Страница 18 из 94
Как-то Добрыня Никитич «видит в поле громадные следы от копыт: каждый след величиной с полпечи. Присматривается Добрыня к следу, говорит себе:
– Это, видно, Жидовин, чужой богатырь, заехал в наши вольные степи из земли жидовской».[36]
Этот самый Жидовин из земли жидовской – самый настоящий богатырь, ничем не хуже того же Ильи Муромца: «Чернеется громадное: конь, как гора, на нем богатырь, словно сена копна, – не видать лица под меховой шапкой пушистой». Палицей он играет «весом в девяносто пудов». Даже одолев Жидовина, Илья Муромец говорит: «Тридцать лет езжу я в поле, братцы мои названые, а такого чуда ни разу еще не наезживал!»[37]
Но ведь и остальные чудища, побеждаемые Ильей, не лыком шиты.
Так же сказочно-условны, возвышенны, отрешенны образы Владимира, и его «светлой княгинюшки», и самих богатырей. Скорее, икона, чем портрет. Скорее, житие, чем биография.
Все так. Но при всей сказочности деталей, откровенной условности повествования былины строго привязаны к совершенно определенному периоду русской истории. Первые богатыри появляются при дворе киевского князя Владимира, то есть на рубеже X и XI веков. Последний из богатырей, Алеша Попович, погибает в битве на Калке в 1224 году – в первой битве с монголами. Былины, собранные на севере Руси, хранят не только память о степях, о хазарах и печенегах, о Киеве и о Черном море, но и о событиях 230–240 лет русской истории.
Былины – это одновременно исторический источник и первый на Руси пример исторического мифа. Это не политический миф, не литературный: былины дают образ народа – такой, каким хотел бы видеть себя народ.
Положительный миф? Несомненно! Но, читая былины, убеждаешься: отразившийся в них коллективный образ народа на редкость симпатичен. Именно образ – проявление архетипа. Реальные исторические персонажи могут быть довольно далеки от описанных в былинах. Достаточно сказать, что былины умиленно живописуют супружескую идиллию Владимира Красное Солнышко и «его светлой княгинюшки». И появляются они вместе, и уходят, проводив гостей, и княгиня демонстрирует все необходимые для женщины качества скромности, стыдливости, покорности мужу. И Владимир то заботливо уводит уставшую пировать жену, то обнимает княгиню, прикрывая ее рукой от разбушевавшегося Соловья, то лукаво посматривает на нее, слушая о приключениях Забавы Путятишны.
Не случайно былины ни разу не называют «светлую княгинюшку» по имени. Потому что было у Владимира до 40 жен, и даже брак с византийской царевной Анной, сестрой правящих базилевсов Константина и Василия, мало что изменил. То есть для порядка несколько телег с женами князя разъехались по разным городам, а часть женщин Владимир раздал своим приближенным и сподвижникам. Причем, может, и кому-то из богатырей досталась жена «с княжеского»… плеча, как знать.
Такова история. Во времена Владимира еще живо было язычество. Князья носили два имени – христианское и языческое, и тот же Владимир – Владей Миром – был Василием в крещении. Двоеверие пронизывало жизнь Древней Руси, языческие традиции вовсе не казались чем-то странным для первых поколений христиан.
Но авторы былин совершенно не желают считаться с историей! Былины-то сочиняли и передавали потомственные христиане! Они совершенно не одобряли языческой легкости нравов, и хотели видеть князей строгими единоженцами, приличными и верными мужьями. Владимир описан в былинах самыми симпатичными красками. Ну народ и дает ему хорошую жену, достойную такого славного князя.
И вообще, мораль былин исключительно высока. Аналоги былин есть и в Европе. Например, британские сказания о короле Артуре и рыцарях Круглого стола или повествования о графе Роланде. Но в европейских сказаниях супружеская измена – дело довольно обычное.
Например, своим рождением король Артур обязан тому, что предсказатель Мерлин узнал по звездам: если именно в эту ночь жена герцога Горлойса Игрейна зачнет младенца от короля Утера Пендрагона, то на свет появится великий король, объединитель и слава Британии. Обсудив этот важный вопрос с королем, колдун Мерлин отвлек стражу, и король Утер проник в замок своего верного вассала, герцога Горлойса. Околдованная стража приняла его за самого герцога, младенец был зачат… Фанфары!!!
Образ короля Артура сделался для своего общества еще ярче и интереснее – посланец небес, с появлением на свет которого связана такая увлекательная история![38]
…Но вот авторы былин сочли бы такое происхождение «неправильным» и даже обидным для героя.
Самому королю Артуру принято сочувствовать, потому что обе жены были ему неверны. Одна из сторон трагедии Артура в том, что он должен поддерживать самые лучшие отношения с братом Ланселота Бедуиром, которого любит королева.
Личная трагедия короля может быть выражена очень красиво, в самых изысканных выражениях.
Эти красивые стихи сочинил Кретьен Де Труа, придворный бард герцогов Шампани. Они были широко известны во всей Европе.
И погибает Артур от руки своего внебрачного сына, рожденного от феи Моргаузы, кстати, тоже его дальней родственницы.[39]
Нет, нет! И эти истории, и сказания о бесчисленных дамах графа Роланда – очень интересны и увлекательны. И даже поучительны по-своему. Не будем ханжами, в конце концов.
…Но в былинах нет ничего даже отдаленно похожего.
Что характерно – в былинах и женщины наделены высокой моралью. Тот же идеал непререкаемой преданности, силы духа, взаимопомощи, всепоглощающей любви. Забава Путятишна переодевается воином, отправляется искать пропавшего жениха. Победив полчища врагов и самых отборных чудовищ, она спасает парня, увозит домой… и уже вне опасности становится его женой – ко всеобщему удовольствию.
Кстати, в «Слове о полку Игореве» – высоконравственные супружеские отношения. Княгиня Ефросинья Ярославна, вошедшая в историю как образец беззаветной женской любви, жена, которая проводит князя Игоря на войну, в половецкий поход 1185 года, после гибели войска.
36
Застава богатырская и встреча Ильи Муромца с Жидовином // Антология семейного чтения. Сказки. Легенды. Предания. М.: Олма-пресс. 1991. С. 53.
37
Там же. С. 55.
38
Сказания о Мерлине. М., 1934.
39
Стюарт М. Хрустальный грот. Полые холмы. М.: АСТ, 2001.
40
Слово о полку Игореве (стихотворный пересказ Н. Роленкова). М.: Советская Россия, 1966. С. 53.