Мы вдвоем

До Цфата доехала автостопом на машине, престарелый водитель которой возмутительно медленно подвозил своего приятеля. Побродила по переулкам города каббалистов с сильным ощущением, что ведома провидением, в одной из галерей приобрела картину, написанную нежной акварелью, с десятью сфирот[72] кисти американского художника по имени Элиэзер, который, нахлобучив синий берет, писал каббалистические работы. Он спросил ее, по какому поводу покупка, и Алиса, задумавшись на секунду, с улыбкой ответила:

— Для моего нового жилища. — И, посомневавшись еще мгновение, уточнила: — Нашего.

Он улыбнулся в ответ и спросил, завернуть ли, она ответила «да» и вышла на улицу с синим пакетиком, в три приема автостопом доехала до края поселения и спросила себя: «Если я гвура, то Йонатан что? Хесед? Может, тиферет? Или ѓод?[73] А может быть, лучше просто спросить его?» И, не задумываясь более, поспешила набрать его номер.

Когда она позвонила, день клонился к вечеру. Йонатан закончил подготовку к завтрашнему уроку по теме судов и был занят проработкой скучнейшей пьесы «Дети тени», входившей в выпускную школьную программу. Он был утомлен и знал, что даже еще один стакан черного кофе не поможет ему сбросить усталое оцепенение. Герои пьесы Йорам и Нурит резвились в его голове, Йонатан перестал их различать и вспомнил, что сам на выпускных экзаменах предпочел этой странной пьесе «Простую историю» Агнона. Кто, черт побери, решил ее включить в программу? Тут дело в коллективном чувстве израильтян: если литературное произведение посвящено памяти о Холокосте, его надо обязательно изучать, даже несмотря на слабую художественную составляющую, — так витиевато объяснил он себе необходимость завтрашнего урока по этой пьесе.

Йонатан вышел из дома и отправился на вечернюю прогулку по улице Шабази и уже поднимался по узкому переулку Маалот-ѓа-Рав Хаим Ираки, как вдруг зазвонил его телефон, и на экране высветилось имя «Алисуш». Он попытался успокоить дыхание, подождать секунду, просчитать, что она ему скажет, как он начнет отступать и куда убежит, но палец нажал на кнопку, и он быстро, как бы между прочим, произнес: «Здравствуй», моля, чтобы она не услышала, как он взволнованно дышит.

Он пересек улицу Усышкин, миновал дом, в котором когда-то жил знаменитый профессор Йешаяѓу Лейбович, услышал ее слова «да, Йонатан, мы вместе», у него вырвалось ликующее: «Алиса, как здорово!» — и он поймал себя на мысли, что «здорово» совсем неподходящее слово, просто первым пришло на ум. Пожилая женщина, шедшая впереди, испуганно обернулась — в ее глазах застыло удивление. Спустя мгновение он уже спокойным тоном спрашивал Алису, откуда она звонит, а та отвечала, что гуляет по обочине дороги, окружающей северную часть поселения, на что Йонатан сказал:

— Алисуш, это не опасно? Ты там ходишь одна, в темноте, я волнуюсь за тебя и, кроме того, наконец позволяю своей скрученной в пружину тоске по тебе высвободиться. Ты чувствуешь, как она, преодолевая расстояние, мчится к тебе?

Она ответила с громким, смущенным смехом:

— Конечно, мой милый, я тоже очень-очень хочу тебя увидеть.

Йонатан дошел до маленького заброшенного садика на углу улицы Наркис и ощутил прилив грусти. Затем ноги отвели его на улицу Шило, где на стене рядом с каббалистской ешивой он увидел граффити: «Любовь больше того, кто любит», и подпись помельче: «Иосиф Бродский». Придя домой, поискал в Гугле «Бродский» и узнал, что в Советском Союзе поэт на пять лет был осужден за тунеядство…

5

У Йонатана и Алисы вечер каждого вторника отводился совместному просмотру какого-нибудь фильма. Такое негласное правило установилось после выкидыша — им непременно нужно было побыть вдвоем. Не просто находиться вместе, каждый вечер рассказывать друг другу, как прошел день на работе или учебе, а именно проводить один вечер в неделю обязательно вдвоем, делая вместе что-то клевое. Слово «клево» в жизнь Йонатана ввела Алиса — можно заниматься чем-то клевым, а не утыкаться в книгу, повторяла она ему в начале знакомства.

