Страница 17 из 25
– Корабли, дочь, – мягко напомнил Зевс.
– Кораблей много. Очень много. И они приближаются.
Зевс провел рукой по лицу Артемиды, снимая с девушки наваждение. Она вздрогнула, затем пошатнулась – вхождение в разум животного, пусть даже полуразумного, как Тифон, было очень трудным делом. Да еще со столь большого расстояния. Чьи то руки тут же подхватили охотницу, не дали ей упасть, усадили на заботливо постеленный на камни плащ.
– Борей… – Громовержец повернулся к магу ветров. – Попробуйте отогнать корабли…
Тот склонил голову.
Встречный ветер усилился настолько, что, несмотря на все усилия гребцов, корабли не продвигались вперед ни на локоть – но стоило хотя бы нескольким воинам прекратить ворочать тяжелыми веслами, как суда тут же относило назад, в открытое море – и не было более никакой возможности вернуться хотя бы на прежнее место. Весла гнулись, протяжно и жалобно скрипели – а то и вовсе с треском ломались, калеча неосторожных и убивая вовсе уж несчастливых.
Удары молний, воронки смерчей… вопли исцарапанного, а оттого и вовсе обезумевшего Тифона… смерть, приходящая из-под воды… Все больше и больше кораблей разворачивались, стремясь уйти из этого проклятого места. Мертвоглазые слуги Архонтов пытались стоять на своем – и вновь кое-где на палубах пролилась кровь.
Армада потеряла более половины кораблей, да и большинство уцелевших были изрядно потрепаны рукотворной стихией. Прочные корпуса местами дали течь, мачты были изломаны, от парусов остались одни лишь лохмотья. И все-таки там, в открытом море, подальше от страшных гиперборейских магов у них был шанс. Никто из воинов не знал, что силы Гипербореи уже на исходе, что даже могучий Зевс не выдержит более получаса, что уже лежит без сознания Зефир, исчерпавший все свои силы, а Борей припал на одно колено и из последних сил гонит ветры, одновременно пытаясь удерживать смерчи… И опытный наблюдатель заметил бы, что убийственные вихри уже не столь могучи, уже лишь проламывают борта кораблей, а не разносят их, как ранее, в щепки.
Но никто уже не думал об этом. Каждый стремился спастись – одни рвались в открытое море, изрубив упрямых и непримиримых мертвоглазых, другие столь же отчаянно гребли к берегу. Нескольким судам удалось прорваться к кажущейся спасительной суше – в основном тем, что шли у самого края огромного флота. Здесь ветер был слабее, сюда не доходили смерчи, бесчинствовавшие ближе к центру армады, и не обрушивалось на палубы яростное дыхание Тифона. А в двух стадиях от берега ветер и вовсе исчез…
Вот киль одного из кораблей врезался в гальку, тут же в воду посыпались воины. Берег ощетинился отточенной бронзой, засвистели стрелы. Хирон всадил длинную стрелу в горло бегущего впереди бойца, тут же выстрелил еще раз – стрела ударила в чешуйчатый орихалковый доспех и с протяжным звоном отлетела в сторону. А мгновением позже загрохотали мечи и топоры…
4
– Мы потеряли почти четыре тысячи бойцов, – Зевс в своей обычной манере расхаживал по залу, с такой силой впечатывая шаги в мрамор, что, казалось, еще чуть-чуть, и во все стороны полетит каменное крошево.
За узкими стрельчатыми окнами шел дождь. Холодные тугие струи хлестали по мраморным и бронзовым статуям, наполняя воздух липкой, промозглой влажностью, недавно еще аккуратные, ухоженные цветники превратились в раскисшую смесь мятой зелени и жидкой грязи, и даже на сырых стенах цитадели вот-вот могли появиться пятна плесени. В иное время маги воздуха – обычно этим занимались Зефир или Нот – следили за тем, чтобы над столицей Гипербореи всегда было чистое небо. Кроме раннего утра, предрассветного… в это время всегда шел короткий ласковый дождик.
Но теперь Орфей, которого лекарям с трудом удалось вывести из беспамятства, не мог пошевелить и пальцем, да и остальные братья-ветры чувствовали себя лишь немногим лучше. Гиперборейцы давно уже забыли, сколько сил высасывает магия, а потому и не сумели удержаться на той грани, за которой следует почти неизбежная потеря сознания. Лишь Борей – самый сильный и, возможно, самый осторожный из детей титана Астрея, все еще был на ногах. Но лицо его осунулось, седобородый маг тяжело опирался на посох, казался усталым и меланхоличным, и все время норовил сесть.
