Медленный ад

– На!

– [говорит с открытым ртом] Спасибо… Давай по ЮЗАО пройдёмся. По алфавиту. Нет… Нет… Однозначно нет… О! Ещё б её тут не было… [смешок с плохо скрываемых отвращением] Не-ет… Стоп. Верни назад… Приблизь… Покрути… Дай реалтайм… Это кто с ней? Выведи инфу… Какая красивая! Наш пациент, железно. Берём, вешай сигналку.

…

– Саби, – Горячее дыхание Марата обожгло шею, – ну, Саби, ну котёнок, давай.

– Я не могу – вздохнула Сабина.

– Почему? – шепнул он, зарываясь носом в её волосы.

– Потому что… Мне до свадьбы нельзя.

– Саби, – коснулся он губами её плеча, – ты тоже хочешь.

– Хочу, но не могу…

– Са-аби, котёнок, любимая, это Москва, сейчас двадцать первый век, а не Средневековье какое-то. Сейчас всё можно. – его рука мягко и безуспешно пыталась втиснуться между сжатых коленок.

– Москва у тебя, я – в Средневековье.

– Са-аби-и, – рука коснулась груди.

– Марат, – сжалась ладонь, не пуская дальше.

Разжались пружины у пацана, ослабли жгуты. Марат отвернулся, поник. Саби обняла его сзади, прижалась щекой к спине.

– Нельзя, котик, правда нельзя. Меня убьют, и тебя убьют. Не понарошку, по-настоящему. Ну потерпи, я что-нибудь придумаю. – Сабина коснулась губами торчащей сквозь футболку лопатки: – Я очень тебя люблю. Только никому не говори, хорошо? – Её тихий шёпот слышал только он. И два человека у огромного экрана.

Интернат

“До конца маршрута осталось сто метров” – объявил навигатор. Тушин на черепашьей скорости полз мимо бетонного забора с кольцами колючей проволоки поверху. Он навалился грудью на руль, и вывернул голову, потрясённо рассматривая защищённый периметр детского интерната.

– Тут держат детей? – спросил он Лисицыну.

– Тут держат подростков с девиантным поведением – уточнила она. – Вы не очень понимаете, что это значит. Про синдром депривации слышали? Он тут у каждого первого.

– Вероника Семёновна, а можно для тех, кто консерваториев не кончал, чтоб не гуглить.

– Вас мама обнимала? А их нет. Они не знают, что такое любовь, искреннее отношение. Для них любая коммуникация – торговля. Они с раннего детства учатся манипулировать чувствами людей, чтобы их обняли, приласкали, дали добавку или игрушку. Дети-торгаши. На самом деле они ничего не чувствуют. Ничего позитивного.

– Ничего себе речи у детского психолога, – удивлённо вытаращил глаза Тушин.

– Это речи опытного психолога, – отрезала Лисицына. – Я очень хочу им помочь, но, обычно, им моя помощь не нужна. Чувствовать для них – это испытывать боль. Выковыряйте черепаху их панцыря и скажите, что ей так будет лучше. Аналогия понятна? Моя работа заключается в том, чтобы выковыривать их из панцирей, а поменять среду вокруг них не в моих силах. К сожалению.

Тушин молчал.

– Что молчите? Думали меня только деньги волнуют? – Лисицыной почему-то захотелось оправдаться. – Когда окажетесь внутри, помните: вокруг вас гениальные маленькие актеры с узким репертуаром. Не верьте ни единому их слову, движению и эмоции. Представляйте, что вы в театре, а они зачитывают свой текст. Будет немного легче.

Впереди показался провал в заборе. Углублённые ворота, дверь проходной. Тушин завернул и включил аварийку. Лисицына сгребла бумаги и скрылась за дверью. Через несколько минут створки пришли в движение, и машина въехала внутрь.

Лисицына села на пассажирское сидение, ткнула пальцем в сторону большого здания из красного кирпича:

– Там парковка, можно оставить машину. Заведующая нас ждёт.

До приезда Звейниекса оставалась пара часов. Тушин загнал машину в куцую тень, растормошил Веника. Между сиденьями появилось заспанное лицо пухлого бородатого ребёнка, щёчки в складочках. Он зевнул во всю пасть и сказал обиженно:

– Ты мне кофе обещал.

– Обещать не значит жениться. Приведи себя в порядок, в дверце влажные салфетки. Лицо федерального канала, блин

– Сам лицо… – пробурчал оператор, потягиваясь. – Я с другой стороны и ниже…

Тушин открыл дверцу

– Стойте! – Лисицына вцепилась ему в рукав. – Посидите тут, я схожу с заведующей поговорю. Она недовольна, что её заранее не предупредили про съёмку. Не надо обострять.

Когда она скрылась в доме, Веня тронул Тушина за плечо.

– Посмотри… – Сказал он шёпотом. – Окна.

Михаил повернул голову. В десятке метров от них торчало крыло здания тёмно-багрового цвета. Узкие окна и выложенные по стене торцами кирпичей узоры хорошо б смотрелись в историческом кино, с матросами увешанными пулемётными лентами и девушками с наганами, в коже и красных косынках. Но вместо орлов революции во всех окнах с первого до последнего этажа, были дети.

Между головами первого ряда выглядывали другие, над ними те, кто повыше, или кто нашёл стул. Дети стояли и молча смотрели на машину телевизионщиков. Не разговаривая и не улыбаясь. Тушин поёжился. Нет ничего более странного, чем ребёнок, который не улыбается. Потом внутри что-то случилось. Исчезли головы сверху, потом остальные спокойно развернулись и ушли вглубь здания.

– Жуть какая-то, – сказал Веник, – как тут люди работают? Кукуха улететь может.

– Дети всегда дети, – сбросил оцепененние Тушин. – Просто собрались посмотреть на машину, потом пошли на обед. Как раз пора.

– Их хоть кормят, – заныл Веник, – а ты мне даже кофе не взял.

– Хватит скулить. Сейчас заведующая напоит, потерпи.

Распахнулась дверь. На крыльцо вышла угрюмая Лисицына и радушно улыбающаяся миниатюрная пышечка в лёгком сарафанчике. Тушин с Веником вылезли из машины. Веник полез в багашник, а Михаил поднялся по ступенькам, протянул руку:

– Михаил Тушин, телеканал СТВ. А это, – он кивнул в сторону машины, – Вениамин, мой оператор.

– Очень приятно, а я – директор школы, Василиса Витальевна, – она вложила свою маленькую ручку, почти детскую, с трогательными перетяжечками, в руку журналиста. – Надо, кажется, говорить “директорка”, но мне это слово не нравится.

– Совершенно не надо! – согласился Тушин. – “Директорка” – что-то унылое и злое, даже ядовитое. Это ведь совсем не про вас.

“А она ничего,” – подумал Тушин, – “не смотря на то, что полненькая”

Он легко сжал её руку и виновато улыбнулся:

– Вы извините, что так внезапно, прям сосуля на голову. Неожиданное редакционное задание. Как начальству что-нибудь в голову ударит, надо бежать выполнять.

– Ничего страшного, – ответила Василиса Витальевна, безмятежно улыбаясь, – у нас всё точно так же. Мне стесняться нечего: в школе полный порядок. Идёмте.

В прохладном холле, ярко освещённом люминесцентными лампами, Тушин огляделся. Обширное пространство с двумя рядами квадратных колонн сияло свежим ремонтом. Неплохая мебель, на одной из стен – огромный выключенный телевизор.

– Хорошо у вас, вот прям на самом деле хорошо, – удивился Тушин. После ограды с колючкой и КПП он ожидал увидеть стены, крашенные до середины зелёной краской.

– Нравится? – Обрадовалась Василиса. – Ремонт мы закончили два месяца назад. Частично за счёт областного бюджета, частично спонсоры помогли. Сейчас многие крупные компании занимаются адресной благотворительностью. Вся техника и мебель от одной крупной корпорации из Москвы. С чего хотите начать?

Тушин открыл рот, но в этот момент живот Вени выдал такую руладу, что Михаил сказал:

– А давайте начнём со столовой. Мы сможем посмотреть, что едят дети, как и в каких условиях им готовят?

– Конечно. У вас есть санитарная книжка?

– И у меня, и у Вениамина.

Василиса удовлетворённо кивнула:

– Тогда без проблем. Можете покушать с детьми, оцените уровень наших поваров.

Тушин чуть скривился, он не любил слово “кушать” в применении к взрослым людям, зато Веня расцвёл и засиял. Он был так голоден, что мог и кушать, и есть, и жрать, и хавать, и производить приём пищи, и, желательно, одновременно.

– А кофе у вас есть? – спросил он.

– Детям дают кофе с молоком, но он вам не понравится: он слабенький и без кофеина. Зато у меня есть в кабинете кофе-машина. Тоже подарок одного из наших благотворителей. После столовой я вас угощу. Пойдёт?