Мерцание страз

– Поздравляю! – испуганно улыбнулась мама.

– Лизун! Что ты как троглодит? Давай теперь каждому сообщим. – Папа Лизы с трудом (он сидел спиной) обернулся к Инессиному столу, но у него это вышло плохо, тогда он повернулся вместе со стулом и виновато произнёс: – Извините, хвалится дочка, все секреты семьи выдаёт, – он с шумом развернулся обратно и сказал теперь Лизе: – Ну, купи себе, Лизун, медаль, – и хихикнул, довольный своей остротой.

– Лизонька! Дожуй, детка. Заворот кишок заработаешь, не глотай кусками, вот что значит с самого утра ребёнок недопитанный, на голодном пайке! – беспокоилась бабушка-гора и тоже обратилась к маме Инессы: – Сколько нервов эта тренерша нам попортила за эти дни, девчат, и это мы ещё заниматься не начали.

А мама Лизы передёрнула презрительно плечами и произнесла:

– Тоже мне элита.

– Элита – это хоккей, – подал голос дедушка и указал большим пальцем-сарделькой назад на стену. Надо отметить, что дедушка был самый изящный в компании тучного (а попросту говоря жиробасного) семейства, во всяком случае дедушка свободно мог двигаться на стуле, поворачиваться во все стороны. – А эти фигуристы… Бессмысленный вид спорта. Лизок! Дожёвывай и поехали. Дел невпроворот!

– А мы как? – засуетилась мама. – Пойду подойду, спрошу.

Инесса продолжала пить коктейль, за соседним столом стали подниматься взрослые – Инесса понимала по звуку отодвигающихся стульев и дрожанию на её столе стаканчика с салфетками. Лиза подсела к ней, но Инесса решила с Лизой не разговаривать: зачем Лиза кричала, что Инессу не взяли в фигурное катание? Конечно же её взяли, непременно и обязательно взяли!

– Пока Инка! – Лизе было всё равно: разговаривают с ней или нет, главное, что она разговаривает.

Инесса даже не обернулась и не попрощалась с Лизой – да ну её, сейчас ещё начнёт спрашивать: а где твой папа. Инесса заметила: когда дети с папами, они сразу и у других начинают спрашивать об их папах. Но откуда Инесса может знать, где её папа, если даже мама не знает.

Инесса не смотрела по сторонам. Существовал стол, и коктейль, и корзиночка. А всех остальных – ну их. Так сказала Инессе соседка Галина Мурмановна, выслушав мамину историю с судом и покачав сочувственно головой.

Мама всё стояла около группы родителей, разговаривающих с тренером, терпеливо ждала. Инесса допила коктейль, побулькав напоследок пузырями на дне стакана, досмаковала корзиночку, стала пялиться по сторонам, снова уставилась на маму. Наконец, все разошлись и очередь дошла до мамы. Тренер уставилась в розовый блокнот и покачала отрицательно головой. Мама указала рукой на Инессу, сидящую за столом. Тренер стала что-то говорить, мама отвечала. Затем мама с совершенно каменным лицом вернулась к столу.

– Пошли, Инессёныш, – мама сдерживалась, но всхлипнула. В фойе оставалась совсем мало людей, у стены, рядом с входной дверью, на мягких скамейках переобували странные тряпочные чешки довольные девочки, их мамы весело щебетали о чём-то и смеялись, их мамы гордились, обсуждали «рейтузики» и «конёчки». В углу девочка, у которой ноги сходились в коленях и расходились книзу, стояла недовольно насупившись – ждала, наверное, чтобы её забрали наконец и увели подальше от этого позора. Фойе изменилось: опустело, стало казаться ещё больше, теперь можно было внимательнее рассмотреть и картину с чудищами, попросить их зацепить крюками противную Лизу. Инесса больше не пугалась чудищ. Оказывается, они тоже на коньках, на льду, можно рассмотреть даже синие разводы на льду… Но нет: за столик у стены уселись красивые тёти, и Инессина тренер тоже – конёчков чудищ снова стало не видно. Тренеры смотрели, вроде и на Инессу, а вроде мимо, сквозь Инессы, сквозь её мамы.

– Мама! Посуду убрать?

– Убери, я тебя на улице подожду.

Инесса обожала убирать грязную посуду. Первым делом она выкинула в висящий огромный чёрный мешок салфетку, обернулась растерянно.

– Стакан сюда! Ну помощница! Ну молодчина, – улыбнулась буфетчица и снова подмигнула Инессе. Под похвалы буфетчицы Инесса потащила тарелочку, ложечку и стеклянный стакан на столик с грязной посудой.

На улице мама разрыдалась, они шли, а мама плакала.

– Мама! Что с тобой?

– Не взяли нас.

– Почему?

Мама тогда ничего не ответила, много позже она рассказала, с каким презрением с ней говорила тренер, когда узнала, что Инесса её дочь.

– Вы посмотрите, говорила она мне, посмотрите какого ваша дочь роста. Ей же нет ещё пяти, верно? Это невозможно с таким ростом на фигурном катании, зачем вы вообще явились на просмотр? И знаешь, Ин, я почувствовала себя полной дурой, пятым сортом, представляешь? Стоит эта маленькая пигалица, на голову ниже меня, а ведь и я невысокого роста, и рассказывает пигалица, какой ты у меня слоник, прикинь?

– Да ладно, мам, её довели родители Лизы, вот она и высказала своё презрение нам и за меня, и за Лизу, я ж с Лизой в раздевалке болтала, Виолетта Сергеевна (так звали тренершу, не отобравшую Инессу) решила, что мы их знакомые и тоже сейчас проситься начнём. Они все такие фигуристы звёздные, отвратные они, со многими так говорят высокомерно, перед ними подлизы стелятся всю дорогу, а им приятно, они себя сразу великими чувствуют. Просто тебя это задело, ты ж не пресмыкала.

– Ну как сказать. Уж как мы с тобой клиентов облизываем. А фигуристки и верно – каста, высшая каста, – улыбается счастливо мама. Теперь, спустя столько лет, можно и побыть счастливый, сколько мама денег заработала на неуёмных амбициях этих тупых фигуристок, а особенно их фанатичных мамок-нянек. Но, всё-таки, ту историю мама вспоминает с грустной улыбкой. А Инесса считает, что тогда у неё на сердце появился плюс один шрам – так она расстроилась даже не столько от того, что не взяли, сколько от презрения, которое она почувствовала по отношению к себе, она ловила на себе взгляды тренеров фигурки и дальше, когда она стала заниматься хоккеем, а те случайно заходили в их хоккейную раздевалку. Она запомнила хорошо поджатые губы, презрительный уничтожающий взгляд Виолетты Сергеевны – она сама Инессу не взяла, но почему-то ей не нравилось, что Инесса всё равно здесь, в Ледовом дворце. Спустя время Виолетта Сергеевна начала улыбаться Инессе, Инесса очень обрадовалась тогда, здоровалась, как здороваются нормальные жизнерадостные самостоятельные самодостаточные дети, которым родня в попу не дует и не переживает по поводу каждого чиха. Виолетта Сергеевна с мамой давно приятельствует. С мамой, спустя пять лет весь ледовый дворец, то есть все, кто связан с фигуркой, захотели дружить – всем же костюмы нужны всегда срочно, все хотят побыстрее отшиться. Но мама никогда не торопится, когда отшиваются дети из группы тренерши Виолетты Сергеевны. «Подождут, – говорит мама. – Мы ждали, когда на просмотр пришли. Не очень Виолка шевелилась-то и с таким выражением лица ходила, как будто ей все должны». Мама не злопамятная, но тоже припоминает тот день до сих пор и всегда с детей Виолетты берёт чуть больше – «за то, что отнеслась без должного уважения» – мама цитирует любимую свою книгу.

Тот злополучный день, когда не приняли… Инесса не может сказать, что расстроилась так сильно тогда; она стала расстраиваться, когда повзрослела, когда стало ясно, что она, слоник в детстве, доросла всего-то до ста шестидесяти восьми, сильно похудела и очень сильно похорошела, с таким ростом и с такой внешностью она могла бы в командах синхронного катания вполне себе солировать, но, справедливости ради, солировали там девочки-спички, пониже и похудее, но она могла бы стать крайней – в синхронном катание крайние есть даже за сто семьдесят, они как правило делают поддержки.

После дворца они зашли с мамой в ДК – дом культуры, записались на ритмику и танцы для дошкольников. И хотя бы мама перестала плакать. Но если раньше они жили в Шайбе ожиданием начала занятий фигуркой, то теперь они стали жить как-то расслабленно, совсем скучно. Вставали поздно. Мама стала какая-то тихая, всегда грустная, вялая. Они сидели дома и смотрели диски с мультиками по ди-ви-дишнику или гуляли по лесу, который мама называла «парк» – парк тогда казался Инессе лесом! Как-то ночью Инесса пошла в туалет и остановилась у прикрытой в комнату двери: мама рыдала, она с кем-то разговаривала, жаловалась, что заказов нет, что жалеет, что переехала, что в сад не взяли, что на фигурное катание не прошли отбор, что она скучает среди чужих людей. Наверное, кто-то в трубке старался маму успокоить, потому что она приводила всё новые и новые доводы, и что магазинов тканей нет нормальных, и что нитки продаются китайские, а не отечественные, и «это просто удача, что я привезла свои». Мама жаловалась, что работать можно устроиться только уборщицей на военный завод, а больше нигде не берут. Мама брала паузу – видно слушала ответ, – и снова рыдала: заказов нет, здесь её никто не знает, заказчиков как в Москве не набрать, и друзей у неё нет.