Хадур

Первые несколько месяцев ему дались сложно, не оттого, что он впервые оказался на зоне, а потому, что все мысли закручивались вокруг нестерпимого желания выпить. Выпить и хотя бы на несколько часов отвлечься от всего окружающего дерьма. Практически каждую ночь, засыпая на жестких нарах, Максиму снился луч, а его можно победить только спиртным. На самом деле ему не представлялось сложным найти в зоне алкоголь, а то и чего посильнее, но Максим решил избавить себя от этой скверны и выйти на волю "чистым". Это у него благополучно получилось.

Мать всячески старалась поддерживать сына, как и он ее. Они прекрасно понимали, что в этом огромном мире они остались одни друг у друга. Мать и сын. И расстояние в несколько сотен километров, которое матери становилось все труднее преодолевать. Спустя два года она так и сказала сыну на последнем свидании, что здоровье уже не то, и ездить туда-сюда уже не под силу. Максим не винил свою мать и не обижался на нее, понимал что проблема, скорее всего, не в здоровье, а в деньгах, ибо выглядела мама вполне нормально.

– Сынок, прости меня, – потупив взгляд, сказала мать, приехав на их последнее свидание, и Максим словно чувствовал, что не увидит ее больше. – Я теперь совсем не смогу приезжать. Мне очень тяжело стало. Мне нужен ты и нужен твой отец…

Она заплакала.

– Все хорошо, не плачь, – Максим обнял мать. – Я люблю тебя.

После того как она уехала Максим не мог очень долго уснуть, все представлял образ матери и пытался понять, что с ней не так. Нет, мать выглядела, как всегда и не казалась больной или безумной, но чего-то в ней не хватало. И только через год Максим понял, что отсутствовало в его матери, – стремление к жизни. Когда ему все же удалось уснуть, то вновь приснился луч, притягивающий своей невообразимой силой.

После их последней встречи мать писала ему еще около года. Постепенно письма становились короче, и писала мать все больше о Викторе. А потом письма вовсе перестали приходить. Максим сильно переживал, он боялся, что с матерью могло что-нибудь произойти, но чтобы получить разрешение на телефонный звонок, надо писать бумагу на имя начальника колонии. Максим уже взял в канцелярии образец заявления, но начальник опередил его и вызвал к себе. В кабинете начальник колонии протянул Максиму белый конверт без единого адреса, и сказал:

– Когда прочтешь, сам все поймешь. А теперь свободен.

Максим вернулся в камеру и вскрыл конверт. В нем оказалось письмо, написанное аккуратным маминым почерком:

Здравствуй, сынок.

Прости меня за то, что я долго тебе не писала. На меня обрушилось много бумажной волокиты, которая всегда сопутствует переоформлению недвижимости. Да, я оформила квартиру на тебя и надеюсь, что когда ты выйдешь из тюрьмы, то найдешь девушку, и по нашей квартире вновь затопают детские ножки. Возможно, когда эти стены снова наполняться детским смехом, то здесь станет намного светлее.

Сейчас же наша квартира покрылась мраком. Это не плод моего воображения. Я заметила это еще с того дня, как твоего отца предали земле. С каждым днем квартира становилась темнее, а как только посадили тебя, мрак постепенно окутал всю квартиру. У меня постоянно раздвинуты шторы, но дневной свет не проникает в комнаты. Я потратила уйму денег на люстры и светильники и еще больше уходит на счета за электричество, но в квартире все равно темно. Я так больше не могу.

Постоянно я ощущаю чье-то присутствие, кто-то смотрит на меня сквозь эту темноту, но я не могу разглядеть его. Я уверена, что это Виктор, я думаю, что ему нужна я, и я пойду к нему. Максим, я люблю тебя и понимаю, что сейчас ты считаешь меня сумасшедшей, но я так больше не могу! Я передвигаюсь по собственной квартире на ощупь, и на меня постоянно кто-то смотрит. Твой отец. Я уже в этом не сомневаюсь. Больше всего я боюсь, что во мраке его холодные руки схватят меня за шею и начнут душить. Но твой отец всегда любил меня и я не могу представить его руки, сжимающие мою шею. Я сама пойду к нему.

