Страница 77 из 91
Не думая, она сказала:
— Я думаю, она была бы довольна.
Мосасу смутился. Потом кивнул.
— Да, она порадовалась бы за него.
— Какая она была? — Ецуко подалась вперед, чтобы рассмотреть его лицо.
— Я уже говорил тебе. Самой прекрасной и нежной. — Он не хотел говорить о Юми.
— Нет, расскажи о ней что-то конкретное. Я хочу знать больше.
— Зачем? Она мертва. — Мосасу было больно.
Он смотрел, как Соломон танцует с высокой китаянкой. Его лоб блестел от пота, но он следовал элегантным движениям девушки. Ецуко уставилась в пустой бокал.
— Она хотела назвать его Седжонг, — сказал Мосасу. — Но по традиции имя выбирает отец мужа. Мой отец умер, так что дядя Ёсоп назвал его Соломоном. Седжонг был королем в Корее. Он изобрел корейский алфавит. Дядя Ёсоп дал ему имя библейского короля. Думаю, он это сделал, потому что мой отец был пастором. — Он улыбнулся.
— Почему ты улыбаешься?
— Потому что Юми, — Мосасу произнес ее имя вслух, и это удивило его самого, — так гордилась им. Ее сын. Она хотела дать жизнь королю. Она походила на моего отца и дядю, я так думаю. Гордая. Она гордилась мной и моей работой. Теперь, когда я стал старше, мне интересно, почему? — Мосасу задумчиво покачал головой.
— Хорошо гордиться своими детьми. — Она разгладила юбку.
Когда ее дети родились, она изумлялась их физическому совершенству. Она поражалась миниатюрной человеческой форме. Но ни разу она не думала взять историческое имя — имя короля. Она никогда не гордилась своей семьей или страной. Почему ее семья думала, что патинко — это так ужасно? Ее отец, коммивояжер, продавал дорогостоящие страховки домохозяйкам, которые не могли себе это позволить, а Мосасу создавал места, где мужчины и женщины играли за деньги. Оба мужчины делали деньги на случайности, страхе и одиночестве. Ецуко потерпела неудачу в главном — она не научила своих детей верить в победу. Патинко — всего лишь глупая игра, но жизнь тоже игра.
Ецуко сняла новые часы и положила в его ладонь.
— Дело не в том, что я не хочу кольца…
Мосасу не смотрел на нее, но положил часы в карман.
— Уже поздно. Почти полночь, — мягко сказал он. — Детям пора по домам.
Не желая, чтобы вечер закончился, Соломон утверждал, что голоден, поэтому они втроем вернулись в ресторан. Там снова было чисто.
Мальчик выглядел таким счастливым, что на него приятно было смотреть. Мосасу сел за стол на четверых и открыл газету. Он походил на человека среднего возраста, спокойно ожидающего поезда. Ецуко направилась на кухню вместе с Соломоном. Она поставила три белые тарелки на прилавок. Из холодильника достала поднос с жареной курицей и миску картофельного салата, который Итиро приготовил по американской кулинарной книге.
— Почему Хана не пришла? Она больна?
— Нет.
— Знаешь, она красивая.
— Слишком красивая. Это ее проблема. — Ее собственная мать однажды сказала так о ней, когда друг семьи похвалил Ецуко. — Тебе было весело сегодня?
— Да. Я до сих пор не могу поверить. Хироми-сан разговаривал со мной.
— Что он сказал? — Она положила два больших куска курицы для Мосасу и Соломона.
— Он сказал, что его лучшие друзья — корейцы. И еще сказал: будь добр к своим родителям.
Соломон относился к ней, как к матери, и хотя это доставляло удовольствие, приносило и печаль.
— Твой отец сказал мне сегодня, что твоя мать гордилась тобой. С самого момента твоего рождения.
Соломон ничего не сказал. Она не думала, что ему еще понадобится мать; он уже вырос. Он казался почти взрослым.
— Иди сюда к раковине. Дай левую руку.
— Подарок?
Она засмеялась и включила воду.
— Остались чернила.
— Могут ли они выслать меня? Депортировать?
— Сегодня все прошло хорошо, — ответила она и мягко почистила подушечки его пальцев и ногти щеткой для посуды. — Тебе не о чем беспокоиться, Соломон-тян.
Казалось, его удовлетворил ее ответ.
— Хана сказала мне, что она приехала в Йокогаму, чтобы избавиться от маленькой проблемы. Она беременна? Девушка Найджела была беременна, и ей пришлось сделать аборт.
— Твой друг Найджел? — Она вспомнила белокурого мальчика, всего на год старше Соломона.
Мальчик кивнул.
— Мои дети ненавидят меня, — сказала Ецуко.
— Твои дети тебя ненавидят, потому что ты ушла. — Его лицо стало серьезным. — Они скучают по тебе.
Ецуко прикусила внутреннюю часть нижней губы. Она боялась взглянуть ему в лицо и пыталась сдержать слезы.
— Почему ты плачешь? — спросил он. — Извини.
Она вдохнула, чтобы выровнять дыхание.
— Ецуко-тян, Хана будет в порядке. Подруга Найджела в порядке. Они могли бы пожениться после колледжа. Он так сказал…
— Нет-нет, это не то. Я причинила боль многим людям. А ты такой хороший мальчик, Соломон. Хотела бы я походить на тебя.
— Я как будто сегодня родился, и все хорошо. А ты мне как мать.
Ецуко выключила воду и положила щетку на место. Из латунного крана упали последние несколько капель.
12
Осака, 1979 год
Сонджа оставила сына и внука Соломона в Йокогаме и вернулась в Осаку, когда узнала, что у ее матери, Чанджин, диагностировали рак желудка. Всю осень и зиму Сонджа спала у постели матери, чтобы дать отдых измученной Кёнхи, которая заботилась о Чанджин после смерти Ёсопа. Чанджин устроили в передней комнате, самой большой в доме, и теперь там пахло эвкалиптом и мандаринами. Пол застелили свежими татами, на двух сверкающих чистотой окнах стояли двойные ряды цветов в керамических горшках. Новый цветной телевизор Sony был включен, и все три женщины ждали, когда начнется любимая программа Чанджин «Другие страны».
Сонджа сидела на полу рядом с матерью, а Кёнхи заняла обычное место с другой стороны от постели Чанджин. Сонджа и Кёнхи вязали разные части темно-синего шерстяного свитера для Соломона.
Тело Чанджин постепенно иссыхало и отказывалось служить, но ум стал более ясным и свободным. Она почти не могла двигаться или есть. Впервые в жизни Чанджин не работала. Больше не надо было готовить, мыть посуду, подметать полы, шить одежду, скрести туалеты, стирать. Оставалось всего лишь отдохнуть в ожидании смерти. Ей оставались считанные дни. А потом она отправится ко всем тем, кто умер раньше, либо к Йесу Куристо. Ей хотелось снова увидеть мужа, Хуни. Как-то в церкви она услышала проповедь, в которой говорилось, что на небесах хромой может ходить и слепые могут видеть. Она надеялась, что Бог поймет, каким хорошим человеком был Хуни, и даст ему здоровый облик. Но когда Чанджин пыталась говорить о смерти, Кёнхи и Сонджа меняли тему.
— Вы отправили деньги Соломону? — спросила Чанджин. — Я хотела, чтобы вы отправили новые чистые банкноты.
— Да, я отправила вчера, — ответила Сонджа, поправляя подушку матери, чтобы та лучше видела экран телевизора.
— Когда он их получит? Он не звонил?
— Мама, он все получит сегодня или завтра.
На этой неделе Соломон не позвонил, чтобы поговорить с прабабушкой, но это было понятно. У него только что прошел большой праздник по случаю дня рождения.
— Где сегодня будет Хигучи-сан? — Чанджин широко улыбнулась в предвкушении передачи.
Ведущая Хигучи-сан, женщина с невыразительным лицом и крашеными черными волосами, путешествовала по всему миру и брала интервью у японцев, которые переехали в другие страны. Она являлась человеком нового поколения: незамужней, бездетной и опытной журналисткой, которая постоянно находится в разъездах и может без стеснения задать любой интимный вопрос. Ходили слухи, что она отчасти кореянка, и это увеличивало интерес Чанджин и Кёнхи к передаче с участием Хигучи-сан. Когда женщины еще держали кондитерскую лавку, они спешили домой, чтобы не пропустить даже минуты. Сонджа никогда не интересовалась этой программой, но теперь смотрела ее ради матери.
— Подушки! — воскликнула Чанджин, и Сонджа торопливо поправила их.