногих высоких строений лагеря. Отказываться не видел смысла и через пару минут, просочившись по витиеватым проходам между палатками, я вошел в местную версию бара.

Домик, на скорую руку сколоченный из кривоватых досок, по меркам спиралей все равно был довольно-таки роскошью. Было видно, что Львиное Логово не испытывало никаких финансовых трудностей и в каком-то смысле даже процветало. Особенно это показывал массив барной стойки, единственная выглядящая ценной, кроме бутылок, вещь в помещении, дотащить которую с поверхности наверняка стоило немалых денег.