Солнце в силках

Уверенность мужа всегда подкупала Нарыяну. Но она так и не осмелилась признаться: с некоторых пор дочь пугала ее.

Измученная кошмарами, Тураах очнулась от знакомого шороха ножа по дереву. Она повернула голову на звук, вскрикнула радостно. На низкой лавке у камелька сидел отец и что-то выстругивал из небольшого сучковатого полена. Мать хлопотала рядом, юрта полнилась щекочущим ноздри запахом оладий. Тураах вспорхнула с орона и обняла отца.

– Ты металась во сне, – улыбнулся Таас дочери. – Кошмары?

– Угу, – кивнула Тураах. Вспоминать не хотелось. Улыбка отца, его теплые шершавые руки, дразнящие ароматы – все это отодвинуло ужас ночи, заставило его поблекнуть. – Кто это будет?

– Сохатый, хозяин тайги.

Тураах уселась рядом с отцом, поджав под себя ноги и наблюдая за ловкими движениями резака в его руках. Раз-два – и вот уже угадывается носатая морда лося.

Вот так бы всегда. Тихо, мирно и тепло. Скрежет ножа, редкий перестук посуды, потрескивание дров в очаге. Никаких приключений, никакой шаманской силы, кошмаров и блужданий в Нижнем мире.

– Сходи в онгкучах23, масло кончилось, – попросила Нарыяна.

Она нехотя поднялась, оделась и вышла во двор. Чтобы отпереть дверь онгкучаха, пришлось стянуть рукавицы и озябшими пальцами поднять засов. Протиснувшись в дверь, Тураах выбрала увесистый кругляш застывшего масла и выбралась наружу. Над головой раздалось хлопанье крыльев.

Тураах замерла. Сердце забилось пойманной птицей. Это Серобокая. Как всегда, сидит на верхушке сэргэ, дожидается ее. Не хочу. Странствовать по мирам, пробовать силу – не хочу. Тошнит от одной мысли. Хватит того, что видела. Хватит красных кошмаров.

Наверное, Серобокая прилетала сюда не один день, но испуганная Тураах не выходила из юрты без особой надобности, прячась не столько от вороны-наставницы, сколько от себя. Вот только от клокочущей в душе силы так просто не скроешься.

Тураах низко опустила голову, притворяясь, что не заметила Серобокую, с силой захлопнула дверь онгкучаха и, круто развернувшись, пошла вкруг юрты. Ворона за ней не последовала.

Ноги сами несли Тураах прочь от дома вдоль соседних домов. Мороз щипал щеки, превращая едва скатившиеся слезы в корочку льда. «Не. Хочу. Быть. Удаганкой. Не. Хочу», – скрипел снег под ногами.

Почти дойдя до детской поляны, Тураах остановилась, прислушиваясь к гомону детворы. Табата, наверное, бродит где-то с Тайахом. А здесь… Здесь ее никто не ждет больше. Податься некуда. Постояв немного в нерешительности, она развернулась в сторону юрты.

– Тураах, постой! – окликнули ее.

Тураах обернулась. Алтаану она узнала сразу: по рыжими косичкам, выбивающимся из-под светло-коричневого наголовника, отороченного лисьим мехом, и улыбке в янтарных глазах. Нагнав Тураах, Алтаана достала из-за пазухи черный шнурок с нанизанными на него деревянными бусинками разных размеров.

– Вот, – выдохнула она, протягивая на раскрытой ладони шнурок. – Это тебе. На счастье, Только не грусти.

Тураах зажала холодный кругляш масла под мышкой и бережно взяла подарок. Перебрала бусины замерзшими пальцами, дойдя до главного украшения – крупной можжевеловой бусины, выкрашенной в красный цвет. Снова красный, но сейчас он не пугал, скорее тревожил.

– Спасибо, – Тураах взглянула на Алтаану. Малышка просто не умела быть жестокой, каждый раз, когда она видела слезы или горе друзей, ее тонкие ручки непроизвольно тянулись обнять, утешить. – Я повяжу его на запястье и буду носить как оберег.

На глаза снова навернулись слезы. Ценен был не столько подарок, сколько то, что Алтаана не побоялась заговорить с удаганкой. Тураах обняла ее, уткнувшись в лисий мех наголовника, и закрыла глаза.

…Красные пятна разъедают светлую кожу рыжеволосой Алтааны…

Тураах вздрогнула. Нет, только не Алтаана. И не Чоррун, не Тимир, не мама. Никого не отдам Кутаар!

– Спасибо, за все спасибо, – она крепче сжала нанизанные на шнурок бусины, выпустила Алтаану из объятий и решительно зашагала к дому.

