Страница 49 из 96
Глава 16. Немного эльфийской магии
Снова заурчало в желудке, на этот раз у Рины.
Я оглянулся на облизывающую пальцы Кису и покачал головой.
— Это надо с хлебушком и чаем, а то плохо станет.
— Не станет, — ответила девушка и легонько повела рукой с оттопыренным мизинцем. — Как доставать будете?
— Сейчас придумаем, — пожал я плечами, а сам думал, как же эльфийку угораздило уронить патроны в самом подходящем месте. Нарочно не придумаешь.
Скривившись и почесав в затылке, я скинул с плеча ружьё и сунул ствол между коряг. Муравьи сразу же засуетились, задрали вверх распахнутые жвала и ядовитые жопки. В сторону внезапно возникшей угрозы полетели пахнущие электролитом струйки. Там, где они попадали на траву, зелень медленно чернела.
— Блин, — выругался я и убрал ружьё. — До ночи, что ли, ждать, чтоб спать улеглись?
Ствол тщательно вытер о палые листья. Надо будет его для верности содой обработать, а то окислится, или на кожу кислота попадёт. Не электролит, но всё же.
— Сейчас бы длинными щипцами, — вытянув шею, произнесла Рина. Забавно выглядит. Несуразности добавляли длинные уши, сквозь которые просвечивали падавшие на них сквозь листву солнечные зайчики. Тогда уши становились красные с тёмными прожилками. Блин, если всё же доведётся затащить в постель эльфийку, заставлю на голову тонкую вязаную шапку надеть или какой-нибудь тканевый ободок, а то, что это за секс, если на смех пробивает? Я её того, а у неё уши трясутся. Или подожмёт их, словно крольчиха, в самый интересный момент.
Представив такое, едва сдержался, чтоб не заржать, как конь. Нервы, сжатые адреналином в недавней стычке, высвободились из тисков и творили безобразие, толкая в глупое веселье. Ослика, конечно, жалко, но зато все остальные живы и здоровы.
— Чего смешного? — спросила Рина, перехватив мой взгляд и дотронувшись до кончика уха.
Я отвернулся и закусил кулак. Знала бы она, о чём я на самом деле думаю.
— Забавные жетончики, — выдал я, когда немного успокоился, переводя тему разговора.
— Справа или слева, — опустив руку на косы, спросила девушка.
— Слева, — буркнул я наугад, лишь бы хоть что-то ответить.
Рина опустила глаза на украшения и принялась пояснять:
— Это знаки возраста. Ты, наверное, уже знаешь, эльфы гордятся возрастом. Чем старше, тем больше привилегий при равной белой чаше. Очень старые эльфы даже с плохой чашей пользуются уважением, просто потому, что тьма их опыта — тоже урок всем.
Девушка подхватила пальцем одну из бляшек, сделанную из желтоватого металла и с небольшим голубоватым самоцветом, инкрустированным в изделие, как в серьгу или перстень. На бляшке вычеканен и вытравлен чёрный символ.
— Это хир ноц. Пол ноца. На ваш переводится как половина от шестидесяти. Тридцать. Она сделана из золота, разведённого один к одному серебром.
Я улыбнулся и указал пальцем на один из четырёх серебряных кругляшков, похожих на монетку с отверстием и одной жирной чёрточкой.
— А это, наверное, одна шестидесятая ноц. Единичка.
— У нас так не говорят. Один, это всегда один. У нас все числа до десяти имеют свои собственные имена, — покачала головой девушка и продолжила: — Если сложить числа на керьяца, то есть жетонах для волос, то получится мой возраст. Мне тридцать четыре.
Я улыбнулся.
— Это древняя эльфийка в возрасте пяти веков будет украшена с ног до головы, как новогодняя ёлка? Ты же знаешь, что такое новогодняя ёлка?
— Знаю, — пробурчала Рина. — Этот обычай мы переняли у людей. Нет, конечно, можно украсить себя пятью сотнями жетонов, но, во-первых, так не принято. Это нарушение этикета, а во-вторых, эльфы редко доживают до трёхсот. В конце наш род ждёт стремительная старость, иссушающая тело и душу.
Рина замолчал, поджала губы и добавила:
— А полукровкам и того не дано. Эльфийская кровь сильна́, но не всеси́льна. К шестидесяти мои волосы станут седы, а к восьмидесяти я тоже начну стареть и вряд ли отмечу свой сто двадцатый день рождения. И всё из-за матери, — совсем понизив голос, закончила Рина, а потом вдруг спохватилась, мол, человеку это знать не нужно. Она повернулась к своей сестре и зло произнесла: — Учила бы магию, уже достала бы патроны.
Я тоже перевёл взгляд на Кису. Да, оказывается, Рина завидовала чистокровной сестре. Долгая молодость, триста лет жизни и огромные перспективы, которых сама лишена.
Младшенькая тут же надулась и поглядела на брёвна, под которыми сновали жгучие муравьи.
— Значит, до ночи, — пробурчал я. — Ну что ж, тогда займёмся тушёнкой.
— Я попробую, — тихо протянула Киса, подойдя к месту потери.
— Тушёнку?
— Нет. Попробую вытащить пульки.
Я вздохнул и зловредно проронил:
— Пульки в тире. А здесь патроны.
Киса недовольно дёрнула ухом, точь-в-точь как Гнедыш, которого муха укусила, и произнесла, но не по поводу «пулек»:
— Вань-Вань, принеси, пожалуйста, печку, еду и всё для оружия, а я пока начну.
Эльфийка развернулась и пошла к фургону.
Я пожал плечами и двинулся к своему мерину. Печка ни к чему, когда под ногами куча бесхозных берёзовых дров, зато чайник пригодится. Главное — снять с него свисток, а то все твари и разбойники, что поблизости есть, сбегутся. Стрельба, и то не так палевно будет. Мало ли кто стреляет. Охотников в округе много. По идее.
Взяв нужное, я вернулся. Киса тоже подошла, взяв с собой деревянные счёты, блокнот и карандаш. Причём, обычные земные, а не всякие там, с золотыми ноцами.
Хворост подобрал сам, как сам же и бересты надрал. Глянув на хмурую, но внимательно наблюдающую Рину, нарезал сыра, разложил сухари, открыл банки с тушёнкой. Береста быстро занялась от зажигалки, языки огня перекинулись с белых лоскутов коры на тонкие сухие веточки. Это хорошо, что дождя не было.
Когда закончил с обедом, и осталось только кипятка дождаться, разложил на втором полотенце набор для отливки пуль и закатки патронов, банку с порохом, мерник, капсюли и гильзы, выколотку и пинцет, пустые гильзы, ветошь, маслёнку.
— Это что? — тихо спросила Рина, разглядывающая набор.
— Если я подойду к грядке и спрошу что нужно, чтоб вырастить редиску, то ты тоже разложишь лопатки, тяпки, лейки, удобрения и семена. Так и здесь, — ответил я, проведя ладонью над имуществом.
— Поняла, — пробурчала девушка, но по её грустным глазам читалось, что она ни хрена не поняла.