Страница 5 из 17
Телевизионщики расхохотались и рассредоточились. Путь к дворцу был свободен.
– Спасибо, дедуля, – всхлипнула Екатерина.
– Это что еще за хныкалка? – Дед взял ее под руку. – Выше нос!
Екатерина незаметно смахнула слезы с ресниц и стрельнула сердитыми глазами в Столыпина:
– Может, объяснитесь, сударь? Что это такое было в воздухе, а, Сеня? Алексей виноват? А может, ты ему под руку что-то ляпнул? А Мелиссу как ты отпустил? И откуда обо всём прознали журналисты? Если ты не заметил, милый мой камергерчик, твоя новая императрица в ярости – и винит во всём тебя… Еще винит своего мужа Генри, но это к делу не относится. Итак?
Столыпин пошатнулся, как от удара.
– Ваш’величество… Я… Вы… Вы ничего не знаете… Точнее, вы не всё знаете… Я готов дать подробнейшие объяснения по всем пунктам…
– Потом, потом, – прервал его Константин Алексеевич. – Не в центре же площади! Сейчас нам всем нужно добраться до дворца. Я поведу Катеньку, а ты, мой юный друг, будь любезен сопровождать по проходу Машуню, для тебя она Мадлен Густавовна. И смотри на ногу ей на наступи, эк тебя качает, морячок воздушный!
– Это от нервов, Константин Алексеевич, – слабым голоском отозвался Столыпин. – Поверить не могу, что всё это происходит. Какой-то кошмар наяву, я пытаюсь проснуться, и не получается…
– Вот для кого винишко-то надо было оставить, – сокрушенно сказал дед. – А я-то, старый дурак, не сообразил. Чумичка седобородая! Ладно, сейчас во дворце будем тебя отпаивать. И внучку заодно венценосную. Эх, дети, дети…
Идти под руку с дедулей было спокойно и уютно, и Екатерина немного успокоилась. Тем более, что простой народ, в отличие от въедливых журналистов, был переполнен восторгом. Такие мелочи, как арест технического руководителя полета и отставка премьер-министра, не могли испортить верноподданным удовольствие от лицезрения государыни буквально в нескольких метрах от себя.
– Да здравствует императрица!
– Мы вас любим!
– Россия с тобой, Екатерина!
– А где вы взяли такие шикарные брючки, Катерина Николавна?
Отдельные фразы иногда выскакивали из общего гула, как летающие рыбки-фодиаторы из воды. Ее окружали радостные, одухотворенные лица, повсюду она видела смешные картонные сердечки на палочках, и настроение у государыни слегка поднялось. Екатерина даже почти простила своего мужа Генри, который променял важнейшее событие в жизни супруги на вручение какой-то глупой кинематографической премии на черноморском побережье.
Невозможно поверить, что кинофестиваль назначили на день коронации, но могучим шепсинским студиям царское слово не указ, живут по своим законам. Еще и большую часть знаменитостей туда переманили. В Шепси сейчас развлекались многие знакомые Екатерины, в том числе скандально известный граф Вяземский, которого Мелисса совсем недавно отозвала из Парижа. С такими возмутительными манерами просто нельзя называться послом Российской империи. Ну, хам Вяземский-то ладно, пускай будет отсюда как можно дальше. Но Генри! Родной муж, оказавшись перед выбором – церемония, посвященная Екатерине, или «Золотая щука» за лучший документальный фильм года, – предпочел жене глупую статуэтку.
Буду вечером смотреть «Щуку» по телевизору, решила Екатерина, и швыряться туфлями в экран. В знак протеста. Небось если бы короновали правителя Англии, а не чужой ему России, примчался бы как миленький, с обидой подумала Екатерина. Она представила, как муж лениво потягивает стаут на побережье, пока она тут, одна-одинешенька: терпит авиабедствие, противостоит журналистам, развлекает алчущую зрелищ толпу и жадный до дворцовых приемов бомонд, – и снова рассердилась. Нет, этот день просто не мог стать хуже. Особенно с учетом маскарадного костюма, в который она сейчас была облачена.
Привыкшая к джинсам и толстовке Екатерина чувствовала себя до крайности глупо в блестящем топе-корсете, оголявшим ее спортивные плечи, и широких шелковых брюках-палаццо. Однако гораздо, гораздо хуже обстояло дело с хрусталем – как на ногах, так и на голове. Туфельки «а-ля Золушка» оказались жутко непрактичными, но даже они не могли сравниться с короной по степени неудобства.
