Страница 84 из 96
Глава 27. Чёрное и белое
Проснулся я среди ночи. Было холодно. Жутко болела голова. Сырой ветер пронизывал до костей даже через одеяло. Надо мной тент, на котором играло оранжевым светом пламя. Неподалёку тихо всхрапнул конь. Вроде не Гнедыш.
Я повернул голову и увидел сидящую у костра Кильку. Лесная эльфийка потому и ценный член группы, что спит днём, а потом всю ночь дежурит.
Стоило зашебуршаться, как Килька повела ухом и слегка повернула голову, а потом вытянула из-под лежащего рядом брезента сухую ветку и подбросила в костёр. Вверх поднялся сноп искр. Затрещало.
Я потянул носом, пахло печёной картошкой, жареным мясом, яичницей и ещё чем-то незнакомым. К ароматам еды примешивался несильный, но неприятный запах конского навоза, но это уже издержки путешествия верхом.
Вздохнув, я сел и нехотя вылез из-под одеяла и хлопнул по кобуре. Револьвер на месте, а то с гномов и орчанки станется провернуть со мной ту же шутку, что и я когда-то с Кисой. Так сказать, из соображений безопасности. Затем, ёжась и семеня, направился к кустам. Уже слушая журчание и ощущая приятную расслабленность, поднял голову к небу и улыбнулся, ибо надо мной сверкали миллионы и миллионы звёзд. И Млечный Путь, словно испачканный редкими облачками, подсвеченными встающей из-за горизонта луной.
Я быстро нашёл Полярную звезду, а потом проводил яркую точку спутника, быстро пересекающую небосвод. Сейчас уже забыто, почему называется «спутник», и для чего нужен, но говорят, их раньше можно было видеть сотнями и тысячами за раз.
Закончив дело, я вернулся к костру и сел неподалёку от Кильки.
— Буддешь? — тихо спросила она и протянула тарелку с картошкой, кусочками шашлыка и небольшими жёлтыми полуколечками размерами с согнутый указательный палец.
Я кивнул и взял, сразу отправив в рот кусок мяса. Явно гномы готовили, так как перца было в избытке. Заев картошкой, я подцепил колечко, а когда откусил, застыл и скривился. Нет, на вкус сладковато, с привкусом корма для рыбок. Просто в этот момент сообразил, что это. А это было печёным на углях личинкой насекомого.
— Надеюсь, не опарыш? — через силу сдержав порыв возмущения желудка, спросил я.
— Литчинка жука, — ответила с лёгким акцентом бледная как моль лесная эльфийка. — Мы их спетцально вырасчиваем в сырых опилках, — продолжила Килька. — Не нравица?
Я с усилием воли сглотнул вставшую поперёк горла личинку.
— Непривычно.
Килька улыбнулась и с лёгким хрустом разжевала такую же.
— Хорошо пропеклась.
Она глянула куда-то в темноту и продолжила:
— Люди едят цухлую рыбу и мяцо. Я пробывала, не цмогла есть.
— Вяленую, — поправил я, глядя на вторую половинку личинки.
— Не важдно. У всех есть, что отличаица, и есть что покхожее. Что нравица всем расам.
— И что же? — снова сглотнув слюну, спросил я.
— Свежий хлеб, — почти без акцента ответила Килька, заставив меня улыбнуться: — Мякий, топлый, кусный.
Она вздохнула, а потом встревоженно повела ушами. В фургоне закашлялась Киса. Потом послышался тихий голос Рины, звон чайной ложечки в стеклянном стакане.
— Нравица? — кивнув на повозку, спросила Килька. При этом явно не еду имела в виду, а эльфиек.
Я промолчал.
— Нравица, — уже утвердительно произнесла Килька и понизила голос: — Говорят, када древние гаш проиграли войну, они не поделили силу древа. Они поссорились, и стало три ветви гаш. Часть из них скрылась в лесах. И они изменили наших предков, чтоб те могли быць добычиками и лазучиками. Так появились мы. Но гаш, что вели нас, умерли, и мы свободны.
Я пожал плечами, мол, не знаю, хотя у самого уши навострились не хуже эльфийских. Не каждый раз услышишь истории чужого народа.
Килька подняла руку и приложила палец к губам.
— Этого не рацкажут книги. А светлые эльфы, северные гаю, постарались забыть. Вырубить побеги и сжечь листя, помнячие об этом. Не вспоминать, как гаш взяли свою кровь и кровь человецкую и создали тех, кому люди будут поклонясца и любить. Кто будет править от имени гаш. Но люди победили. Часть гаш, самая тёмная и кровавая ветвь, решила униттожить все следы и уйти. Но светлая ветвь гаш спацла гаю. Они вышли к людям. Стали жить с ними, не отказавшись от идеи посредников. Потому от союза эльфа и человека может родиться дитя.
Я потёр глаза и поджал губы. Как-то сами собой всплыли из памяти кусочки дневника древнего: анатомист, спорящий с Никитой о посредниках; бегущая сквозь лес темнокожая эльфийка с белым дитём на руках. Всё это правда. И древний приложил к этому руку. Но есть ещё один вопрос.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
Настал черёд Кильки вздохнуть.
Она поднялась и потянулась, почти встав на мостик. Что ни говори, грациозное создание. Лишь выпрямившись, ответила:
— Не знаю. Просто хочесца поделисця. Скучно сидеть у костра. Я поцтоянное время сижу одна.
— Да она этими сказками уже всем надоела, — раздался за спиной хриплый голос Самогоныча, который прошёл мимо костра в сторону кустов. — Любимая забава эльфов: сидеть и размышлять о прошлом. Вот какая к хренам пробирочным разница? Нас с тобой тоже в некоем роде создали. Тебя в гильдии электриков. Меня в гильдии химиков. Я от этого стал хуже? А ты? Так что, если спросишь меня, то отвечу: нравится девка — хватай за ногу и тащи в дом. Всё равно они ниже пояса все одинаковые.
Рядом хихикнула и поудобнее закуталась в одеяло Куня. Орчанка зевнула и сквозь сон спросила:
— Дашь завтра из бластера пальнуть? Всю жизнь мечтала.
— Кто о чём, а вшивый о бане! — прорычал Самогоныч и добавил, клацнув из темноты пряжкой ремня: — Фу-у-у, хорошо.
— Дам, — тихо ответил я и глянул на фургон, где снова закашлялась Киса.
Возвращающийся Самогоныч остановился у костра, поднял палец, плюнул на него и со словом «Трыньк» поддел ухо Кильки.
— Слышь, отбраковка генетишного производства, ты ж рыбоед, завтра остановимся у Листвечной переправы, пожарь рыбки. У тебя хорошо получается.
— Генного, — проурчала Килька. — И не рыбоед, а рыбовед.
— Да, — тут же вмешалась Куня, высунувшись из-под одеяла, — рыбу в масле все любят. Даже гномы. А то в прошлый раз ты сварила борщ с сахарной свёклой и сонной саламандрой, так Самогоныч с гномами долго матерились.
Орчанка снова с хихиканьем забормотала на своём.
Я улыбнулся. Хотя наши новые спутники совсем разные и ругались между собой, но от них веяло теплом и дружбой.