Я купила несколько упаковок "Клонидина" и бутылку вина, так что уйду я быстро. Прости, сынок, и знай, что я тебя не бросаю, просто я так больше не могу. Сейчас я сижу на "почте" и пишу тебе последнее письмо, я не буду отправлять его, надеюсь, что когда мое тело обнаружат, то письмо передадут тебе.

Я люблю тебя. Я люблю тебя!

26. 08. 2007 г.

Вот так. Максим сидел три года в тюрьме и знал, что его кто-то ждет на воле. Что родная мать любит и ждет. Он, конечно, не винил свою маму, ее можно понять. Сперва в ужаснейшей аварии погибает любимый муж, после чего единственный сын начинает пить, а затем садится в тюрьму. Вполне естественно, что женская психика не выдержала такого количества трагических событий, и сознание начало рисовать различные мрачные образы. Читая последнее письмо матери, Максим словно прочувствовал то безумие и сумасшествие, которые одолевали ее, когда женщина находилась одна в пустой квартире. Но он все равно не мог не злиться на мать, хотя она и просила об этом в письме. Максим в порыве злости сжег письмо но, когда последний кусочек бумаги облизнул язык огня и белое стало черным – он пожалел о содеянном. И будет жалеть до последнего своего вздоха.

Максим понял, что не хочет возвращаться в пустую и мрачную квартиру, а единственный верный выход из любой проблемы – поступить так же, как поступила его мать. Кто-то назовет это глупостью, кто-то – отчаянием, но в тот день Максим впервые задумался над высказыванием: "человек, которому нечего терять", и понял, что сам стал именно таким. Он не чувствовал никакой жалости или отчаяния, вообще, ничего не чувствовал. Было только желание умереть, потому что дальше не для кого жить.

В тот же вечер Максим стащил ложку в столовой, из-за чего поднялся большой шум в колонии, но ему хватило ума украсть ложку с чужого подноса. Того заключенного, у которого не досчитались столового прибора, – увели в карцер, и у Максима на мгновение проснулась совесть, принялась звонить во все колокола, но через секунду все затихло. Максим знал, за что сидит тот человек и даже ощутил толику расстройства из-за отмены смертной казни. Несколько дней он точил ложку о сырую бетонную стену и надеялся, что кусок алюминия хоть чуть-чуть станет похож на лезвие ножа, но этого так и не случилось. Получилась лишь обшарпанная алюминиевая ложка, но теперь вполне пригодная для того, чтобы разодрать кожу и вены. Сокамерники видели, чем занимается Максим, но человек пытающийся смастерить из столового прибора орудие убийства – вполне обыденное зрелище для тюрьмы.

Как только Максим решил, что нож готов, то в первую же ночь и испробовал его. После того, как объявили отбой, он лег на свою шконку и начал выжидать, пока заключенные разбредутся по своим местам и затихнут. Когда в камере наконец-то наступила тишина, и послышался первый храп – Максим решился. Он выудил из глубин матраса заточку и, собравшись с мыслями, поднес ее к запястью, где под тонким слоем кожи проложены артериальные магистрали. Он надавил заточенной стороной ложки на кожу и с силой резанул по венам. Это оказалось больно. Будь у парня заточенный нож или бритвенное лезвие, то, возможно, боль оказалась бы менее заметной, но грубый алюминий буквально раздирает кожу и рвет вены, как пила – гитарные струны. Густая кровь полилась из пореза, и Максим обратил внимание, как по матрасу расплывается темное пятно. Казалось, что оно расползается с невероятной скоростью. Затем черная кровь полилась на пол, и лужа становилась все больше и больше, постепенно стены и потолок растворились. Когда камеру окутал холодный непроницаемый мрак, Максим провалился в сладкую смертельную дрему.

Он открыл глаза и решил, что умер и попал в то место, которое восхваляется библией и всеми христианами мира, но белые кафельные стены вернули к реальности. Максим находился в тюремном госпитале, а здоровая рука оказалась крепко пристегнута наручниками к койке. Он пролежал в светлой палате несколько минут, затем послышался звук открывающейся двери, а за ним – стук каблуков по полу. Максим повернул голову и увидел девушку, ее русые волосы волнами опускались на плечи и, встретившись с большими красивыми глазами, Максим долго не мог оторвать от них взгляда. Конечно, это была не красавица, но милой девушкой ее можно называть с легкостью.