– Внученька, взбодрись! Народу нужна твоя милая улыбка и милостивые кивки, а не эта кислая гримаска, – строго сказал Константин Алексеевич, приветствуя зрителей, толпившихся по обеим сторонам отгороженного прохода.
– Дедуля, корона – просто пытка, – призналась Екатерина. – Мне будто салатницу на голову надели. Жутко натирает. Шея занемела, каменная… Корона такая скользкая! Милостиво кивать никак не получается, того и гляди, упадет, разобьется. Это что же за примета-то будет…
Константин Алексеевич усмехнулся в бороду:
– Юная девочка, а в приметы верит. Брось ты эти дремучести! Ну упадет корона, ну и что, даже если и разобьется. Главное – что под ней! – Он постучал негнущимся пальцем по лобику Екатерины. – Вот где ценность-то, а не в короне.
Екатерина мельком взглянула на гранд-экран, установленный на фасаде Главного штаба. Пожалуй, сегодняшнее коронационное шествие не слишком впечатляло. Не сравнить с процессией, сопровождавшей того же Николая Второго, ее прапрадеда, в 1896-м: там и какие-то балдахины, и нарядные офицеры, и горностаевые мантии, и аристократические бакенбарды. А сегодня что? Бредут по площади четверо: ничем не примечательная девчонка в салатнице на голове, старик в пестрой рубахе, тщедушный клерк и изящная пожилая дама, по виду преподаватель хореографии. Нет рядом эффектного Генри с его военной выправкой и солнечно-рыжей шевелюрой; нет представительного, элегантного Николая Третьего; красотка Мелисса оставила их произвол судьбы. Надежда только на роскошный коронационный бал, трансляция которого должна спасти вечерние выпуски новостей.
У Столыпина пронзительно заверещал на пальце Перстень.
– Это кто имеет наглость… А, Гавриил, очень хорошо, что вы позвонили, – сердито зашептал Столыпин сзади. – Я с вами как раз собирался ругаться. Как вам не стыдно, подослать к нам своих корреспондентов! Вы же обещали Мелиссе Карловне не рассказывать в эфире про инцидент с квадрокоптерами!.. Что? Как не обещали? Я своими ушами слышал… Ну хорошо, допустим, обещание как таковое не звучало, но это подразумевалось… Ах вот как? Вам какая-то дешевая сенсация дороже имиджа Государыни Императрицы?.. Гавриил, что вы себе позволяете? Во-первых, никакой я вам не приятель, а во-вторых, государыня не сможет «прискакать» к вам в студию через полчаса! У нас, на минуточку, коронация, если вы не забыли. И бал, до которому теперь из-за вас никому нет дела, а мы так готовились, денег потратили немыслимо!
– Сеня, скажи Гаврюше, что Катенька заедет в студию завтра с утра, – обернулся к Столыпину Константин Алексеевич. – Успеете подготовиться к интервью. С журналистами надо дружить, хоть они и распоследние чумички на земле.
Столыпин затрясся, как строптивое желе, отказывающееся быть съеденным на завтрак:
– Вы тоже не всё знаете, Константин Алексеевич, идти сейчас на телевидение – это политическое самоубийство…
– Ничего, ничего, всё Катенька прокомментирует, что Гаврюшкиной душеньке угодно: и воздушную поломку, и арест Алёшки, и отставку Мелиссы. Прессу нужно баловать.
– Но…
– Соглашайся, Семён, раз дед уверен. – Екатерина была слишком растеряна, чтобы иметь собственное мнение.
– С Каспером спорить бесполезно, сударь, – со вздохом подтвердила бабушка Мадлен. – Хоть он при каждом удобном случае и называет себя подкаблучником, но большего упрямца во всей Европе не сыскать.
Обер-камергер нехотя пообещал Левинсону интервью со своей венценосной начальницей и, насупившись, надолго замолчал.
– Все-таки что за змея эта Мелисса, – сказала Екатерина деду, шествуя по полированной мостовой и вымученно улыбаясь всем вместе и каждому в отдельности. – Украла у меня праздник. Теперь все про нее будут говорить, а не про меня! – Императрицу охватила жгучая обида.
– Ребенок ты совсем, Катенька, – усмехнулся дед в бороду.