Когда Тураах вышла к родной юрте, Серобокая все еще сидела на верхушке сэргэ, чистила клювом перья. Тураах взглянула на ворону и твердо сказала:

– Я удаган, и я не позволю мелкому абаасу разрушить то, что мне дорого.

Серобокая довольно каркнула в ответ.

Ни звезд, ни луны – никакого света, только непроглядный мрак. Лишенной зрения, Тураах оставалось только слушать и ощущать. Пересохшая, изрытая трещинами земля под ногами, затхлый воздух. И тишина. Вдруг за спиной, вторя ударам встревоженного сердца, раздалось хлопанье огромных крыльев.

– Крха, – грай был мощным и непривычно низким, у Серобокой голос иной, звонкий. Оборачиваться Тураах не стала. Вот ты и пришел, Хара Суорун, Великий Ворон.

– Иди впер-ред, – гулко раздалось в тишине, отразившись о своды подземелья. Тураах зажмурилась на миг, чтобы глаза привыкли к мраку. Темень впереди слегка побурела. Осторожно нащупывая босыми ногами путь, Тураах двинулась вперед. Позади раздался довольный смешок.

Мрак редел, вдали разливался мутный свет. Стали видны стены подземелья, то расширяющиеся, то сужающиеся. Продвинувшись еще немного, Тураах разглядела, что бурый свет падает из прорехи в своде пещеры.

Под ногами стало вязко. Тураах переступила мутную лужицу и остановилась в нескольких шагах от луча света. Во мраке шипело нараспев:

– Ну ш-што вы, маленькие мои, матуш-шка вас с-согреет, прилас-с-скает.

Рваные, осыпавшиеся края провала, мутная лужица, шепот в буром мраке подземелья – по спине Тураах пробежал холодок. Она сделала шаг назад. Чвак! – липкая грязь мерзко всхлипнула под пальцами.

Шелестящий шепот прервался. Тураах напряженно вслушивалась. Та, что была по другую сторону луча, тоже.

– Кто с-с-здесь? Похож-ж-же, нам гос-с-сти, мои хорош-ш-шие. Поз-знакомимс-ся? Полакомимс-ся?

На самой границе света прорезалась из тьмы грузная фигура, закутанная в грязную доху. Блеснули змеиные глаза, не моргая вперились во мрак прохода. Старуха, сморщенная и горбатая, выступила вперед.

– Иди к матуш-шке Кутаар, нез-з-знакомец, – в шелестящий шепот вплелась сладость. Складки дохи разошлись и свет упал на длинную руку с корявыми пальцы, заканчивающимися острыми когтями. Кожа старухи была желтоватой и потрескавшейся. В шелушащейся по краям трещине зашевелилось, посверкивая кровяной медью, нечто, и вдруг кожа с сухим звуком разошлась. Медленно-медленно высунулась острая головка. Затем появились лапки. Уцепившись за края раны, они разорвали ветхое сукно сморщенного тела. Из раны выскользнула медная ящерка.

Сердце замерло, окоченело. Закричать бы, да крик застрял в горле. Тураах словно в каменное изваяние превратилась: ни двинуться, ни сбежать.

И распахнулись за спиной Тураах черные крылья Великого Ворона, забились, оживляя спертый воздух подземелья. В самое нутро хлестнул вихрь, взломав ледяные оковы: сердце дрогнуло, заколотилось бубном. Страх отпустил Тураах. Нет, не Тураах – удаганку.

Позволив пробудившейся силе вести себя, она притопнула – двумя крылами взмыли руки над головой – и шагнула к шипящей старухе.

Разглядев пришелицу, матушка Кутаар ликующе взвизгнула, но осеклась: худенькая девочка с тонкими руками источала уверенность, в полузакрытых глазах не было страха.

Тураах топнула снова и пустилась в пляс, заключая старуху в невидимый круг. Там, где она проходила, воздух яснел и словно затвердевал.

В бешеном ритме танца удаганка прозревала. Здесь, во мраке пересохшего подземелья поселилась, перекочевав из глубин преисподней, Кутаар – никчемный абаас, слабый и озлобленный на мир. Оголодавшая, она распускала по окрестностям детей-ящерок, воплощения проказы и красной оспы. Разъедая чужую плоть и причиняя страдания, дети питали свою матушку. Слишком близко мерзкая старуха подобралась к родному улусу Тураах, неосторожно близко. Не знала-не ведала Кутаар, что есть кому встать на защиту живущих над подземельем людей. Так пусть уходит, пока жива, пусть забьется снова в глубокие норы на окраинах Нижнего мира!

23

Онгкучах – погреб для хранения молочных продуктов, расположенный снаружи юрты со стороны входа.