Мы вдвоем

Не нужно было больше плыть против течения, настойчиво призывая возвратиться к телу, как он делал когда-то в ешиве. Теперь он постепенно терял Алису. Теперь постепенно тускнело прежнее сияние йоги. Он шагал по обочине, пытался раствориться в толпе. Стать незаметным. Без особых надежд, новаторских мыслей, пылкого стремления к творческой жизни. Теперь он был не прочь стать лишь одним из многих, в нем поселился здоровый цинизм, отвращающий его от жалких попыток совместить все со всем: иудаизм с йогой, Тору с тай-чи, каббалу[13] с коучингом, рабби Нахмана с шиатцу. Прочь, прочь от этих наивных людей, пытающихся с неизменным выражением прозрения на лице убедить нас, что одно не исключает другого. Иногда ему хотелось схватить и потрясти взбаламученных будущих даянов — пора взрослеть! Поколебать их убежденность — в Торе не содержится все на свете! В ней нет ни его тревожного ухода в себя, ни навязчивых напоминаний об упущенных возможностях, ни преграды между ним и Алисой, образовавшейся после выкидыша и все еще не исчезнувшей. Ему хотелось схватить каждого из них за хилое горло, слегка придушить и рявкнуть: «Не обманывайте себя!» — глядя прямо в их доверчивые глаза, жадно впитывающие слащавый холизм Шая.

Йонатан приходил сюда лишь потому, что его заброшенное, отвергнутое тело требовало этого от него, ждало этих минут. Как только Шай завершал занятие, он спешно уносил ноги из зала, в гнетущей тишине переодевался и вскакивал на велосипед, торопясь вернуться домой. Только раз, в начале, остался вместе с другими приближенными пить чай с вербеной и полынью — то была изящная, полная важности церемония. Однако ему не понравилось преувеличенное поклонение учителю Шаю и исходящее от учеников чрезмерное возбуждение. Он знал, что успех Шая угрожает ему, пронизывая нитями зависти. Нечто в харизме, в облике, самодостаточности, в языке Шая, в том, что тот занимался именно тем, чем хотел, напоминало Йонатану, что сам он забросил то, чего по-настоящему хотел, продолжал хотеть, но, возможно, боялся открыто это признать.

Вот только почему перед началом занятия он опять забыл выключить телефон? Прибор беспрерывно вибрировал, и Шай смерил Йонатана многозначительным взглядом, в котором было и милосердие, и порицание, и глубокое разочарование, а вибросигнал не прекращался. Шай снова сделал ему знак глазами, и тут Йонатан понял — это Мика. Я должен ему ответить, оправдывая себя, прошептал он, опустил глаза, зная, что незачем что-то объяснять, ведь никому не дано этого понять, поспешно вышел в коридор и увидел: восемь пропущенных звонков.

Он знал, что это случится.

Все уже кипит. Катятся камни. Трубный глас. Вспышки молний и факелы[14]. Гром и град, и огонь разливается по земле[15]. Демоны — да, есть в мире демоны. Тут, при всем уважении, Рамбам ошибался[16]. Или, быть может, именно вопреки ему они вернулись в мир из небытия. Образ тела. Образ души. Пропасть. Тревога. Страдающая душа, бесстыжие собаки[17]. Мгновение до извержения вулкана без возможности избавления.

Йонатан хотел было вернуться в зал, потянуть за ручку железную дверь и прокрутить все назад, усмирить демонов и продолжить занятие, но телефон завибрировал вновь, и он знал: ничто уже не поможет — время пришло.

Он вышел на улицу, взглянул на небо: смеркалось, тьма наступала на слабеющий свет, безоговорочно требовала покориться ей, сдаться и, как водится, позволить властвовать в царстве ночи. Вспомнилось упреком: он обещал Алисе принести молока, она всегда добавляет его в кофе — что поделать, без кофе я не человек, говаривала она, улыбаясь ему своей довольной улыбкой. Он вспомнил также, что еще не помолился минха[18] и вот-вот закончатся тринадцать минут после заката, в течение которых в крайних случаях разрешается произносить эту молитву, а разве вся его жизнь в последнее время — не крайний случай? Он встал у стены культурного центра и начал молиться.

