Страница 10 из 19
Полежав минут десять в горячей воде, при этом вежливо отказавшись от помощи Чалы в мытье, вместо этого велев девушке приготовить мне повседневную одежду, я морально приготовилась к долгому, трудному дню: не считая коротких встреч с братом, в этом мире я не общалась ни с кем, кроме своего надзирателя. Естественно, я немного опасалась чем-то выдать своё иномирное происхождение. Однако желание узнать что-то новое пересилило страх. Ещё в детстве мама всегда говорила, что мой девиз «слабоумие и отвага». Я всегда возмущалась подобной характеристике. А сейчас, пожалуй, готова согласиться. Шило в одном месте, как говорится, не утаишь. И я не про мешок.
Когда я вернулась в свою комнату, там меня уже ожидала Чала с разложенными на кровати предметами моего гардероба – всё сиреневого цвета. Как объяснил мне однажды Чатьен Васт, в поместье Лундун было принято облачаться в цвета, соответствующие титулу. Сиреневый, конечно, никогда не был моим любимым цветом, но и особого отторжения не вызывал, поэтому я легко смирилась с данным правилом.
С нательным бельём я справилась без труда: у бриджей было всего три завязки: на поясе и под коленями – так что затруднений они у меня не вызвали. Фурди завязывалось спереди на груди на манер корсета, причём ленты перехлёстывались в определённой последовательности – после многочисленных тренировок под присмотром Чатьена Васта с этой миссией я тоже научилась справляться. А вот цэхинь – верхнее платье, которому, по сути, уделялось самое большое количество внимания, – вызывал у меня чуть ли не панический страх. Потому что мало того, что у него была сложная шнуровка на спине, так ещё и по боковым швам по всей длине от подола до подмышек шёл ряд мелких крючков, часть которых – те, которые шли до середины бедра, – можно было расстегнуть в случае, если, например, нужно оседлать лошадь или танцевать.
Пока я разбиралась с нательным бельём и нижним платьем, Чала стояла возле окна всё в той же позе: слегка ссутулившись и почтительно склонив голову. Мне это зрелище совершенно не понравилось, но как сделать замечание, не вызвав новую волну истерики или, что ещё хуже, не нарушив какое-нибудь негласное правило, о котором Чатьен Васт мог просто забыть мне рассказать, я не знала, поэтому, скрепя сердце, молчала. Добравшись до цэхиня и немного повертев его в руках, я обречённо вздохнула и повернулась к служанке:
– Чала, помоги мне.
Девушка в эту же секунду оказалась возле меня и осторожно, стараясь не задеть моих пальцев своими, забрала цэхинь. Не дожидаясь её просьбы, я расставила руки в стороны, чтобы Чале было проще меня одевать. Мягкая ткань, похожая на шёлк, только более плотная, нежно скользнула по моим рукам. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь пением птиц за окном да шелестом ткани, девушка проворно справилась сначала со шнуровкой на спине, а затем и с крючками. Бросив беглый взгляд в небольшое прямоугольное зеркало, стоящее на прикроватной тумбочке, я удовлетворённо хмыкнула: вид был вполне приличный.
– Чала, я благодарю тебя, – повернувшись к девушке, проговорила я.
Глаза служанки тут же стали огромными, как блюдца.
– Сиреневая госпожа, что вы такое говорите, – испуганным шёпотом отозвалась она. – Вы не должны меня благодарить!
Я недовольно поджала губы. Мне хотелось сказать, что хорошо выполненная работа заслуживает благодарности, и, несмотря на то, что словарный запас уже позволял мне это сделать, я промолчала, будучи не уверенной в том, что смогу произнести столь длинную фразу без ошибок.
Не допустив Чалу до своих волос, тяжёлой тёмной гривой спадающих мне на спину, я отправила служанку за завтраком, а сама опустилась на стул перед зеркалом и принялась сосредоточенно водить деревянным гребнем с редкими зубцами по волосам. Лицо, смотрящее на меня из зеркала, мне совершенно не нравилось. Бледная, практически прозрачная кожа, сквозь которую на шее и висках отчётливо проступали синие вены; чересчур пухлые, кукольные губы и глубоко посаженные глаза странного цвета – не то серые, не то бледно-жёлтые. Одно радовало – волосы были просто загляденье: густые, длинные, иссиня-чёрного цвета. В прошлой жизни о такой шевелюре со своими тонкими тремя волосинками на всю голову, которые ещё и постоянно секлись, я могла только мечтать.
