Солнце любви

Правда, одна только правда, кроме лишь нескольких, незначительных деталей, маскирующих место, время действий и, главное, героиню, которая пока ещё не стала тем, кем должна стать, исходя из чисто эмоциональных факторов.

Маскировать же нужно от ищеек, от сереньких тварей, которых, к сожалению, так много вокруг. Так много сплетниц, которые, не гнушаясь, шпионят, чтобы разоблачить, чтобы помешать, нагадить. И одно желание – разрушить то, чему завидуют. Но не всё можно сломать и разбить. Большое, сильное и настоящее превосходит любых ищеек, любых сплетниц.

У нас ещё будет возможность показать их и высмеять в ответ на их потуги совать нос в замочную скважину, чтобы не только посмотреть тайком на любовь, им неведомую, но и попытаться причинить ей зло. И пусть они себя сами узнают, и сами собою «потешатся».

Итак. Я продолжаю.

О чём я пишу? О прошлом? Нет, мысль моя, за которой едва успевает рука, хоть и стремительна, но в какой-то мене необычна. Словно по волшебству, я переживаю сейчас именно то, о чём пишу, словно всё с начала, словно вот сейчас я сижу за маленьким столиком на кухне, взяв для того ключ от квартиры друга, и вижу ЕЁ перед собой, отчего трепещу, как юноша – кадет или курсант – кем был когда-то. С тех пор я не испытывал подобного трепета от всех своих «побед», вместе взятых…

Да, простят меня героини моих прежних произведений. Не они плохи, а я не умел любить так, как люблю теперь… Но люблю ли? Вопрос сложный. Решить это, ответить на него можно одним путём. Есть простой ключик. Если хочешь узнать, любишь ли ты женщину, попробуй сказать ей самые нежные, самые ласковые, самые сокровенные слова. Наговорить можно с три короба: люблю, обожаю, жить не могу – много известно дежурных слов и выражений. Но не о тех слова и фразах я говорю. Это другие слова и другие фразы. Если сможешь сказать такое, что никогда раньше не говорил, то сам почувствуешь… Ведь при неискренних или не до конца искренних признаниях стыдишься подобных слов. Если внутренне не стыдишься, значит, любишь. Ещё вернее – попробуй это доверить бумаге.

Сегодня, спеша за мыслью своею с зажатой в руке авторучкой, я не чувствую стыда, что адресую именно ЕЙ и только ЕЙ такие слова, которые никогда не ложились с такою лёгкостью в мои стихи, да и были ли они вообще? Срабатывал внутренний тормоз, потому что я стыдился их доверить бумаге. Все слова известны, но их сочетания могут быть разными. Как передать свои чувства не речью, когда действуют тон, горячность, а расположив их в определённом порядке на бумаге? Бумага стерпит всё, но что она потом передаст людям? Смогу ли я?

Итак, ОНА передо мной, передо мной ЕЁ глаза. Какие? Любящие? Озорные? Любопытные? Нет, не совсем так. Они внимательные. Они очень тёплые. Они не восторженные, нет, но они уже близкие к тому, что называется восторгом. Они счастливые. Конечно, это надо видеть! Но как это показать? ЕЁ руки, нежные, мягкие, ЕЁ пальцы в моей шевелюре, очень чуткие. ЕЁ колени под чёрными колготками – высшая точка наслаждения на этом, именно на этом этапе отношений, когда будущее ещё очень туманно, но полно надежд.

Я решился продолжить свой путь в неизведанное. Я встал и поднял ЕЁ со стула, обняв и прижав к себе. Поцеловал в губы, ОНА ответила, тесно прильнув ко мне. Я отнёс ЕЁ в другую комнату, где был диван. ОНА не сопротивлялась, но в комнате осторожно освободилась от моих объятий и огляделась. Я усадил ЕЁ с собою рядом, обнял, стал целовать, пытаясь добраться до груди. ОНА не то чтоб сопротивлялась, но осторожно и в то же время настойчиво не давала рукам моим вольничать. Свет я не включал, но казалось мне, что даже в темноте вижу чуть-чуть встревоженный, но не испуганный взгляд.

Провёл рукой по ЕЁ ножке, пытаясь снять сапоги, но ОНА не дала этого сделать. Я положил ЕЁ на диван и слегка навалился сверху, продолжая целовать в губы. Эта борьба, видимо, не была ей неприятной, но ОНА не отступала и не давала мне никаких надежд.

