Страница 8 из 91
Сонджа покачала головой. Высокий парень заплакал.
— Хотите, я сброшу их в море?
Он шутил, но Сонджа не могла улыбаться. Она смогла лишь покачать головой. Мальчики могли утащить ее куда-то, и никто не увидел бы их. Почему Ко Хансо не боялся их родителей? Японский старшеклассник или студент способен был создать немало неприятностей для взрослого корейца, думала она. Почему он не беспокоится об этом? И Сонджа вдруг заплакала.
— Все в порядке, — тихо сказал ей Хансо и отпустил высокого школьника.
Двое других торопливо положили дыню и куски хвостов обратно в корзины.
— Нам очень жаль, — повторили они, низко кланяясь.
— Никогда больше не приходите сюда. Вы понимаете, тупоголовые? — сказал Хансо по-японски, улыбаясь, чтобы Сонджа не поняла, что он угрожает.
Мальчики снова поклонились. Высокий немного описался. Они пошли в сторону города. Сонджа опустила корзины на землю и всхлипнула. Хансо осторожно потрепал ее по плечу.
— Ты живешь в Йонгдо?
Она кивнула.
— Твоя мать владеет пансионом?
— Да, господин.
— Я отвезу тебя домой.
Она покачала головой.
— Я и так доставила вам беспокойство. Я могу добраться домой сама. — Сонджа не решалась поднять голову.
— Послушай, ты должна быть осторожна, не следует путешествовать в одиночку или выходить из дома поздно вечером. Если идешь на рынок самостоятельно, держись главной дороги. Всегда оставайся среди людей. Сейчас они ищут девушек.
Она не понимала, о чем он говорит.
— Колониальное правительство. Они отправляют девушек в Китай, для солдат. Не ходи ни с кем, если тебя позовут. Это может быть какой-то кореец, женщина или мужчина, они будут обещать хорошую работу в Китае или Японии. Это может быть даже кто-то из знакомых. Будь осторожнее, и я не имею в виду этих глупых мальчишек. Они просто скверные дети. Но даже они могут причинить боль, если ты не будешь осторожна. Понимаешь?
Сонджа не искала работу, и она не понимала, почему он рассказывал ей об этом. Никто не предлагал ей работу вдали от дома. И она никогда не оставит мать, но он был прав. Женщину так легко опозорить. Она слышала, что знатные девушки прятали серебряные ножи в блузках, чтобы защитить себя или совершить самоубийство, если будут обесчещены. Хансо протянул ей носовой платок, и она вытерла лицо.
— Тебе пора домой. Твоя мать будет волноваться.
Хансо проводил ее до парома. Сонджа поставила корзины на пол и села. Кроме нее, было только два других пассажира. Сонджа поклонилась. Ко Хансо снова наблюдал за ней, но на этот раз выражение его лица было другим; он выглядел обеспокоенным. Когда паром отошел от берега, она поняла, что не поблагодарила его.
5
Когда Ко Хансо провожал ее до парома, у Сонджи появилась возможность присмотреться к нему, не отвлекаясь. Она даже могла почувствовать его запах — ментоловый аромат помады, с помощью которой он аккуратно укладывал черные волосы. У Хансо были широкие плечи, плотный сильный торс крупного мужчины и не слишком длинные ноги, но приземистым его никто бы не назвал. Вероятно, Хансо был ровесником ее матери, а той исполнилось тридцать шесть лет. Загорелый лоб его прорезали первые морщины, а на острых скулах проступали бледные коричневатые пятна и веснушки. Узкий нос с горбинкой придавал ему сходство с японцами, а вокруг ноздрей можно было заметить сеточку тонких разорванных капилляров. Темные глаза казались скорее черными, чем карими, они поглощали свет, как будто терявшийся в глубоком туннеле, и когда он смотрел на нее, Сонджа испытывала непривычное и тревожное ощущение в животе. Костюм Хансо, сшитый в западном стиле, поражал элегантностью и чистотой; в отличие от одежды постояльцев пансиона, он не пах трудовым потом или морем.
На следующий рыночный день она заметила его среди брокеров и подождала, пока он тоже не увидел ее. Она поклонилась ему, и Хансо слегка кивнул, а затем вернулся к своим делам. Сонджа отправилась за покупками, но когда пошла к парому, он догнал ее.
— У тебя есть время? — спросил он.
Она расширила глаза. Что он имел в виду?
— Просто поговорить, — ответил он на ее невысказанный вопрос.
