Страница 2 из 4
Лечу в прихожую, распахиваю дверь ногой, больше нечем. Дверь с треском врезается в стену. Мы опять забыли её запереть на ночь. Обвешанный сумками, прижав вырывающегося кота единственной свободной рукой, я запинаюсь в проходе. Моя полупарализованная нога спотыкается о порог, я чуть не лечу на плитку коридора, Беня вырывается, пытается зашмыгнуть в квартиру, я кидаю сумку перед его носом, но удержать равновесие уже не могу, врезаюсь в дверь квартиры напротив.
В этот момент Лена, в пальто поверх пижамы и в домашних тапочках, перепрыгивает порог, подхватывает перепуганного кота на руки. Бенька таращит глаза, уши повёрнуты назад на морде полное непонимание происходящего, но хоть верещать перестал, уже хлеб. Лена смотрит на меня:
– Господи, камера зачем?
– Не знаю, – вздыхаю, – жалко
Жена качает головой: ты безнадёжен. Мчимся по коридору, Лена распахивает железную дверь тамбура. Я останавливаюсь на пороге, кричу изо всех сил:
– Ядерная война! Спасайтесь!
Мы, через ступеньку, несёмся вниз по лестнице, к чёрту лифт, и я молюсь только о том, чтобы на этот раз не споткнуться. Над нами, на нашем этаже хлопают двери. Уже не до них.
Бежим к машине. Лена обзванивает родных, друзей. Разговаривать некогда, поэтому просто бросает в трубку:
"Ядерная война, прячьтесь, некогда объяснять, просто поверьте!"
Отбивается и звонит следующему. Спам звонки, которые впервые в истории, может, спасут чью-то жизнь. Я кидаю сумки в багажник, завожу, Лена рядом, набирает очередной номер. Я рукой закрываю телефон и задаю самый важный вопрос:
– Едем из Москвы, сколько успеем, или как крысы будем годами прятаться в вонючем подземелье?
"Я протестую, Ваша Честь, наводящий вопрос!"
"Протест отклонён! Свидетель, отвечайте!"
Я бессовестно манипулирую, я не хочу в метро.
Лена смотрит на меня, её красивые серые глаза наполняются слезами.
– Из Москвы – выдавливает она и плотину прорывает.
Я жму на газ, выкатываюсь на пустую Краснобогатырскую, налево, к Преображенке. На совершенно пустой площади впервые нарушаю правила, выворачиваю с визгом сразу на Большую Черкизовскую. Там камера, но какая теперь разница.
Я поверил Ване сразу и безоговорочно, сам не знаю почему. Что-то висело в воздухе уже не первый день. Как тревожные чёрные точки на краю зрения. Скосишь глаз – они скачком в сторону, видишь, а разглядеть не можешь. Но они есть, и от них мороз по коже.
Летим по трассе в сторону Щёлковского шоссе. В голове иррациональная мысль, что стоит только выскочить за пределы МКАДа и мы спасены. Будто МКАД не дорога, а крепостная стена, которая оставит все ужасы ядерного взрыва в своих пределах, не даст им вырваться наружу.
Москву жалко. За прошедшие семь лет я полюбил этот сумасшедший город. Людей жалко. Нас жалко. Всех жалко. Жалкая человеческая натура. Жалкое человечество, не заслужившее право быть.
"А тем кто сам, добровольно, падает в ад,
Добрые ангелы не причинят
Никакого вреда
Никогда…"
Решил меня утешить из динамиков Самойлов. Верю.
Я набираю сестру:
"Привет, Улька!"
"Эм-м привет. Ты знаешь, сколько сейчас времени?"
"Некогда. Ядерная война, Уль, беги"
"Ты что там куришь?"
"Я серьёзно. Поверь"
Тишина.
Тихий голос:
"Даже если так, куда я побегу с моими коленями?"
Да, на Новый Год я катал её по Ялте на коляске. Ходила она с большим трудом: повредила ноги в горах.
"Спустись в подвал. Ты всё ещё на Фиоленте?"
"Да… За окном море. Открою вино, всё равно не засну больше. Спасибо что позвонил, берегите себя. Целую, братик"
"Целую, сестричка. Может вас не тронут…"
"Севастополь? Базу флота? Шутишь? Ладно, давай, не отвлекайся"
Отбилась. Лучше бы она ничего не знала. Если вдуматься, начинать ядерную войну в 4 часа – это высшее проявление гуманизма. Большинство даже не успеет проснуться.