И холодный осенний ливень, словно веками ожидавший удобного момента, спешил выплеснуть на цитадель всю накопленную ярость, обрушивая на мрамор величественных сооружений одну ледяную волну за другой. Скоро маги придут в себя, скоро к ним вернется толика сил – и тогда он, ливень, будет изгнан из этих мест. Но это будет потом…
Афина, никогда не отличавшаяся особой выдержкой, выглядела взбешенной. Сломанную кость ей зарастили, но крови она потеряла немало, а потому тоже вынуждена была искать опору для раненной, все еще ноющей ноги. Конечно, опираться на палку воительнице не привиделось бы и в страшном сне – а потому, в очередной раз проигнорировав неоднократно высказанное нежелание Зевса видеть в этом зале оружие, она явилась на совет с недлинным копьем, которое сейчас использовала как посох. Несмотря на боль, она не могла усидеть на одном месте и, прихрамывая, слонялась по залу, то слушая Громовержца, то встревая в разговоры других олимпийцев – в те редкие мгновения, когда Зевс выдыхался и подходил к столу, дабы глотнуть немного подогретого вина.
Сейчас здесь, в самом сердце Олимпийской твердыни, собрались те, кому предстояло принять решение – что делать дальше. Гефест по своей обычной манере ушел в лабораторию с явным намерением не показываться оттуда без острой необходимости. Право решать государственные проблемы он оставлял тем, кто получал от этого хотя бы тень удовольствия. Отсутствовали и многие другие. Аполлон, осунувшийся от усталости и растерявший немалую толику своей ослепительной красоты, уже несколько дней не вылезал из виманы, наблюдая за возвращением избитой, изгнанной, но все еще сохранявшей огромную мощь армады Посейдониса. Исчез куда-то Гермес… впрочем, его присутствие ни в малейшей степени не повлияло бы на принимаемые здесь решения. Персефона, ранение которой было не слишком опасным, но очень неприятным для женщины – осколок камня рассек щеку, оставив уродливый рваный разрез, – удалилась к лекарям, явно не намереваясь показываться на глаза другим олимпийцам прежде, чем от раны не останется и следа.
– Почти четыре тысячи… – повторил Зевс, и в голосе его звучала скорбь. Слишком явственная, чтобы быть неподдельной.
– Если бы до берега добралось не жалких семь десятков кораблей, а хотя бы сотня, – мрачно заметил Арес, лишенный меча, а оттого пребывавший не в настроении, – они бы смели нас.
– Не ты ли, знаток войны, говорил, что любой воин Гипербореи стоит трех варваров и четырех изнеженных теплым солнцем атлантов? – недобро прищурился Громовержец.
На грубом, словно высеченном из камня лице Ареса не дрогнул ни один мускул.
– Говорил, скажу и впредь, – пророкотал он. – Но эти твари… не уверен, что могу назвать их людьми, не боятся ни боли, ни смерти. Мои воины умеют драться с живыми.
Геракл, все еще бледный и слабый, был весьма удивлен приглашением на этот совет. Обычно ни полукровки, ни даже младшие из гиперборейцев не допускались в тронный зал – святая святых Олимпийской цитадели. Хотя причины этого неожиданного приглашения были очевидны. Магия Архонтов уже ни для кого не являлась тайной, и накануне, в ходе беседы, весьма напоминавшей допрос, Геракл вынужден был рассказать отцу правду. Он умолчал только об одном – о том, что и Хирон обладает этим же бесценным даром, защитой от поражающего разум колдовства. Зевс мог пощадить собственного сына, но вот отпрыска Кроноса он бы не пощадил.
– Твои воины показали, что Гиперборея почти беззащитна, – Громовержец некоторое время помолчал, затем мрачно продолжил: – И чтобы устранить угрозу вторжения раз и навсегда, мы… ударим первыми.
В зале повисла тяжелая, гнетущая тишина. До сих пор Олимп ни разу не начинал войн… если, конечно, не считать внутренние конфликты, которые рассматривались как внутрисемейные дела. Никому не приходило в голову бросить вызов магам, а самих их настолько мало интересовали дела смертных, что в войнах попросту не было необходимости.