Сонджа всю свою жизнь провела среди людей. Она никого не боялась и не испытывала неловкости при посторонних, но рядом с ним не находила нужных слов. Ей было трудно в его присутствии. Сонджа сглотнула и решила говорить с ним так же, как с постояльцами; ей шестнадцать лет, она уже не робкий ребенок.
— Спасибо за вашу помощь.
— Не за что.
— Я должна была сказать это раньше. Спасибо.
— Я хочу поговорить с тобой. Не здесь.
— Где? — Она тут же подумала, что нужно было спросить — почему.
— Я приду на пляж позади твоего дома. Рядом с большими черными скалами — во время отлива. Вы там в бухте стираете. — Он словно хотел показать ей, что кое-что знал ее жизни. — Ты сможешь прийти одна?
Сонджа посмотрела на свои корзины с покупками. Она не знала, что сказать ему, но хотела говорить с ним еще. Однако ее мать никогда бы не разрешила этого.
— Ты сможешь прийти туда завтра утром? Примерно в это же время?
— Я не знаю.
— Лучше днем?
— После того, как жильцы уйдут на дневную работу. — Она сама удивилась, что сказала это, и лишь голос ее слегка дрогнул.
Он ждал ее у черных скал, читая газету. Море было синее обычного, и длинные тонкие облака казались необычайно бледными — зато все остальное выглядело более ярким. Уголки его газеты дрожали на ветру, и он крепко удерживал их, но, заметив, что Сонджа идет к нему, сложил газету и засунул ее под мышку. Он не пошел навстречу Сондже, так что она сама приблизилась к нему. Она шла твердым шагом, удерживая на голове большой узел грязной одежды.
— Господин, — сказала она, стараясь не показывать страх.
Она не могла поклониться, поэтому подняла руки, чтобы снять узел с головы, но Хансо быстро шагнул вперед и помог ей избавиться от груза. Она распрямилась, когда он положил белье на сухие камни.
— Спасибо, господин.
— Называй меня оппа.[6] У тебя нет брата, а у меня нет сестры. Ты можешь быть моей сестрой.
Сонджа не ответила.
— Тут хорошо, — Хансо обвел взглядом скопление низких волн посреди моря, уходящих до горизонта. — Не так красиво, как в Чеджу, но похоже. Ты и я с островов. Когда-нибудь ты поймешь, что люди с островов особенные. В нас больше свободы.
Ей нравился его голос — мужской, уверенный голос, чуть печальный.
— Ты, наверное, провела здесь всю свою жизнь.
— Да, — сказала она. — Это мой дом.
— Дом, — задумчиво произнес он. — Мой отец растил апельсины в Чеджу. Мы с ним переехали в Осаку, когда мне было двенадцать. Я не думаю о Чеджу, как о своем доме. Моя мать умерла, когда я был маленьким.
Он не сказал ей тогда, что она напоминала ему родственниц по материнской линии: глазами и широким лбом.
— Много стирки. Когда-то я стирал для отца и для себя. Ненавидел это занятие. Одно из величайших преимуществ богатства — возможность передать свою одежду на стирку кому-то другому, и приготовление еды тоже.
Сонджа стирала едва ли не с тех пор, как научилась ходить. Она вообще не задумывалась о том, хочет или не хочет стирать. Гладить было намного сложнее.
— О чем ты думаешь, когда занимаешься стиркой?
Хансо знал все, что нужно знать об обычных девушках, но эта отличалась от других. Он привык задавать много вопросов, чтобы понять чужой склад ума. Большинство людей высказывает свои мысли, а потом подтверждает их действиями. Гораздо чаще люди говорили правду, чем лгали. И мало кто лгал умело. Его сильнее всего удручало, что один человек почти не отличался от другого. Он предпочитал умных женщин безмолвным и покорным, а трудолюбивых — ленивым.
— Когда я был мальчиком, у нас с отцом было по одному комплекту одежды, поэтому, когда я стирал наши вещи, приходилось сушить их ночью и утром надевать еще сырые. Однажды, лет в десять или одиннадцать, я положил мокрую одежду возле печи, чтобы просохла быстрее, а сам пошел готовить ужин. Варил ячменную кашу, и ее надо было постоянно помешивать в горшке, иначе она пригорала на дне, и пока я мешал кашу, прожег большую дыру в рукаве отцовской рубахи. Меня так ругали! — Хансо рассмеялся, вспоминая, как отец кричал: «Голова как пустая тыква! Негодный идиот, а не сын!» — Отец пропивал все, что зарабатывал, и никогда не винил себя в том, что не мог обеспечить сносную жизнь себе и сыну, который добывал еду охотой и мелкими кражами.