В этот момент взревела сирена впереди, со стороны стадиона "Локомотив". Сразу взвыла ещё одна, за спиной, со стороны НИИДАРа. В предрассветных сумерках начали зажигаться окна в домах. Сирены не стихали.
Мы мчались по пустой широкой улице, но я уже видел, как от высоток у дороги люди бегут к машинам. У пересечения с СВХ я бросил взгляд налево. Через автостоянку к метро спешили люди, кто-то с сумками, кто-то с пустыми руками, но все мчались на пределе сил. Их жизнь продолжится, наша скорей всего нет. Я сжал кисть жены, улыбнулся ей ободряюще:
– Впереди съезд. Можем спуститься в метро, если хочешь.
Лена прикусила губу, через секунду помотала головой:
– Едем дальше. Хорошо едем.
Она слабо улыбнулась мне в ответ. Слёзы ещё текли по щекам, но голос звучал спокойно. Я похлопал её по руке и вдавил педаль газа до упора.
…
Два часа до рассвета. Вчера вечером, когда я начал писать этот рассказ, я посмотрел, когда взойдёт солнце. Пытаясь добиться реализма, я не подозревал, что вымысел станет реальностью. За два часа до рассвета погасли фонари.
Мы мчимся так быстро, как можем. Насколько позволяет мой микроскопический водительский опыт. Секция за секцией отрубается освещение впереди, синхронно гаснут окна в домах, и трасса погружается в абсолютную тьму. Только полустертая местами разметка позволяет сохранять направление.
Касание отбойника на такой скорости смертельно опасно. А снижение скорости? Дикая гонка с неизвестными временными рамками. Главный приз – жизнь, но это не точно. Поэтому не снимаю ногу с педали и молюсь форду всеблагому, чтобы не подвёл, потому что не верю ни в каких богов. Форд пока не подводит, мчится в темноте, в вое сирен, на восток, довольно рыча мотором.
– Светомаскировка – говорит Лена негромко.
Стрелка спидометра перевалила за 200, рев движка без труда пробивает мою шумку.
– Что? – кричу я, – не понял
– Светомаскировка. – Лена тоже повышает голос. – Помнишь, в детстве в Севастополе? Ревели сирены и мы завешивали окна одеялами. Сидели при свечах, даже телевизор нельзя было включать.
Я усмехнулся:
– Да, помню. У нас во дворе говорили, что тем, кто нарушит режим светомаскировки, солдаты стреляют в окно из автоматов. Только сейчас какой в ней смысл? Ракете плевать, светло сейчас или темно.
Из глотки рвётся нервный смех, и веселья в нём ни капли. Нервное возбуждение бурлит в груди, вырываясь наружу странными звуками. Я уже готов к любому исходу, лишь бы скорее. Нервная система пошла вразнос и вопила, что долго не продержится.
Я глянул на жену: она сидит спокойно, глядя вперёд, только закушенная губа выдает ее состояние. Почувствовав мой взгляд она попыталась улыбнуться. В глазах кипят слёзы.
– Прости, ты же знаешь, что я рёва.
Я сжимаю ее руку, улыбаюсь в ответ:
– Я знаю, что нет.
Правой рукой Лена прижимает к груди перепуганного Беньку. Он громко мяучит без перерыва с того момента, как скорость превысила 150 км/ч. Хорошо, не пытается вырваться. Обезумевший кот в салоне страшное дело. Была возможность убедиться, когда переезжали на Преображенку из Южного Бутово.
А если бы мы остались в Южном Бутово? Рванули бы на юг. Сейчас были бы уже далеко от центра. Вот тебе дивное преимущество жизни в замкадье, которое не приходит в голову риэлторам.
"Когда начнётся ядерная война, вам будет гораздо проще спастись, чем жителям каких-нибудь патриков. Подумайте, как они будут вам завидовать. Недолго…"
Сзади засияли белые пятна. Нас нагнала целая кавалькада. Первым пролетел чёрный гелик. Ослепил меня дальняком в зеркала, резким рывком обогнал, чуть не задев кормой переднее крыло. За ним ещё несколько машин, все внедорожники, для каждой я все равно что стоял. Кто-то, проезжая, сигналил. Не беженцы от ядерного взрыва, а свадебный кортеж. Я тоже вдавил сигнал.
Лена ткнула меня кулачком в плечо: