Регрессия. Гори!

Спать рядом даже на огромной кровати, когда на тебя то и дело закидывают ноги, а потом перекатываются с края на край, было совершенно невозможно. Стоило согласиться на предложение Иоганна оставить его на ковре, но самой спать на полу мне совершенно не хотелось. Я завернулась в первое, что попалось под руку – плащ моего парня, который теперь уж точно мог носить это звание, и вышла на балкон. Непроглядную тьму середины ночи подсвечивали только редкие горящие окна соседних отелей да вывески в ресторанах за рекой. Холодный морской воздух, совершенно особенный по ночам, освежал мысли, уносил тревогу и оставлял только сладостную негу прошедшей ночи. Манящий шепот волн по секрету рассказывал одинокой девушке свои сокровенные тайны, призывно облизывая пенным языком мокрую гальку.

Мне даже захотелось, чтобы Иоганн сейчас проснулся и разделил со мной это пьянящее чувство свободы. Нет, не потому что я наконец его полюбила, а потому что он был рядом, единственный, кто знал обо мне все, с кем я могла поделиться, кто не бросил меня умирать.

Но еще больше мне почему-то захотелось курить. Вряд ли я баловалась сигаретами в жизни до полета с крыши, но сейчас, кутаясь в черную кожу, которая совершенно не грела, и вдыхая ночную свежесть, мне жгуче захотелось добавить к этой картинке из плохого фильма еще и запах табака.

Иоганн называл меня ведьмой, может, мне стоит щелкнуть пальцами, и в моих руках материализуется целая пачка чего-то тонкого с ментолом и зажигалкой в придачу? Я щелкнула, и конечно ничего не произошло. Зато на пороге балкона появился растрепанный спросонья Иоганн.

Луна изредка показывалась из-за гонимых первыми летними ветрами туч и бросала отсветы на худое бледное тело с ярко очерченными мышцами плеч и пресса. Он застыл в дверном проеме, словно забыв до конца проснуться, и удивленно смотрел на меня.

– Слушай, а я когда-нибудь курила? – прервала я молчание.

– При мне точно нет, – задумался Иоганн, – может раньше когда.

– Эх, сейчас бы сигаретку! Я, случайно, не умею создавать предметы из воздуха?

– Нет, это невозможно, – улыбнулся Иоганн, по-прежнему разгоряченный под шлейфом зябкого морского бриза, и уселся в плетеное кресло напротив меня. – Но ты можешь разбудить соседа и попросить его сбегать. – Он кивнул на одиноко болтающиеся на сушилке соседнего балкона плавки. – Поверь, если ты заглянешь в глаза и прикажешь, он не сможет противиться. Хочешь попробовать?

– Пожалуй, нет. Мне жаль соседа, и я не хочу начинать курить. Ты почему проснулся? – перевела я разговор, не глядя Иоганна. Теперь я вдруг начала ощущать неловкость при виде его наготы.

– Не нащупал тебя и пошел искать. Решил, что далеко ты сбежать не должна была. И видишь, угадал – ты просто украла мою одежду и спряталась на балконе, – засмеялся он и добавил уже серьезнее: – И почему же не спишь ты?

– Ты ужасно ворочаешься и бормочешь всякую ерунду!

– Какую еще ерунду? – Иоганн напрягся, передернув плечами.

– Не знаю, я толком не понимаю ни французский, ни уж тем более тот второй странный язык. Ты всегда разговариваешь во сне? Извини, я не помню.

– Нет, – улыбнулся он, – только когда слишком много впечатлений. Пойдем, тебе нужен отдых, а я обещаю, что не буду больше брыкаться.

Он протянул кисть, на пальцах которой мутно переливалась россыпь камней в перстнях, и я со вздохом приняла руку, проследовав в кровать. Стоило голове коснуться подушки, как я погрузилась в мир снов. Последним ощущением стало мимолетное прикосновение теплой ладони Иоганна к моей щеке.

Глава 9.

Шумная рыночная площадь воняла так, что с непривычки можно было потерять сознание. У меня же эта привычка имелась. Мимо то и дело сновали чумазые дети, предлагая никому не нужные товары, лишь бы выручить гроши, чтобы не умереть с голоду. За ними по пятам следовали менее совестливые ребята, норовившие обокрасть зазевавшихся парижан, отправившихся за покупками.

