Музыка Океании

Вагон внезапно наполнился людьми. Они шумели и разговаривали. Ещё больше голосов загудело, когда поезд миновал Сердцевину. Пассажир больше не мог спокойно спать. Теперь он просто притворялся невидимкой, совершенно не желая привлекать излишнего внимания к своей персоне. К его сожалению, не найдя места в первом и втором классе, всё больше людей наполняли последний вагон, создавая всё больше шума и суеты. Каждый из их голосов раздавался в голове пассажира боем праздничных колоколов и оркестром барабанов. От сильного похмелья его затошнило, больной глаз опять заслезился, и пассажир провёл языком по потрескавшимся губам, мечтая о воде. Он бы мог сойти уже сейчас, в Сердцевине, но не был уверен в том, что найдёт в себе сил подняться и выйти из вагона, поэтому решил остаться на своём месте и дать ещё один круг через Сциллу, может быть, к тому моменту он почувствует себя лучше.

Но тут, спустя десять минут, вагон заполнился уже лицами совсем иного толка. Граждане сладкой Истомы вошли внутрь, явно недовольные таким грязным окружением и соседством. На беду же пассажира, им стало недоставать мест.

— Эй, бродяга! — загремел голос над самым его ухом, громче, чем все заводы Шумов. — Эй! Ты оглох что ли?

С трудом приоткрыв всё тот же левый глаз, пассажир взглянул на богато одетого кириоса в сером плаще и цилиндре, в его компании также была молодая дама в зимнем пальто с меховой оторочкой, на её миленькое личико падала тень от капюшона. Щёки были слегка подрумянены морозом, в голубых глазах читался лёгкий испуг и смущение от того ужаса, что царил в вагоне третьего класса.

— Чего вам нужно? — спросил пассажир, которого начало тошнить ещё больше от звука собственного голоса. Жар вдруг прихлынул к лицу, отогнав даже зимний мороз, кажется, у него поднялась температура.

— Уходи отсюда, — отозвался джентльмен, явно из тех самых богачей, заселявших Истому. — Ты занимаешь два места и от тебя разит за милю. Твоё место в тамбуре.

Его прямолинейность ничуть не смутила пассажира. Он повидал в своей жизни достаточно, чтобы удивляться или оскорбиться на грубость.

— Я калека, — ответил пассажир как можно ровнее. — Нога болит, — чуть высунувшись из шарфа, он взглянул на соседнее сидение, где покоился его рваный ботинок. — Так легче.

— Рассказывай! — Рявкнул кириос в ответ, отодвинув свою спутницу в сторону. — На вас на кого ни плюнь, все поголовно инвалиды. Убирайся отсюда, уступи место даме!

Пассажир вновь перевёл больной глаз на девушку. Та отвернулась, задумчиво глядя в запотевшее окно, словно желая разглядеть в нём силуэты заснеженной Сциллы. Только этот город уже погряз в белой пурге чьих-то несбывшихся мечтаний. Мужчине стало жаль её. И он слишком хорошо сознавал, что никогда не заслужит её жалости в ответ.

Кажется, кириосу надоело ждать. Прежде чем пассажир успел отреагировать, его схватили за шиворот и швырнули на пол. Боль в ноге фонтаном взвилась к мозгу, так, что в глазах всё побелело, как если бы он прижался лицом к окну.

Слегка придя в себя, пассажир хотел подняться и ответить. Раньше ему бы это удалось, но он был всё ещё слишком пьян, слишком измождён и, возможно, болен. Он едва нашёл в себе сил приподняться на руках, как волна слабости сломила его, тут же оборвав эту попытку.

Распластавшись на полу дребезжащего вагона, пассажир сумел разглядеть людей, устремивших свои любопытные глаза на него. На лицах было лишь удивление, толика интереса, большей частью презрение. Милая девушка, пришедшая с кириосом в сером пальто, не смогла подавить испуганного возгласа, но больше никак не выразила своих чувств.

— Да вы что, рехнулись все? — донёсся вдруг грубый и немелодичный женский голос, словно разлаженная гитара.

Обернувшись на звук, пассажир увидел перед собой девушку со слишком сильно размалёванным и опухшим лицом, чтобы можно было судить о её возрасте. Посреди двух расплывшихся и размазанных пятен теней и туши искрились два голубых глаза, румяна ещё сильнее выделяли острые скулы, на подбородке, пониже алых губ, топорщился назревший белый прыщ. Облегающий и ничего не скрывавший наряд слишком явственно выдавал в ней представительницу древнейшей профессии. Оторочка из поддельного меха окружала вырез декольте, и шерстинки возле её округлых грудей волнительно подрагивали от ветра из разбитого окна.

Шлюха стремительно зашагала по направлению к джентльмену и, обронив небрежное: «отвали в сторону», с силой отпихнула его так, что он приложился боком к краю соседнего сиденья и неприятно поморщился от этого. Затем она опустилась к пассажиру, который к этому моменту уже успел принять сидячее положение, вытянув вперёд больную ногу.

— Эй, друг, давай-ка подниматься, — проговорила она, закидывая руку пассажира себе за шею. — Ты как, ничего?

— Спасибо, — выдавил он в ответ, невольно угодив взглядом прямо в глубь её декольте.

— Да что вы себе позволяете? — воскликнула девушка, вошедшая в вагон вместе с кириосом. По её возмущённому голосу и лицу можно было судить, что она намеревалась сказать что-то ещё, только проститутка не позволила ей даже начать свою реплику.

— А ты клюв закрой, целка недотраханная! Попробуй мне только сунуться, я тебе, сучка, мигом глаза выцарапаю! — и она продемонстрировала свои длинные ногти, окрашенные красным лаком в тон губам. — Ублюдки-богатеи! Взяли моду соваться в наш вагон, так ещё со своими понтами приходите! Валите нахер отсюда! — Не унималась она.

— Шлюха дешёвая! Да как ты смеешь?! — Вступился кириос за свою даму. — Я сейчас позову охрану, они вышвырнут вас обоих из поезда на полном ходу!

— Зови сколько хочешь, а в жизни ни один янтарь не сунется в этот вагон! — отозвалась проститутка, помогая пассажиру подняться с пола. — И вообще, тебе ещё самому придётся ему объяснять, какого хрена ты столкнул инвалида на пол!

— Умерь пыл, — негромко произнёс пассажир, пытаясь приоткрыть второй глаз. — Эти разборки ни к чему не приведут. Мне скоро выходить. Пошли лучше в тамбур.

— Неужели ты не хочешь выгнать их отсюда? — Спросила шлюха. — Этих двух ублюдков?

Пассажир оглядел вагон. Десятки глаз следили за этой сценой, в большей части их жило терпкое желание выдворить кое-кого прочь из вагона, и отнюдь не храбрую проститутку с жалким калекой. Однако больше всего на свете ему сейчас не хотелось привлекать излишнего внимания.

— Не нужно этого, пойдём. — С этими словами он снял руку с её плеча, хотя она и попыталась удержать её там.

Пассажир заметил, что юная дама прячет пристыженные глаза в пол, избегая встречаться с ним взглядом. Её кавалер, пытаясь совладать с гневом, вновь обнял свою спутницу. Пассажир невесело усмехнулся, глядя на них двоих, кажется, их аргументы иссякли. Тогда он, не проронив больше ни слова, захромал прочь, тяжело опираясь о поручни на спинках сидений и всё ещё морщась от пронзительной боли в ноге. Одарив молодую пару самым своим ледяным взглядом, проститутка проследовала за хромающим пассажиром в тамбур «Харона».

Вот та красота, которой я достоин. — Мрачно подумал он, переведя здоровый правый глаз с юной девушки, которая теперь вовсе не торопилась занять освободившееся место, на проститутку, пошатывающуюся из стороны в сторону то ли из-за алкоголя, то ли из-за сапог на высоких каблуках.

Вульгарная, вызывающе-броская, опошленная сотней глаз, облапанная двумя сотнями гадких рук, само порождение порока, в которой тем не менее осталось больше тепла, чем в богине красоты и любви.

— Сигареты есть у тебя? — спросила шлюха, в глазах которой теперь горело знакомое пассажиру желание никотина, куда более сильное, чем голод и жажда. Её отвратительный голос заглушал даже стук колёс поезда, покидавшего границу с Истомой. Оба стояли в тамбуре, прислонившись к исписанным краской стенам. Революционные надписи гласили: «СКАЖИТЕ НЕТ НАСАЖДЕНИЮ ЛОЖНЫХ ЗАКОНОВ!», «ДОЛОЙ ПРАВИТЕЛЬСТВО, УБИВАЮЩЕЕ НАРОД!», «УРА КОНЦУ СВЕТА!», «СЛАВЬСЯ ЯДЕРНАЯ БОМБА!», и последняя, ту, которую пассажир видел уже не впервые, но не знал её смысла: «С НАМИ ТЕНЬ АЛКИДА!»