Страница 13 из 29
– Саженцы стоили очень дорого. На весь город не прижились только три: два погибли, один – украли. Я горжусь. Это была моя идея посадить у детских площадок и хоккейных коробок серебристые ели. И уникальные толстоигольчатые сосны у Дома культуры тоже я попросила посадить. Меня наградили. Я стала ударником труда. Меня ставили в пример, написали в газете. Спустя двадцать лет, когда деревья превратились в гигантов тоже написали статью: рядовой молодой бухгалтер подала идею засадить город саженцами из питомника; и закончили фразой – только математический склад ума мог просчитать всю волшебность задумки!
Тогда мама просто кивала. Потом уже, спустя годы, она поняла саму суть:
– А ведь Галина Мурмановна рисковала. Не прижились бы саженцы, её бы критиковали. Целый лес деревьев, бескрайние леса, а саженцы – из питомника подмосковного заказали. Всё-таки тогда думали головой. Заказали самое лучшее. Но странно, что все буквально прижились, тебе не кажется?
– Не знаю, мам.
Позже, когда мама прикупила квартиру над мастерской, она пригласила Галину Мурмановну стать бухгалтером её маленького производства. На вопросы Инессы, зачем она набирает таких старых: что Галину-Мур, что Зою Константовну, мама ответила, что у этих людей есть чувство ответственности, своя позиция, они могут принять решение и не станут юлить и увиливать, и обвинять других, если что-то не получилось. Найти человека, за работу которого можно быть спокойным, очень сложно, говорила мама, у меня до сих пор стресс от суда, хорошо, что судья тогда просто пожалела меня, рисковала и вела себя не по протоколу…
Инесса была не против Галины Мурмановны сейчас, но в первую их осень соседка настораживала. После улыбчивого приёма и частого летнего общения, осенью Галина Мурмановна вдруг стала отвечать односложно, вела себя не просто странно, а подозрительно. Ближе к октябрю Галина Мурмановна перестала появляться на балконе по утрам, любоваться клумбами и видом вообще. Однажды Инесса по обыкновению качалась на качелях и скучала в одиночестве; увидев, как Галина Мурмановна выходит, по привычке подбежала к ней и с детской непосредственностью стала жаловаться, что её «не взяли на конёчки». Галина Мурмановна не ответила, заспешила, заторопилась, тогда Инесса спросила насчёт цветочков, не надо ли чего ещё вскопать. Галина Мурмановна остановилась, пришла в себя, как проснулась, и стала жаловаться:
– Осенью плохо себя чувствую, Инессонька, не в духе я, устаю. Хочешь, честно скажу тебе?
– Хочу конечно! – обрадовалась Инесса.
Галина Мурмановна наклонилась к Инессе и проговорила тихо-тихо:
– Знаешь, Инессонька. Я чувствую связь с растениями, для многих растений осень – это смерть. И не надо мне говорить о перерождении, о цикличности и бессмертии природы, я всё это знаю. Я – не биолог, всего лишь бухгалтер на пенсии. Зимой у нас хорошо, но не осенью. Мне иногда мерещатся какие-то тени в нашем парке, и не я одна их вижу.
Не раз, и не два Галина Мурмановна и потом болтала и болтала про смерть растений, фитолампы и тени в парке, но мама считала, что это бредни – человеку хочется сказки:
– Всегда хочется верить, что зло будет наказано, вот люди и придумывают себе сказки, фантазируют.
– Но причём тут тени в парке и зло, мама? – Инесса протестовала против главбуха, у которого осенью портится настроение.
– Ой, не знаю. Да пусть ходят эти тени, – отмахивалась мама. – У каждого свои заскоки.
– Но почему Галина-Мур осенью еле кряхтит, а ближе к зиме щебечет совсем молодым голосом, не вяжется синичья трель с её морщинистой внешностью!
– Ой, да ладно! На ней ни жиринки! Доживи до её лет, посмотришь на свою внешность. А голос в возрасте может пропадать, это связки не здоровые.
– А тебе не кажется, мама, что у бухгалтера связки-то как раз не страдают, это ж не певец?
– Ой, отстань, Иннусёныш, достала.
В городе про тени слух тоже ходил, Инесса не раз слышала об этом и после, но считала это придумками девчонок и воспалённого воображения некоторых взрослых…
Чем ближе в тот памятный день подступали к Дому культуры, тем больше детей ряжом топали на праздник, на самый волшебный праздник. Более двух тысяч лет назад волхвы увидели звезду и сразу поняли, что надо идти в хлев к божественному младенцу – это всё Инессе Галина-Мур рассказала по дороге.
