Присвоить тебя

Пока варится кофе, Захар съедает ещё один блин, с клубничным вареньем. Вероятно, домашним. Тоже неплохо. Стоит познакомиться с Яной и поблагодарить ее лично. Ее расписания Иваньшин, конечно, ещё не знает. Пометка: узнать у Тимы. Странно, но мысленно звать этого парня по имени не кажется резким переходом на личное. Тот и вовсе вчера окрестил Захара едва ли не кличкой. А после сюсюкался, словно с ребенком. Захарушка. Сахарок. Хах. Издевался, конечно. Но ему никогда не давали прозвищ.

Захар наливает в кружку кофе, проверяет телефон – с новым он ещё не освоился, но вряд ли это сложнее, чем починить тачку. В «телеге» одно сообщение от Одинцова, пришедшее десять минут назад: «Надеюсь, завтрак тебе понравился». И милый смайлик.

Захар запивает остатки блина во рту и пишет: спасибо, было вкусно.

Он ведь не хвалит лично Одинцова, это лишь благодарность его домработнице.

Спустившись в гараж после завтрака, Захар кликает на брелок сигналки, и впереди – там, где они с Тимофеем вчера оставили, – отзывается ответом авто. Захар не планировал брать тачку Одинцова, но тот настоял. Конечно, на случай, если Захар абсолютно внезапно ему потребуется.

«Ты же не приедешь ко мне на такси или метро?» – усмехаясь, сыронизировал Одинцов накануне. А после, не отводя от Захара уже хмельной взгляд, отпил из бокала вино.

Салон авто вновь встречает Захара ароматом элитной жизни. И нотками одеколона Тимофея. Тонким, чуть сладким, практически нежным, который не вяжется с образом человека, носящим его на себе. Захар пахнет обычным «Олд Спайс», купленным в супермаркете, и даже эти запахи вступают в заметный контраст, будто даже в деталях все пытается указать на их с Одинцовым отличия. Ткнуть пальцем в грудь и спросить: да куда же ты лезешь, парень? Тебе здесь не место.

«Будто я выбрал для себя это сам», – с досадой думает Захар. И вспоминает, как вчера на мгновение увидел себя в другом свете, напялив шмотки, которые выбрал ему Одинцов. Красивые, модные, как сам Тима, которому и положено их носить.

«Так, нахер лишние мысли», – решает Иваньшин, врубив зажигание. Если он вынужден быть в услужении у мажора, почему бы не урвать с этого куш?

Захар резко выруливает с подземной парковки, скрипя шинами, так что звук эхом разносится по полупустому пространству.

Путь до его дома занимает менее получаса. А под конец Захар даже расстраивается, что путешествие так скоро закончилось: ехать за рулём представительской тачки в одиночестве, без трескотни Одинцова под ухом, роскошное удовольствие.

Время едва проскочило отметку в полдень. Захар выключает в машине радио и просто сидит, положив руки на руль. Невысокое блеклое здание, где он снимает квартиру, стоит на противоположной стороне дороги и взирает унылыми просветами окон на не менее серую, несмотря на ясную погоду, улицу. Захар чувствует себя не в своей тарелке, не к месту – вычурно, – сидя в салоне навороченной тачки, чья стоимость выше, чем зарплата половины его соседей за квартал в складчину.

Захару словно бы стыдно. Но он ведь не выбрался. Его вырвали отсюда, не спрашивая. Это не его личная прихоть. Не его настоящая жизнь. Но он словно плюет этому месту в лицо своим появлением.

Резкий импульс нажать на газ и припарковаться где-то подальше отсюда пронзает мозг Захара, но он быстро одумывается. Надо лишь выйти, собрать свои шмотки и скорее вернуться обратно. Сбежать. Спрятаться.

Несмотря на то, что район далек от элитного, публика среди жителей в целом приличная, так что Захар не боится, что за время его отсутствия кто-то скрутит колеса, разобьёт ему зеркала или проткнет шины заточкой. Он выбирается из машины и, невольно понурив голову, спешит к входу в здание.

Комната встречает его прелым, спертым воздухом непроветриваемой долгие дни квартиры. Заботиться о таких мелочах в жизни Захара некому. Вряд ли кто-то вообще задавался вопросом, где он пропадал почти целый месяц, пока валялся избитым в больнице.