– Тебе стоит заняться волосами, – заметил Чатьен Васт, бесшумно входя в комнату. Если бы я не видела его отражение в зеркале, наверняка бы испугалась. – Нельзя ходить так.
Я недовольно скривилась. Ещё чуть-чуть, и я буду реагировать на это его «нельзя», как бык на красную тряпку тореадора.
– Хорошо, – покладисто отозвалась я, решив не устраивать подростковые бунты на пустом месте. – Я попрошу Чалу.
В этот момент девушка как раз вошла в комнату с подносом в руках.
– Завтрак, Сиреневая госпожа, – поставив поднос на стол возле окна, сказала она, вновь почтительно склонив голову.
– Шиануся, – поправила я, посчитав, что это имя звучит намного лучше, чем Сиреневая госпожа. – Называй меня так.
Судя по испуганному выражению лица девушки и тому, как мгновенно посерело лицо моего надзирателя, я сказала что-то не то.
– Сиреневая госпожа, – голос Чалы дрожал. Казалось, ещё чуть-чуть, и она вновь разрыдается. – Я не могу… так нельзя…
Я почувствовала, как внутри медленно начинает закипать раздражение.
– Я – Сиреневая госпожа поместья Лундун, – пафосно проговорила я, чеканя каждое слово. – Ты – моя служанка. Я решаю, что можно, а что нельзя.
– Да, Шиануся, – Чала отвесила мне низкий поклон.
– Выйди, – распорядилась я, поднимаясь со стула и направляясь к столу.
– Это было опрометчиво, – оставшись со мной наедине, заметил лекарь отстранённо.
– Ты сказал, что правил для общения со слугами нет, – напомнила я. Чатьен Васт в очередной – должно быть уже тысячный – раз исправил образование придаточной части. Я только зло закусила нижнюю губу: ну, я ведь помнила об этом ещё вчера! Специально заострила внимание именно на этой грамматической конструкции, и всё равно ошиблась ровно в том же месте.
– Правил нет, – подтвердил лекарь, привычно проигнорировав моё недовольное пыхтение из-за замечания относительно речи. – Но есть нормы морали. Личное имя нельзя использовать посторонним. Только семье. Для всех остальных – особенно слуг, – существует титул.
– Мне он не нравится, – скривившись, сказала я. – Сложный и длинный. Лучше Шиануся. – Внезапно мой разум зацепился за одну нестыковку, и я с подозрением посмотрела в карие глаза своего надзирателя. – Ты называешь меня по имени. Но ты не член семьи.
Ни единый мускул не дрогнул на его лице.
– Я называю тебя по имени только когда мы одни, – заметил он. – На людях для меня ты Сиреневая госпожа или просто госпожа.
– А ты для меня? – уточнила я.
– Чатьен или Чатьен Васт.
Поскольку мы были одни, я решила всё-таки задать давно интересующий меня вопрос.
– Что значит «Чатьен»? – спросила я. – Я имею в виду, в моём мире у людей три имени: личное имя, фамилия – это что-то вроде обозначения семьи, к которой человек принадлежит, и отчество – оно образуется от имени отца.
Во взгляде лекаря отразилось недовольство: его, очевидно, раздражало, что я упорно продолжаю упоминать «другой мир» и «прошлую жизнь». Но разве возможно иначе? Сравнения неизбежны.
– Фамилий нет, отчества тоже нет, – всё же снизошёл он до объяснений. – Только личные имена. Ты – Шиануся. Я – Васт. Чатьен – это звание. Означает, что я прошёл обучение и могу лечить людей, а также брать учеников и передавать свои знания им.
– А-а-а, – протянула я. Я-то всё время про себя называла Васта лекарем. А он оказывается чатьен. Что ж, теперь буду иметь в виду.
Добравшись до стола и опустившись на табурет, я с изумлением уставилась на поднос. Помимо двух стандартных пиал с недо-овсянкой и травяным настоем здесь была плоская тарелка с чем-то, напоминающим мясной гуляш с листьями какой-то травы. Но, что самое изумительное, рядом с тарелкой лежала обычная деревянная ложка!