Страница 5 из 16
Мне всего двадцать два, и я ощущаю себя беспомощным котёнком, который с кровати встать не может. Мне следует быть стойкой, надо бросить все силы на восстановление. Иначе никак… Чувствую, что Сева просто так меня не отпустит. Возможно, мне предстоит борьба за дочь… Возможно…
Как там моя малышка? Она такая беспомощная. Сильная, конечно, но… кто ухаживает за ней? Кто готовит ко сну? Кто кормит? Рука резко дёргается, накрывает грудь. Я сама в шоке от скорости этого движения. Сиплый вздох застревает на полпути.
У меня выходит что-то вроде «…льяша», и моя посетительница выразительно приподнимает брови. На её лице происходит борьба, и какое-то из решений побеждает.
– Сейчас вернусь.
Она действительно возвращается с моей доченькой на руках. Сердце бьётся, будто бешенное. Я хочу встать… хочу, но не могу подняться. Прошлый раз мне это удавалось только при помощи медсестры, а сама… не в состоянии.
– Лежи, я сама. Меня, кстати, Вера зовут. Я сестра Севы.
Я уже поняла, что они родственники. Сходство между этими двумя несомненное. Но я не думаю о нём. Во все глаза смотрю на свою малышку. Она не спит, ворочается на руках у Веры, пытается дотянуться до её блестящих колец в ушах, чтобы поиграть с ними.
– Вот ваша красавица, – говорит девушка и разворачивает Ульяшу ко мне.
Ваша красавица? Как лихо она объединила меня с Всеволодом… Нас-то уже давно нет. Да и не было… Чуть меньше двух месяцев вместе – это всё, что случилось по ошибке и давно уже в прошлом.
Вера подносит ко мне дочь и вдруг берёт меня за запястье. Кладёт ладонь Уле на голову. Так приятно её мягкие светлые волосики касаются моей кожи. Чувствую, как слезинка сбегает с угла глаза и стекает по виску. Дочь что-то там мурлычит себе на нос, засовывает пальцы в рот. В груди внезапно становится тяжело, так случается, когда молоко пребывает. Но я давно её не кормила… сколько уже? Сколько, чёрт его возьми, прошло времени? Я не знаю ни какой сегодня день, ни какое число. Где нахожусь, тоже не знаю… И, что случилось, тоже не до конца помню. Какой-то отрезок времени напрочь стёрся из памяти.
А какой-то, напротив, в эту память настойчиво стучался.
– У Ульяны всё замечательно. Кушает хорошо, спит много, пытается перевернуться, думаю, скоро уже получится. Сева пригнал настоящий полк врачей, её осмотрели от и до. Всё хорошо, она с няней большую часть дня. С Региной. Я её сама нанимала по рекомендациям. Уверяю, за ребёнком следят. Сева, наверное, мне по голове настучит, что я к тебе зашла, – вдруг перескакивает Вера на другую тему. – Ну да и пусть. Я ведь понимаю, как мать, что этот информационный вакуум в отношении собственного ребёнка изводит до невозможности. Приходи в себя, выздоравливай. Силы тебе понадобятся. Кажется, у Севы к тебе масса вопросов.
Она помогает мне погладить моего же ребёнка, и мне снова хочется плакать от слабости. Где взять сил? Не только выздороветь, но и противостоять Сергееву? Он ведь обязательно всё мне припомнит…
В следующий раз, когда открываю глаза, понимаю, что не одна в комнате. Шторы отдёрнуты, но за окном глубокая ночь. Замечаю, как тёмные ночные облака плывут в вышине. И силуэт, сидящего в кресле мужчины, хоть и находится в тени, но виден.
Мне не хочется себя выдавать, но я всё-таки это делаю. Возможно, дыхание меняется. Потому что Всеволод подаётся вперед, и утыкается локтями в колени. А ещё я слышу его долгий выдох. Он будто думает о чём-то не совсем приятном, и не надо обладать талантом к чтению мыслей, чтобы понять: он думает обо мне.
Головой вертеть уже проще, и Всеволод в поле моего зрения.
В груди странно сжимается. Я всегда испытывала странную смесь эмоций по отношению к Сергееву. Глубокие чувства зародились слишком быстро. А сейчас – это страх и неизбежность потери. Я боюсь не Севу, а его решений.
Мы не виделись чуть больше года, и я ни на день не забывала о нём. Сначала из-за меняющего тела, затем, смотря на нашего ребёнка. Ещё и ловила себя на том, что ищу о Всеволоде новости в сети. Мне просто нужно было знать, у него всё хорошо.
