Страница 39 из 81
Отправил батоны в печь – принялся укладывать в деревянный таз тёмные ржаные караваи. Пролежали те на столе не один час, но оставались тёплыми. Хлебная корка хрустела под нажимом моих пальцев. Нос мне щекотал приятный аромат – воображение тут же воспроизводило кисловатый вкус ржаного мякиша. Вспомнил вдруг о том, что в прошлой жизни похожий хлеб часто покупала моя жена, вечно сидевшая на диете. Должно быть, именно поэтому в новом мире я предпочитал выпечку из пшеничной муки.
Загрузил таз караваями. Потащил его в магазин. Но у самой двери вдруг остановился. Замер. Попытался понять, что именно меня насторожило. Сообразил, лишь когда прислушался. Понял, что в зале, где заправляла Лошка, было сейчас не так шумно, как обычно. А ведь в это время там должна была реветь многоголосая толпа. Нет, женские голоса там раздавались. Но звучали они не так громко, как раньше. Будто покупатели сознательно говорили тише, опасаясь шумом кого-то разбудить или потревожить.
Ногой приоткрыл дверь. Подставил лицо прохладному воздуху. Увидел улыбку на лице продавщицы – спокойную, открытую. Тревога, что была во взгляде Лошки совсем недавно, испарилась не оставив и следа. Девица выглядела бодрой и довольной. Привычными движениями сгребала с прилавка мелочь – бросала её в ящик. Передавала покупателям хлеб. В своей обычной манере отвешивала женщинам комплименты. Лошка заметила меня – встрепенулась, блеснула зубами. Посторонилась, пропуская меня к опустевшим стеллажам.
Я с грохотом поставил на прилавок таз. Принялся раскладывать караваи по полкам. Покупатели за моей спиной зашумели, приветствуя появление новой партии хлеба. Я повернул голову: хотел краем глаза взглянуть на лица женщин. Но вместо этого уставился в карие глаза клифского волкодава – Веры. Собака сидела в углу зала, по правую руку от продавщицы. Горделиво выпрямив спину и приподняв морду. Поглядывала на меня с выражением показной скуки, но шевелила ушами, прислушиваясь к шорохам и болтовне покупательниц.
Привлёк к себе внимание продавщицы.
- Давно она здесь? – спросил я.
Указал на клифа.
- Собачка-то? – сказала Лошка. – Давненько. Сторожит меня. Молодчина. С нею мне туточки спокойно. Так и работать веселее. Спасибо вам, мастер Карп. Пусть токмо явятся енти пустоголовые болтуны! Уж мы им покажем! Костей не соберут! Правда, Верунька?
Собака едва заметно качнула головой. Тоскливо вздохнула. Но тут же облизнулась и вильнула хвостом – вызвала восторг на лицах у наблюдавших за ней женщин.
***
Я попросил мастера Потуса присмотреть за клифом в магазине: опасался, как бы собака чего там не учудила. Но Вера, по словам старика, вела себя просто идеально – для здоровенного зверя в окружении женщин. Я пропустил мимо ушей шквал похвал в адрес четвероногой стражницы, в очередной раз заподозрив, что старый пекарь любил животных больше, чем людей. Во всяком случае, к клифским волкодавам мёртвый старик относился лучше, чем ко мне.
Призрак известил меня, что страж на посту в магазине сменился – примерно через полтора часа после того, как я заметил рядом с Ложкой собачий пост охраны. На смену Вере явилась Надежда. Как собаки передавали друг другу дежурство я смог представить лишь со слов старого пекаря. Чтобы посмотреть на это зрелище не сумел выкроить и минуты: вынимал из печи очередную партию караваев. Босс тоже заступил на пост – когда я в очередной раз, скрепя зубами, изображал тестомешалку.
Как же мне сегодня не хватало кухонных механизмов из прошлого мира! Я представлял, как легко с моей работой справилась бы дешёвая китайская машина. Я бы лишь нажимал на её кнопки! А не вручную месил тесто, заправляясь не электричеством, а лишь водой, хлебом, да ещё магией – заклинания профессора помогали не вспоминать об усталости и сонливости. Не знаю точно, как отреагирует на нынешние упражнения «антистарость». Но подозреваю, что мои раскачанные руки после двух дней работы не пролезут в рукава рубахи.
Ближе к вечеру отметил маленький юбилей: миновали первые сутки моего добровольного рабства. К тому времени я сбился со счёта, сколько партий хлеба успел испечь. Только и успевал ставить опару (вино для этого не использовал: сам перед собой не выкаблучивался), месил тесто, лепил заготовки, вынимал из печи караваи. А ещё носил с реки воду, подбрасывал в печи дрова, бегал кормить собак и Полушу (парень за сутки трижды просыпался), пообщался вчера с рекламщиками, раскладывал в магазине на полках караваи.
Отчётливо осознал, когда пошли вторые сутки моего дежурства, что быть пекарем – не моя мечта. Испечь разок хлеб – не то же самое, что выпекать хлеб в конвейерном режиме. Понял, что играть роль владельца пекарни мне нравилась больше, чем исполнять обязанности кухонного работника. Тыкать пальчиком в недочёты подчинённых веселее, нежели избегать тех же недочётов самому. Я изредка выделял минуту на то, чтобы проведать Полушу. И спрашивал у Профессора: не пора ли вернуть молодого пекаря в строй.
Мэтр Рогов меня успокаивал: говорил, что восстановление парня идёт в стандартном режиме. Я и сам видел, что лицо парня постепенно заживало – при виде него на глазах Лошки уже не выступали слёзы. Но лицо, по словам профессора – не главное. У Полуши ударными темпами заживлялись внутренние повреждения. И самое главное: возвращали себе нормальный вид искалеченные руки. Прогноз Мясника оставался прежним. Приговор для меня в виде двух суток каторжных работ оставался в силе.
***
Вечером я подсчитывал заработанные тяжким трудом монеты. Краем глаза наблюдал за тем, как продавщица обнимала Барбоса: тому посчастливилось занять пост охраны накануне закрытия магазина. Лошка буквально висела у волкодава на шее. То и дело целовала того в нос, гладила по голове, чесала за ушами. Все те мучения, что я терпел от троицы клифов, теперь обрушились на бедного Босса.
Его и облизывали, и тискали, и дёргали из стороны в сторону. Пёс стойко выдерживал все проявления назойливой нежности со стороны человеческой женщины. Однако вид при этом имел измученный и несчастный. Я сознательно игнорировал те мольбы о помощи, что видел во взгляде волкодава. Воспринимал его мучения, как акт возмездия. Более того: злорадно улыбался, глядя клифу в глаза.
«И не жалко тебе животинку, парень? – спросил мастер Потус. – Нельзя же так! Ведь не чувствует никакой меры эта гадкая девчонка, етить её! Обижает собачку!»
«Собачка не маленькая – потерпит», - сказал я.