Троя

2.

На корабле, чье появленье Одиссея волновало,

Со свитой плыл Микенский царь и брат его из Спарты.

В их списке посещенья стран, одной Итаки не хватало

И кормчий изучал прибрежных острых мелей карты.

До этих пор везде встречали их цветами,

Иль бряцаньем мечей о медные щиты,

Не думали, что встретит их хлебами,

Итаки царь, и были гости не просты.

И зная Одиссея ум и хитрость,

С собою взяли двух мудрейших лиц,

Подобная нехитрая палитра,

Позволила б не пасть им сильно ниц.

Окинув хладным взглядом узкий остров,

К которому Триера* приближалась,

Агамемнон позволил слишком остро

Сказать, что он, ему внушает жалость,

Однако быстро возразил ему тут брат:

«О, да, Итака не богата, как Микены,

Но, каждый житель в ней, так горд и рад,

Что царь их Одиссей, и любят дома стены.

Тем временем корабль вошел в тихую гавань,

Где в глубине была пещера – грот Наяд

И счастливы гребцы, устав так долго плавать,

И долгожданной суше каждый был здесь рад.

Дорога в город средь маслин брала начало

И шла по кругу в гору по над морем,

До дома царского недолго до причала,

Был Одиссея дом высок, а двор просторен.

Однако же гостей здесь мало ждали,

Пахнуло в нос овином и скотом,

Стоять пред домом путники не стали

И чуть помявшись, все проникли в дом.

Над колыбелью Телемака вся в печали,

Склонилась мать, закрыв лицо руками,

Лишь головами скорбно путники качали,

Найти не в силах ключ к подобной драме.

Все объяснил, Полит, как друг царя Итаки,

Он горестно вздохнул и рассказал о том,

Как Одиссей в безумии, забыв о своем браке,

Не узнает царицу и забыл про дом.

И, не взглянув, на собственного сына,

Покинув двор, с утра как, пашет в поле,

В упряжке бык – одна лишь половина,

Другая – вол в ней, узник поневоле.

Конечно, царь лишился все ж рассудка,

Так перепутать упряжь, он в уме ли?

Увидев пахаря, пришедшим, стало жутко,

Но вслух сказать об этом не посмели.

Не узнавая никого, ногой на лемех,

Давил безумец, управляя ручкой плуга,

В большой корзине приготовил он не семя,

А соль, чтоб бросить в землю луга.

Все растерялись, видя зрелище такое

И только Паламед остался все же стоек,

Среди других был полностью спокоен,

Спросил глашатая, давно ли беспокоен

Их царь, в ответ, услышав, что с утра уж,

Он мигом оценил глазами, вспаханную долю,

И осознал, как все, что сделал зря муж,

По времени затрат равно пути от гавани до поля.

И Паламед решился: не подав другим и знака

Вернулся снова в город, в дом царя, посмея,

Под крики нянек, взять из колыбели Телемака

И положить дитя перед упряжкой Одиссея.

А Одиссей все шел за своим плугом,

Вперед рванулся верный Эврибат,

Но Паламед тут не был явно другом

И, удержав его, вернул назад.

Когда же, над дитя нависла бычья морда,

Остановил упряжку, обезумевший отец,

И, взяв ребенка на руки, отметил твердо:

«Я сделал все, что мог – игре теперь конец».

Спросил у Паламеда в изумленье,

Как оказался он на вспаханной земле

И, отдав сына, подбежавшей Эвриклее

Обнял гостей, смирившись кабале.

3

Уже с утра жила работой гавань,

Едва вмещались в бухту корабли,

Никто не знал итог войны кровавой

И сколько быть от родины вдали.

Двенадцать кораблей лишь ветра ждали,

Давно забиты трюмы пищей и водой

И в долгий путь на битву провожали,

Своих мужей, их жены с детворой.

Заполнено народом все пространство,

Горят кругом костры для гекатомбы,*

Мычат быки в преджертвенном убранстве*

И о победе говорят в толпе с апломбом.

Взывая к Зевсу в яростной молитве,

Царь Одиссей, бросая в пламя жертву,

Просил им дать победу в скорой битве,

Попутный ветер в путь, что предначертан.

Такую небу дань платила вся Ахайя

И поднимался черный дым к дворцу богов,

Кричали воины, троянцев злобно хая,

В огонь костра, кидая мясо, вместо дров.

И кончилась кровавая расправа,

И гибелью несчастных тех быков,

Достигнуто согласие по праву,

Законно убивать своих врагов.

К победе путь всегда довольно сложен,

Здесь каждый хочет выгоду извлечь,

Но рухнул мир и вытащен из ножен,

Разящей Немезиды грозный меч.

В отчаянье рыдала мать царица,

А Телемак хватал отцовский щит,

Но вот и все, пора пришла проститься,

Целует сына царь и к пристани спешит.

Как на закате, солнца диск в волну ложится,

За горизонт нырнули в море все двенадцать

И со скалы, взирая вдаль, не ведала царица,

Вернется лишь один и то, лет через двадцать.

VI.Гнев Ахиллеса

1.

Уж девять лет костер войны пылает,

Не умолкает погребальный звон

И с каждым днем надежда умирает,

Стоит, как стены, гордый Илион.

Его никак не взять в кольцо осады,

Хребет высокий град хранит с юго-востока

И с запада напасть ахейцы были б рады,

Но Трои там союзники, и встретят их жестоко.

Возможен штурм лишь с моря, на равнине,

Но словно щит здесь на пути поднялись стены

И это длиться все, уж девять лет, как ныне,

И не грозят несчастным, в битве перемены.

А в городе живут обычным своим ритмом,

Не страшен голод и не мучит всех тут жажда,

Открыв ворота, иногда вступают в битву,

Иль взаперти сидят и бьются день не каждый.

Змеею длинной протянулся стан данайцев,

На тридцать стадий растянулись корабли

И вырыт ров глубокий в сторону троянцев,

И стены в полный рост из камней нагребли.

Там левое крыло, Аякса войско занимало,

А рядом корабли микенцев и спартанцев,

Посередине стана Одиссея место стало

Правее Диамеда силы, и иных данайцев.

На самом же краю от всех вдали,

Стал лагерем отряд из Фтиотиды,

Как и других, в поход их позвали,

Вожди ахейцев – гордые Атриды.

Но вождь мирмидонян один из многих,

Кто не был средь гостей у Тиндарея,

Он не связался клятвой правил строгих,

В войне лишь славы жаждал от Арея.*

2.

Весь лагерь спал, внезапно на рассвете,

Нарушив тишину, возникли чьи-то стоны,

Засова двери стук тотчас ему ответил,

Пригнувшись из палатки, вышел воин.

То был, сам Ахиллес – могучий сын Фетиды*

И вождь мирмидонян, стоял, расправив, плечи,

Среди ахейцев и народа горной Фтиотиды

О славном жребии* его, давно ведутся речи.

Окинув спящий лагерь грозным взглядом,