Но погрузиться в молитву не получилось, в его словах вряд ли удалось бы обнаружить истинное намерение, так как сердце его было полно злобы. В первом стихе, «Господь, открой мои уста, и да восхвалит Тебя мой рот», мысль еще поспевала за словами, но затем благословения посыпались одно за другим и превратились в утратившую смысл вереницу мутных слов. Вскоре Йонатан обнаружил себя шагающим, будто это не он, а кто-то другой, а он лишь наблюдает за этим другим, как тот делает три шага назад, слегка наклоняя тело влево, затем вправо, привычно бормоча: «Творящий мир в своих высотах да сотворит Он мир нам». Бормоча, подумал, достать ли телефон, ведь он сейчас разговаривает с Богом, где это видано — смотреть на телефон, когда разговаривавшее Богом? Однако сдался, быстро сунул руку в карман к телефону, который не прекращал там тарахтеть, поскольку теперь любая ситуация — во спасение жизни, и прочел сообщение: «Ты где, брат? Заберу тебя на машине. Поедем к адвокату. Есть отличная мысль!»

Удушье подбирается к Йонатану, охватывая тело своими цепкими щупальцами, которые разрастаются и множатся, зажимая Йонатана в тиски. Он вспоминает, что в любой нестандартной ситуации у Мики чудом появляется машина, и привычно отмечает: первый симптом.

Тьма продвинулась в глубь сухого неба. Мика, постоянно сигналя, уже ждал его на дороге у центра «Эфрон». Йонатан бросил взгляд через окно на происходящее в зале, и, хотя выражение лица Шая было по-прежнему жестким, аргументы для оправдания уже созрели в его мыслях. У меня и правда нет выбора — попытался Йонатан убедить сам себя, потянул тяжелую железную дверь, на цыпочках прокрался в зал и, почти не разжимая губ, так, чтобы слова звучали неразборчиво, прошептал на ухо Шаю:

— Срочное дело. Прости, это в самом деле срочно.

Чтобы не дать возможности Шаю ответить, слегка ему поклонился, опустил голову и, глядя под ноги, попятился к выходу.

Мика сидел в серебристо-черной шестой «мазде», арендованной из «Бест», Йонатан открыл дверь и произнес:

— Здравствуй, Мика.

Тяжелое облако одеколона пахнуло на него, а Мика, перебрав несколько радиостанций, добавил громкость, прокричал вместе с песней: «Кто верит, тот не боится!» — и произнес:

— Ну, Йонатан, залезай давай, — и поспешные жестом показал: нет времени.

Как только Йонатан сел и захлопнул дверь, «мазда» сорвалась с места. Мика ехал быстро, порой еще сильнее нажимая ногой на педаль газа, а пальцем — на кнопку громкости, миновал сдержанно-самодовольные серые здания улицы Ѓерцог, промчался на красный свет, и Йонатан педантично отметил: второй симптом. Отчетливо понимая, что дальше ловить симптомы без толку — все и так тут ясно, — он закричал:

— Красный же, ты чего? Хочешь, чтобы права отняли?

Мика процедил: чтоб они сдохли, эти полицейские, заразы все как один, разве Йонатан не слышал о расследованиях против тамошних сотрудников, да там все преступники, в полиции полно «оборотней». Он покосился на древний византийский монастырь в Долине Креста, что высился справа, затем поднялся по тесной, кривой улице Аза, миновал кафе «Моиз» слева, кафе «Йеѓошуа» справа, кафе «Момент» и маленький памятник погибшим там в теракте в 2002 году и наконец удивительно умело скользнул на узкий тротуар у дома номер восемь по улице Бен-Маймон.

— Это кабинет адвоката Горена, — подытожил победительно, будто доказывая, что ничего не выдумал, все абсолютная истина.

Мика торопливо затушил мотор, пригнул правое зеркало, чтобы никто его случайно не задел, а Йонатан вышел к ближайшему автомату для оплаты парковки и запихнул в его жадно распахнутую пасть пару шекелей. Преувеличенная боязнь штрафов заставила его для пущей безопасности кинуть внутрь еще несколько монет, после чего он поспешил следом за Микой, который уже взбежал вверх по широким ступеням лестницы, утопил большим пальцем кнопку звонка и, не дождавшись ответа, начал колотить по внушительной двери.

— Здравствуйте, — произнесла затянутая, как мумия, в костюм секретарша, сидящая в приемной, поднимая на них жесткий и строгий взгляд. — Не нужно стучать, достаточно позвонить. Чем можно вам помочь?