По вечерам Йонатан иногда работал ассистентом фотографа, но по вторникам не снимал и не выходил на ежевечернюю пробежку, во время которой обычно добегал до поворота на поселок Ора, а Алиса не принималась за чтение и пропускала урок пилатеса в общинном центре имени Филиппа Леона, который открылся за скульптурой «Чудовище». Они отключали телефоны, клали их на полку в прихожей, смахивали пыль, накопившуюся в квартире за день, и быстро мыли посуду после ужина. Будь что будет, а этот вечер они проведут только вдвоем. Сами по себе.

Алиса еще с воскресенья начинала планировать, как они будут смотреть дома фильм, а потом есть ее любимое мороженое Haagen-Dazs, как дети, прямо из контейнера, потом закроют шторы, отгородившись от всего мира, лягут на красно-коричневый диван в гостиной и заснут рядышком. Это была мечта: заснуть в гостиной. «Мне наскучило спать в спальне», — сказала в тот вторник ему Алиса и сложила губы так, словно удерживала в себе некую тайну.

Но Йонатан целый день не прекращал разговаривать с Микой по телефону, раздраженно и все больше повышая голос. Мика заявил, что уже подал иск против Гейбла в суд. Потом позвонила взволнованная Ноа, старшая сестра, и передала, что слышала от мамы, которая слышала от папы, что его обескуражил их визит и вся эта мутная история с иском, а Мика их еще больше запутает.

— Что происходит? Скажи как есть, — потребовала Ноа. — Я очень переживаю! — Разговор она закончила умоляющим, подобострастным тоном: — Миленький, присмотри за братом, ладно? У меня правда нет сил на очередную его волну, понимаешь, у меня есть и своя жизнь, так что все это совершенно некстати.

Йонатан подумал, что сестра заблуждается, считая, что у него все под контролем и стоит ему нажать на нужную кнопку, как все уладится и забудется только потому, что Ноа говорит «некстати».

— Так что, брат, не забудь мне сообщить, как все продвигается, — и она, как обычно, отключилась, не прощаясь.

После разговора с Ноа — когда у Мики наступало обострение, они чаще перезванивались — Йонатан пришел посидеть с Алисой на красном диване. В этот раз они планировали посмотреть «Медузы» Этгара Керета и Ширы Гефен. Ноа специально позвонила Алисе сказать, что это отличный фильм, поднимающий экзистенциальные вопросы, о которых не принято говорить, и что они непременно должны его посмотреть.

Йонатан знал об их с Алисой планах на вечер и, кроме того, понимал, что равновесие в их семье еще непрочно и его легко нарушить, но у него не оставалось выбора. Ему было просто необходимо избежать просмотра фильма — только раз, честное слово, только в этот раз. Не мог он найти в себе силы делать вид, что следит за сюжетом, не относящимся к его жизни и его глубинам. Ему не хотелось и притворяться перед своей Алисой, прикидываться, что фильм его занимает.

Его вдруг посетила очень странная мысль. Вот бы снять номер в гостинице — только на эту ночь.

И просто выспаться. Не смотреть на огромный плазменный экран, висящий напротив кровати, не отдергивать занавеску, чтобы поглядеть на ночной пейзаж и вообразить, каким он предстанет утром, не бежать проверять, готов ли ужин и какие сорта сыра уже разложены на буфете. Просто улечься на белую постель, распластаться по диагонали, как он любит, и заснуть. Вот и все. У него не было сил на Мику и Микины выверты, грозящие затопить его целиком, он хотел полного покоя, чтобы никто не знал, где он, и не задавал назойливых вопросов, чтобы ему не приходилось отвечать и защищаться. Он просто выключит мобильник, усмирит бурю, качающую его утлую, дырявую лодку, и будет спать, и спать, и спать.

Но, понимая, что выбора нет, он подошел к Алисе и сказал ей принужденным тоном:

— Ну, давай смотреть фильм, — зная, что она заметит нежелание в его голосе.

Действительно, как только он к ней приблизился, Алиса закуталась в пуховое одеяло — «мое приданое», как она его в шутку называла, — оставив для обзора лишь небольшую щелочку.