– А я в мультике смотрела, что чёрт перед Рождеством месяц украл с неба. И никаких малышей…
– Инесса! – улыбнулась мама. – Доставай свой билет.
Инесса и не заметила, как забежала в фойе. Восторг как волшебный вихрь не давал стоять на месте – Дом культуры стал новым, разукрашенным лампочками. Инессе хотелось пробежаться на третий этаж, оббежать весь дом, такой богатый, надёжный, в завитушках и с колоннами. Настоящий праздник начался, раз взрослые стали пропадать – многие родители оставались перед входом, напутствуя более старших детей. Мама остановилась в кассе купить билет, оказывается взрослым нужен отдельный билет.
Инесса забыла о маме, и о Галине Мурмановне, которой не сказала «до свидания» и «спасибо за компанию». Ёлка блистала, огромная, просто гигант, мигала и подмигивала не ледяными, а настоящими игрушками и игрухами, вокруг неё слонялись дети в красивой одежде и «уродской синтетике» – так называла мама яркие плюшевые комбинезоны с хвостами и ушками.
– Ещё не начали! – крикнул знакомый голос. К Инессе бежала девочка-дама, в кудрявом парике, историческом платье, с мушкой на толстой щеке в виде цветочка.
– Лиза!
– Инка! – Лиза обняла Инессу, постаралась поднять, Лиза, как и Инесса, счастлива: – Здорово, корова!
– Царица Елизавета! Ведёшь себя, как плебей! – к Лизе прытко торопилась её массивная бабушка, она была похожа на гигантский колобок.
– Привет! – Инесса тоже обрадовалась, но, как могла, старалась скрыть это – Лиза кричит неудобную правду в глаза. Сейчас как начнёт про фигурное катание болтать и хвалиться.
– Здравствуй Инночка, здравствуйте мама. – Бабушка Лизы улыбалась, она не знала, что Инесса никакая не Инночка. – Пока не начали, скоро музыку включат и не поболтать тогда.
– Извините, нам раздеться надо, переобуться. – Мама постаралась сказать это мягко.
– Внизу гардероб, мы вас проводим.
– Нет, нет, не утруждайтесь! – запротестовала мама, Инесса прекрасно видела, что мама не хочет с ними общаться. А Инесса несмотря на всё хотела!
– Вы не хотите с нами дружить? – Лиза спросила в лоб, без угрозы, без ноющих интонаций.
– Нет, что ты, девочка! – улыбнулась во второй раз за месяц мама. – Мы очень вам рады, тут у мамы потекли слёзы, она пожаловалась бабушке Лизы:
– И на фигурное катание нас не взяли, и в садик на очередь только поставили, скучаем, недавно переехали.
– Мы как раз по этому поводу вам так и обрадовались, – бабушка Лизы взяла маму Инессы за руку, двинулись чинно парами, как в детском саду: впереди девочки, за ними – тётеньки
– Мы вас всю осень вспоминали, – сказала Лиза и стала накручивать на палец искусственную кудряшку.
– Лиза! Парик грохнется!
– Ой! – Лиза отдёрнула руку как ошпарилась, и тут же загоготала: – Каждый день с меня этот парик сваливается, велик, и душно в нём, но царицы привыкли терпеть ради красоты.
– Ты чего? Каждый день сюда на ёлки приходила? – поразилась Инесса.
– Нет. Здесь в четвёртый раз, но меня ещё на другие водят.– Лиза поставила руки в боки, выпятила вперёд живот: – С меня ещё фамильный портрет нарисовали.
Вот везёт некоторым, думала Инесса, бывают же счастливые девочки: пузатые, а на фигурное катание их принимают, и повсюду водят, и портреты рисуют, а её, Инессу даже не сфотографировали…
Когда спускались по небольшой в четыре ступени лестнице в гардероб, бабушка Лизы жаловалась, что на лестнице она не видит из-за живота ноги, она вцепилась и в маму, и в перила, не переставая причитать и благодарить за помощь.
Галантный гардеробщик, в жилете, при бабочке, в белых перчатках как у фокусника с удивлением поднял бровь на Лизу с бабушкой, но ничего не сказал. Бабушка Лизы плюхнулась на лавку: