Страница 5 из 7
Насколько я знал, первые чернильно-пишущие полиграфы в СССР уже изобретены сейчас, но распространение они не получат еще долго, и то потом их компьютерные сменят. В семидесятых они считаются мракобесием и лженаучным методом. Почему? Думаю, все дело в самих корифеях права и власть предержащих. Никто не хочет оголяться перед народом, а полиграф мог бы многое о них самих рассказать.
— Ну, рассказывай! — Федя заговорщически посмотрел на меня, как только мы вышли на улицу, подальше от лишних глаз и ушей.
— Думаю, сегодня оставим владельцев “Волг” в покое и сами попробуем прощупать Зинченко, без шума и пыли.
— Да я не про это!
— А про что? — недоумевал я.
— Сам знаешь, — надувшись, пробубнил Погодин. — А еще друг называется… Я же сам хотел ее проводить.
— Прости, друг, но Сонька не для тебя…
— Почему?! — встрепенулся Погодин, раздувая щеки. — Потому что я рожей не вышел или статью? Как ты?
— Нет, Федя, потому что ты хороший… А Сонька — повариха…
— У нас в стране — все работы хороши, — декларативно выдал Федя известный шаблон. — И хотел тебе напомнить, что ты тоже отнюдь не директор или парторг какой-нибудь, а всего лишь простой слесарь.
— Да я не про род деятельности, Сонька – она по жизни повариха. Все на вкус пробует, пенку снимает, а не понравится – выкинет. Сдерет с тебя шкурку, как с картофелинки, и в кипяток зашвырнет.
— В каком смысле – в кипяток?
— В переносном, Федя. У нее из таких, как мы целый бульон заготовлен на все случаи жизни…
— Ты думаешь, она блудница? Так это правда, что про нее говорят? Расскажи, что у вас было! Она что? Поцеловать себя на прощание позволила?
— Хуже, Федя. Держись. Только между нами. Сама первая поцеловала…
— Вот стерва!
— Почему стерва? Тебе она ничего не обещала, такой у нее характер, мужчин целовать любит. Не для тебя она…
— Это почему? - снова насупился он.
— На таких, Федя, не женятся, а тебе о семье уже думать пора. Сколько тебе? Тридцатка скоро.
— Вообще-то мне двадцать пять только стукнуло.
— Не обольщайся, друг, не успеешь оглянуться, и тебе уже за полтинник. Вместо жены пиво, вместо детей сигареты. Вместо тещи — язва с подагрой, и никому ты не нужен, кроме своего старого друга. Но и у друга может фляга свистнуть, однажды, он возьмет и убьет тебя.
— Какая мрачная картина… И кто же тот друг, что меня убьет? Не ты ли случайно?
Я стряхнул горечь прошлой жизни, вспомнил, где я и кто, и ответил:
— Это я так, гипотетически рассуждаю. И не про тебя вовсе, а вообще о жизни. Работа – это хорошо, но если на ней жениться, то когда-нибудь она тебя пережует и выплюнет, и ничего у тебя не останется. И тебя самого не останется.
— Ха! Ты сам пашешь за двоих! И предлагаешь мне поменьше работать!
— Предлагаю тебе жизнь свою устраивать, не затягивать…
— А ты? Сам-то бобылем ходишь! Парень видный, а с девками я тебя не видал.
— А мне, Федя, пока чужие жизни надо устроить, а со своей временно перебьюсь…
— Какие это – чужие? — Погодин принял это на свой счет. — Я что? Маленький?
— Ты нет, а Олег – да.
— Блин! Я и забыл про него совсем! Как он там?
— Да поправился уже почти. Молоток. Здоровьем в мать пошел. Несгибаемый. Вот только держат его в больничке положенные три недели. Пока не выписывают. Но я к нему каждый день наведываюсь. Книжки читаю, последний раз про Хоттабыча читал. Особенно ему понравилось. Пионер Волька там желания свои исполняет. Правда, всегда нелепо получается, но интересно.
— Удивляюсь тебе, Петров! Когда ты все успеваешь? И почему, скажи, ты так к мальчику этому привязался? Ну спасли мы его… Теперь-то он в безопасности… Пусть родственники о нем заботятся или государство, в конце концов.
— Чую, Федя, сломаться Олежка может, если судьба его баловать не будет. Не каждый такое выдержит. Видел он смерть матери. На глазах у него красным пояском задушили. Плохо это для психики детской.
Сам я думал, что если бы даже взрослый мужик, вот вроде Погодина хотя бы, такое увидел - и то переменился бы. Стоит ли удивляться, каким стал потом Олег. Может стать, если ничего не сделать.
— Ничего, время все лечит. Пройдут года и забудет, - пожал плечами мой напарник.
— Нет, Федя, большинство наших проблем ногами в детство упирается. Это психологи давно доказали.
— Не слышал…
— Не у нас, буржуйские, но и до нас это дойдет… Не хочу, чтобы Олег преступником вырос… Из больницы его скоро выпишут. Из родственников близких только бабушка есть. Та еще стрекоза. Лето красное пропела… Не хочет Олег к ней. Вот и опасаюсь, как бы чего не вышло с ним потом.
— И что делать будешь?
— А хрен его знает! У меня пока поживет, там видно будет. Матери, правда, еще ничего не говорил. Но она у меня умница, думаю, поймет. Главное – разрешение соответствующее получить.
— От бабушки?
— Она-то не против будет ребенка сплавить. От органов уполномоченных. Не знаю, кто этим занимается, честно говоря, не узнавал еще. Некогда было.
— Ясно, — Федя вздохнул. На секунду задумался и спросил. — А ты Соньку правда поцеловал?
— Твою мать! Погодин!
— Все-все, молчу… Какие планы на сегодняшней рабочий день? - он сделал вид, что ему наши с Соней амуры и правда не интересны. — Что-то неохота мне рыскать по хозяевам белых “Волг”. В печенках они у меня сидят! И главное, все злые такие и с пафосом. Мол, уже приходили из милиции, что, дескать, вам надо!
— А как ты хотел, “ГАЗ-24” это тебе не хухры-мухры! Почти десять тысяч стоит, а подержанная, через комиссионку купленная, и все пятнадцать.
Такой вот был парадокс в СССР. Новая машина стоила гораздо дешевле, потому что на подержанную не нужно было стоять в очереди годами. Были, конечно, способы получить квоту на новый автомобиль и без очереди из простых граждан: стать героем или выиграть в лотерею. Перспектива так себе, нереальная. Поэтому владельцы личных “Волг” автоматически причислялись к небожителям. Ну или, как минимум, к людям обеспеченным и занимающим верхнюю жердочку в курятнике.
— Надеюсь, скоро все изменится, — задумчиво проговорил Федя. — У каждого будет “Волга”, и людей перестанут оценивать по наличию у них дорогой машины.
Что-то все-таки в советском обществе не устраивало даже патриота Погодина.
— Не изменится. Миры меняются, а люди нет. К сожалению… А теперь по делу. Нужно как-то осторожненько осмотреть эту самую дорогую белую машину Зинченко.
— Как?
— Еще не придумал…