Не друг

— Настя! — Никита приподнял голову, ища меня беспокойным взглядом и тут же получил мощный удар в челюсть от Бельшанского.

— Оставь девчонку в покое!

— Да ты достал!

Мужчины опять сцепились, а я кое-как оторвалась от стены и на дрожащих ногах побрела к лестнице. Нужно позвать кого-то на помощь, пока Бельшанский и Никита не поубивали друг друга. И, наверное, самое время зайти в деканат, узнать подробнее о процедуре перевода в столичный ВУЗ. Или сразу об отчислении.

Я почти добралась до первого этажа, когда услышала сверху отчаянный крик Никиты.

— Настя! Не уходи! Настя!

Голос Никиты отразился от пустых пролетов и мне на миг послышалось в нем неприкрытое отчаяние и такая боль, от которой кожа на всем теле покрылась мурашками. Но я не остановилась. Нервно махнула попавшемуся навстречу охраннику, указывая путь, и выбежала на залитую мирным солнечным светом улицу.

Глава 4

Никита

— Успокоился? — незнакомый мужчина поймал неприязненный взгляд Никиты в зеркале мужского туалета, подошёл к соседнему крану, сполоснул руки и пригладил волосы.

Никита поморщился от сильного резкого запаха, исходящего от мужчины. Чем это он набрызгался? Жуть, как фонит, глаза режет. Но хуже всего было то, что даже сквозь этот резкий мужской запах явно ощущался нежный аромат цветущей груши. Этот запах Никита знал отлично. Так пах в мае сад деда, и так круглогодично и без перерывов благоухала Настя. А теперь по непонятной причине и этот мужик, что продолжал пялиться в зеркало.

— Ты зачем Веселову обидел? Тебе родители не объяснили, как себя следует вести с парой?

Никита почувствовал знакомое раздражение, зарождающееся внутри, словно тот, другой, опять готовится вырваться на свободу.

Пришлось прикрыть глаза, наклонить голову вниз и постоять так с минуту, считая глубокие вдохи и выдохи. Раз! — вдох. Два! — выдох. Три! — вдох. Четыре, — выдох.

Туман злости начал постепенно развеиваться и к Никите вернулась способность думать.

И первая же мысль, как обычно, была о Насте.

Никита беспокойно вскинул голову и машинально повел носом, ища привычный запах, без которого он уже давно не представлял своей жизни.

Никита отчётливо помнил день, когда для него все изменилось. Он не знал точную дату и в месяцах мог запутаться — то ли июль, то ли август; но свои ощущения мог описать так досконально, словно это произошло вчера.

Настя тогда уехала в летний лагерь на море и Никита целых три недели изнывал от скуки и непонятной тоски, а после долгожданного известия о возвращении Насти, со всех ног бросился к любимой подруге детства.

Дверь ему открыла вездесущая Катька и сразу что-то затараторила, но Никита её почти не слушал, оглушенный странным запахом из квартиры.

А потом из кухни вышла улыбающаяся Настя и Никита понял, что пропал.

Девчонки смеялись, разговаривали, ходили по комнате, а Никита, как зачарованный смотрел на Настю и ничего не мог понять, как и перестать пялиться на нее.

— Никита, ау! Ты с нами? — Настя похлопала его по плечу и склонилась низко-низко, отчего прядь ее волос скользнула Никите по щеке и он задохнулся от красоты этого движения и от Настиной, конечно.

Солнечные лучи играли бриллиантовыми переливами в ее пшеничных прядях, тени от длинных ресниц подрагивали на молочно-белой коже лишь самую малость тронутой персиковым загаром, и Никита ошеломленно рассматривал каждую новую деталь в облике подруги, словно видел ее впервые.

Девчонки оставили его в покое и погрузились в беззаботное общение, а Никита так и просидел молча, лишь невпопад кивая на обращённые к себе вопросы, чем вызывал ещё большее веселье у подруг.

С того самого дня для него все и изменилось и нельзя сказать, чтобы к лучшему. Настя ничего не замечала и Никита испытывал неудобство от того, что не может относиться к ней, как продолжал относиться к Кате. Ему казалось, что стоит Насте заподозрить его в тайных чувствах, и общению придет конец. А эта мысль приводила его в отчаяние, и поэтому Никита изо всех сил скрывал свои истинные желания, да так хорошо, что временами и сам верил в их дружбу.

А потом появился голос. Вернее, даже не отдельный голос, а полноценная вторая личность, причем очень настойчивая и сильная. И эта самая личность диктовала и навязывала неприемлемое для Никиты поведение.

"Давай, поцелуй её", — повелительно толкал голос, когда Настя на выпускном кружила с Никитой в медленном танце.

"Слабак, убей его!" — рычало в голове при виде одноклассника, держащего Настю за руку.

"Ну же, не будь тряпкой, возьми её, она твоя", — облизывался этот некто при виде загорающей в крохотном бикини Насти.

Никита приходил в ужас от требований голоса и всеми силами пытался прогнать его из своей головы, но незваный подселенец только сильнее злился, пока окончательно не озверел, пытаясь перехватить контроль и сделать то, на что без устали подбивал Никиту.

Когда Настя сообщила о своем отъезде в Москву, Никита даже обрадовался, так как на тот момент с большим трудом сдерживал дикие порывы своего соседа по голове и уже подбирал слова, чтобы признаться матери в своем состоянии. Это был непростой шаг, но и жить, ничего не предпринимая, Никита больше не мог.

После Настиного отъезда Никита несколько раз порывался начать разговор с мамой, но так и не решился. То время не то, то место не подходящее, то другие обстоятельства.

А голос все бесновался и бился в голове, требуя Настю, воя и разрывая тело изнутри, выкручивая суставы и мышцы. Иногда Никите казалось, что все — конец. Он умирает от неизвестной болезни и никто ему не сможет помочь. Кроме Насти.

Когда она позвонила с "радостной" новостью о возможном замужестве, Никиту выгнуло дугой от невыносимой боли и он, кажется, потерял сознание, а когда очнулся, понял, что достиг предела. Он больше не контролировал голос. Теперь голос диктовал, что ему, Никите, делать. И все, что произошло после этого — полностью его вина. Воля и разум Никиты словно оказались заперты в клетке, откуда он лишь мог наблюдать за безумством своего подселенца. Но иногда Никите все же удавалось вырываться и ненадолго перехватывать контроль, отчего не становилось легче. Настя… его бедная Настя… Сколько же ей пришлось вытерпеть от него. И сколько предстоит..

— Так и будешь молчать? — Никита вздрогнул и опять посмотрел на бесящего его незнакомца, Настиного преподавателя. Чего он прицепился? Мало получил? Можно и добавить. Как раз внутренний подселенец завозился и зарычал.

— Волчонка своего придержи, мал ещё зубы скалить.

Мужчина, как ни в чем не бывало, поправил узел галстука, смотря на себя в зеркало и развернулся к ошарашенному Никите, который чувствовал себя актером или зрителем театра абсурда. Он сказал волчонок? Какой ещё волчонок?

И в ответ на мысли Никиты внутри у него зародился и разросся, затопив внутренности горячей волной обиды, протяжный тоскливый вой.

Мужчина нахмурился и вопросительно приподнял бровь, а Никита, запинаясь, переспросил:

— В-волчонок?

— А на-ка, дружок, пойдем прогуляемся. — Настин преподаватель настойчиво подпихнул Никиту в спину, вывел из туалетной комнаты, провел по длинному коридору и широкой лестнице, и выпроводил из здания института через второй выход, ведущий в институтский парк.

Никита механически переставлял ноги, полностью поглощённый неожиданным предположением. После слов мужчины, ему и правда показалось, что у него внутри живёт волк. И как он сразу не понял этого? Его подселенец часто рычал, по-зверинному ворчал, щёлкал зубами и очень характерно выл. Ладно, допустим мужик прав и у Никиты нестандартное раздвоение личности, но откуда он узнал? Что он преподает? Психиатрию?

— Меня зовут Олег Владимирович Бельшанский. — Мужчина остановился возле парковой скамейки и жестом предложил Никите присесть. — Я состою в Южно-Уральской стае.