На кухне Иваньшин выбрасывает плесневелый, засохший хлеб и остатки скисшего супа, в котором завелась половина справочника по биологии из раздела грибков. В остальном дом практически не изменился. Словно замер в моменте, когда Захар покинул его перед тем самым боем с Катаниным. Перед тем днём, когда Одинцов росчерком личной подписи и толстой стопкой купюр сделал его своей… собственностью?

Ладно, работником.

Когда осознание и первые иглы противоречия, злости и непонимания притупляются, Захар пытается не рушить на голову Тимофея все обвинения. Пока тот и правда поступает с ним исключительно по-человечески. Сидеть в постоянном ожидании зова Назара теперь не приходится. Не приходится думать, удастся ли встретить ещё один день живым. Удастся ли заработать достаточно, чтобы скорей закрыть долг и выбраться из ошейника.

На стене над кроватью висит пара боксерских перчаток. На столе с торчащей между страниц закладкой – книга. «Божественная комедия» Данте, Захар помнит, что как раз закончил читать Чистилище, но так и не начал Рай.

Он берет книгу в руки – с чуть потрепанным корешком, в мягкой обложке, – открывает в месте закладки и читает первые строки:

«Лучи того, кто движет мирозданье,

Все проницают славой и струят

Где – большее, где – меньшее сиянье».

Почему-то этот текст напоминает Захару об Одинцове. Сильном мира сего, с его влиянием, возможностями, шикарной квартирой в лучшем районе Питера, славой наследника крупного предприятия, о чем Захар вчера успел банально нарыть информацию в интернете. И струящим свое чёртово сияние даже без повода.

Одинцов и правда словно сиял. Даже нехотя, но Захар замечает, как Тимофей выделяется. И невольно цепляет взгляд. Тимофей сложнее, чем можно по ошибке решить, когда видишь его в первый раз. Тимофей глубже и что-то скрывает под поверхностью ухоженной гладкой кожи и ткани сшитого на заказ костюма.

Захлопнув книгу, Захар кидает том на дно принесенной с собой сумки, а затем принимается за шкаф. Одежды у него не так уж и много. Наверное, при виде его скромного размера гардероба у Одинцова случился бы культурный шок. Захар хмыкает. Одинцов в принципе никогда бы не посетил место вроде его квартиры.

Когда нужные вещи уложены, Захар проверяет ящики, забирает с комода фотографию в рамке и аккуратно кладет поверх одежды. На ней – еще маленький он вместе с родителями. На фото он улыбается. Он искренне счастлив. Вспоминать, о том, что их уже нет в этом мире, не так больно, как было раньше, но Захар по-прежнему скучает по ним.

В прихожей он на мгновение оглядывается. Никакого укола ностальгии или трепетного сожаления о том, что он оставляет позади. Это место было пристанищем. Продолжительным, какой-то временной константой его жизни. Но никогда не было настоящим домом. Захар оставляет его без грусти. Если отбросить в сторону тему долга, то жилище Одинцова бесспорно выигрывает в гонке за лучшую конуру для пса. Жить в хозяйских хоромах дозволено далеко не каждому.

Сумка с вещами отправляется на пассажирское сиденье, а Захар, бросив последний взгляд на окна своей квартиры, садится за руль и уезжает. Из места, где вынужден был существовать. Туда, где не принадлежит, но, возможно, есть шанс вскарабкаться выше. Плевать, если придется прогнуться, лишь бы цель того стоила. Захар не хочется жаловаться, но череда обстоятельств затянула его и в этот район, и в клуб Назара. Он не выбирал этот путь, но вынужден был ему следовать. Так чтó если встреча с Тимофеем стала тем поворотом, куда, рискнув, стоит свернуть? В конце может ждать тупик. Ловушка. Обрыв. Но если бы Иваньшин чего-то боялся, давно бы сдался и опустил руки. Он не из той породы, что поджимает испуганно хвост. Он сильный. Просто нужно быть начеку. И не верить любому, кто потрепал по макушке, сказав доброе слово.

На светофоре, пока горит красный, Захар пишет Тимофею: «Закончил со своими делами. Будут какие-то указания?» Но Одинцов молчит. Возможно, не видит и занят работой. Когда сигнал меняется на зеленый, Захар давит на газ.