Неровная брусчатка под ногами из разномастных камней превратилась в топкий грязный ковер из смеси нечистот, мусора и остатков пищи, лишь изредка выглядывая наружу каменными буграми. Лошади, доставившие товар на забитую людьми площадь, ждали в стороне, справляя нужду прямо рядом с прилавками.

Я пришла на рынок вовсе не для того, чтобы к вечеру соорудить обед из клеклой лепешки и протухшей за день рыбы, к тому же денег у меня не осталось даже на такую еду. Я знала, кого ищу – лысеющий череп соседа с жирными складками шеи, подрагивающими при ходьбе, я заприметила давно и отправилась следом. Я собиралась заманить его в безлюдный переулок и там воздать по заслугам. Вот только шел он слишком оживленными улицами, постоянно останавливаясь, чтобы перекинуться словом с первым встречным, а потом и вовсе вывел меня на рыночную площадь.

Злость и ненависть застилали мне глаза, заставляли бессильно сжимать и разжимать кулаки, словно я собиралась его бить. О нет, я приберегла для соседа, убившего единственного моего родственника, другое оружие – саму себя!

Всю дорогу я держалась чуть поодаль, но, поняв, что остаться наедине все равно не получится, решила больше не прятаться. Ускорившись и обогнув телегу с тряпьем, я возникла из неоткуда прямо на его пути. Конопатый и косящий на один глаз, сосед осклабился, показывая немногочисленные гнилые зубы.

– Что, красотка, угостить тебя? – с хохотом спросил он.

Ненависть вдруг исчезла, уступив место горю. Огромному горю маленькой девочки, у которой не было никого, кроме отца – единственного родного человека, растившего ее как самый редкий цветок в любви и изобилии. Человека, ради спасения которого она пошла на сделку с колдуном. Человека, который погиб от руки этого толстяка, позволяющего себе игриво улыбаться прямо ей в лицо.

Горе было столь велико, что оно вырывалось наружу, выталкивая какую-то неведомую мне самой силу. Я не отрываясь смотрела на сжавшегося под моим взглядом, но все еще усмехающегося соседа, пока вся площадь вокруг с ее людьми, шумом и запахами не отразилась в его бесцветных глазах.

Тогда я, сама не осознавая, что делаю, очертила руками круг над головой, сомкнув их в области сердца, и приложила ладони, пылающие огнем, к груди мужчины. «Умри!» – прокричала я, что было мочи, и в то же мгновение сосед осел, хватая ртом воздух, то бледнея, то багровея. На загаженную торговую площадь приземлилось уже мертвое тело.

«Ведьма!» – завизжала рядом какая-то женщина.

«Держите убийцу!» – закричали с другой стороны.

Но крики стихли так же быстро, как начались, и вся толпа, обращенная взглядами на меня и мертвого мужчину у моих ног, перешла теперь на шепот, пальцами тыча куда-то между прилавков. Оттуда в одиночку, без стражников, коней и крестов двигался человек в одеянии инквизитора. Он пристально смотрел на меня из-под капюшона, и каждый его шаг приближал глупую ведьму к неминуемой гибели.

Что ж, пусть. Убежать я не успею, как и соврать, что убила его не колдовством, а ножом. Остается только покориться судьбе и смело принять смерть. Я хотя бы отомстила за отца – это стоит жизни никчемной ведьмы.

Мужчина подошел ко мне вплотную, и я послушно склонила голову в ожидании оглушающего удара или накинутых на шею веревок, чтобы меня, избитую и униженную, он дотащил по земле прямо до Бастилии. Но он наклонился ко мне и шепнул:

– Убираемся отсюда, живо! Если хочешь остаться в живых, следуй за мной и не пытайся сбежать!

Я кивнула и не рискнула ослушаться – наверняка он все видел своими глазами, неоткуда было ему так быстро появиться. Решит ли он убить меня на месте или отдать позже суду, зависело лишь от его совести.

Узкими безлюдными переулками я следовала за своей смертью в балахоне, полностью скрывающем фигуру и лицо. Мужчина петлял, словно путая следы, и несколько раз мы сворачивали в один и то же двор, выныривая из него разными ходами. Наконец он резко остановился возле неприметной двери на одной из безликих улиц, похожих одна на другую, и втолкнул меня внутрь. Коротким темным коридором провел в комнату, оглядевшись напоследок, и запер дверь на засов.