– Можешь не притворяться, я знаю, ты не спишь
Твёрдый голос входит в тишину, как нож для колки льда в айсберг.
Температура резко понижается.
Пока я тут предаюсь эмоциональным воспоминаниям, у Сергеева ни капли ностальгии. Вот и ответ на вопрос: думал ли он обо мне.
«Я не знаю, что тебе сказать. Я даже не могу говорить».
– Скажи хоть что-то, – он будто читает мои мысли. – Я уточнял у врачей, шептать-то ты можешь. А петь – не скоро. Хотя… посмотрим, как ты запоёшь, когда настанет время отвечать на вопросы.
В горле першит. Возможно, от слёз.
Опять одни обвинения. Знал бы он, чего мне стоило одно неверное решение… и почему я это сделала.
Но он не знает. И любое моё желание изменить ситуацию – в корне неправильно. Пострадают люди. В первую очередь, близкие. Хотя… такие ли уж они близкие?
– Сложно, – произношу одними губами, но тихий звук соскальзывает с них следом.
Всеволод вздыхает, наклоняет голову, проводит ладонью по затылку и макушке. Потом смотрит на меня. Даже в темноте ощущаю его горящий взгляд.
– Как думаешь, мне стоит наведаться к брату, чтобы уточнить, почему он оплачивал тебе квартиру?
Кажется, перестаю дышать. А почему удивляюсь? Наоборот, удивительно, что он только сейчас об этом узнал.
– Ну что ты опять притихла? Ты ведь можешь сказать: да или нет.
Да и нет – это слишком неинформативно в данном случае.
Сергеев встаёт на ноги, отходит к окну. Теперь я вижу его чётче. Упираюсь ладонями в кровать, пытаюсь подтянуться выше, потому что мне самой не нравится, как лежу. В таком положении обзор нулевой. Ещё и давление вдруг скакнуло, потолок начинает вращаться, а сердце бухает в груди от паники.
– Вы виделись всего раз, но ты настолько вскружила ему голову, что он покрывал тебя. И делал это за моей спиной.
Я отчаянно мотаю головой, но Сергеев этого не видит, потому что до сих пор спиной ко мне.
За окном бесконечное ничего. Никаких огней нет, ни силуэтов деревьев. Значит, мы где-то высоко. Так странно – ориентироваться на чувства и подсказки. Я будто в каком-то странном квесте.
– Вас что-то связывает?
Видимо, Сева улавливает мои копошения, потому что оборачивается и, поколебавшись, подходит к кровати, чтобы помочь мне переместиться. Подтягивает подушку чуть выше. Его руки на моих плечах замирают.
Они как две калёных печати для клейма. Жгут даже через одежду.
Он отпускает меня и вдруг садится на край постели.
– Ты изменилась, – короткая усмешка следом.
Сергеев тянется, указательным пальцем поддевает выбившуюся из косы прядь.
– Волосы обстригла. У тебя же длиннющие были.
Наши взгляды в темноте жгут друг друга. Невыносимые искры проникают в сердце, когда его палец перемещается мне на щёку, скользит до подбородка, затем поднимается ко лбу.
– Я всё думал, могла ли ты сделать что-то ужаснее, чем сделала, Арина. Оказывается, да.
Мне надо отвернуться, чтобы прервать этот контакт, но я не могу. Его касания отбирают силы и одновременно с тем наполняют энергией. У Севы её много. От него веет властью и большими возможностями. Даже сейчас в домашней одежде он не выглядит обычным парнем. В нём есть классность. И я… провинциальная девочка, попавшая в большие неприятности, была полной идиоткой, что влезла в его мир. Знала же, что шибанёт. А теперь мы повязаны. И он точно сотрёт меня в порошок из-за Ульяши.
– Тебе надо прийти в себя. Мне не нравится чувствовать себя монстром, придушившим беспомощного котёнка.
Сергеев снова усмехается и убирает руку. Отводит взгляд, будто ему тоже не по себе от нашего короткого контакта.
– Я уеду на несколько дней. К тебе пришлют реабилитолога. Делай всё, что он скажет. Голос скоро вернётся, и ты окрепнешь. Тебе надо двигаться. И… питаться хорошо. Если, когда вернусь, мне скажут, что ты не слушалась, будешь наказана.
Звучит так, будто ему очень хочется меня наказать, и он будет только рад моему неповиновению. Но восстановиться как можно быстрее – в моих интересах. Я хочу видеть дочь и быть готовой сражаться за неё, если потребуется.