– Зачем это? Не надо… Не надо, – говорила ОНА, но я заставил поцелуями замолчать.

Моя рука упрямо и настойчиво коснулась плеча и начала свой поиск под кофточкой. ОНА вырывалась, стараясь помешать мне, и всё же я почувствовал кончиками пальцев маленький камешек на груди. Я стал нежно теребить его, ожидая реакции. Мы полулежали на диване – я не был слишком дерзок, я стремился не упустить и не перейти ту грань, переход которой мог навредить тому, что уже начиналось.

– Нет, не надо, не сейчас. Я не могу. Ну, зачем всё это? Почему обязательно это? – повторяла ОНА.

И вдруг я почувствовал дрожь во всём ЕЁ теле. ОНА отстранилась, попросив:

– Подожди, дай отдохнуть.

Я ведь даже не коснулся ничего запретного – только объятия, только ласки. Неужели?..

ОНА встала и оказалась у стены. Глаза ЕЁ были на уровне моих глаз.

– Нет, не сейчас, не могу, не надо.

– Но ты моя?

ОНА молчала.

– Ты будешь моей?

– Да, – прошептала ОНА.

Я устал от своих атак. Осторожно обнял ЕЁ, и мы вернулись на кухню, где в бокалах, наполненных шампанским, кувыркались кусочки шоколада. ОНА как будто бы не была обижена, и в то же время я ощущал некоторую неловкость. В каком состоянии воздушный замок? Что думает ОНА?

Тихо сказал:

– За всё, что между нами произойдёт, и ещё может произойти, я полностью беру ответственность. Полностью за все последствия. Ты должна это знать.

– Я понимаю, – ответила ОНА.

Утром я увидел ЕЁ в школе. ОНА подошла, тепло приласкала мою дочку, похвалила за успехи. Стояла возле меня какая-то новая, не такая как раньше. Румянец волнения, тепло в глазах, мягкий голос. Что-то сказала, я что-то ответил, удивляясь и радуясь перемене в НЕЙ. ОНА вряд ли осознала сама, что произошло с НЕЙ – вся была наполнена каким-то чудным внутренним светом, таким светом наполняются женщины, которые любят – это свет любви, искренней, чистой, всепобеждающей. Да, так может светиться лицо женщины, сердце которой наполнено большими, светлыми, яркими чувствами – это свет любящей, но не только любящей, это свет любимой и сознающей то, что она любима. Сознание этого возвышает, заставляет расправить плечи, выше поднять голову. Меняется всё – осанка, походка. И такая женщина уже не ходит – она парит над землёй, парит величаво и гордо, ведь она и любящая и любимая.

Только взаимные чувства, только взаимный восторг и взаимное притяжение могут принести подлинную радость, подлинное счастье.

Я подумал: «ОНА любит. ОНА умеет любить!»

Пробежали в мыслях строчки:

«Дай Бог, чтоб мы в жестоком этом мире

Имели редкий чудный дар любить!»

Теремрин прервал чтение, задумался: «Странно, автор взял строки из моего стихотворения?! Значит, он знает меня? Ведь легко бы мог сам что-что сочинить. Странно?!»

Вспомнил это своё стихотворение:

Не зря нас Бог карает знойным летом,

Во зле и фальши люди стали жить,

Благословен, кто в грозном мире этом

Имеет чудный Божий дар любить.

К добру иль злу путь выбираем сами,

Любовь – к добру, а ненависть – ко злу,

В любви всегда Всевышний будет с нами,

Так обратись, моя родная, в слух,

И ты поймешь: коль запылает пламя,

Мы в Вечный Мир путь проторим сквозь мглу.

Теремрин некоторое время сидел без движения. Он думал о другой необыкновенной женщине, о той, которая встретилась ему и с которой отношения только развивались. Читая рукопись неизвестного автора, случайно (а может не случайно) попавшую к нему в руки, он уже начинал, отчасти, завидовать описанному в ней удивительному чувству, чувству яркому, всепобеждающему. И он с надеждою подумал, что его может ожидать что-то ещё более сильное, ещё более яркое, потому что, хотя неведомый автор и упоминал несколько раз о духовности отношений, но этой духовности в рукописи пока не было видно. Скорее в ней была описана невероятная по силе всепобеждающая страсть, именно страсть… Любовь! Любовь – это что-то совсем другое. Он понял это с Татьяной, но… Так всё неожиданно глупо оборвалось. Впрочем, он стал теперь понимать, что, конечно, оборвалось всё совсем не случайно.