Страница 8 из 25
Зощенко, узнав о постановлении, 8 января написал заявление в ЦК ВКП(б), где признал все свои ошибки и обещал загладить вину[69], чем в данном случае спас себя от последствий. Сельвинский же, не среагировавший в нужной форме, особенно учитывая наличие у него партбилета, удостоился персонального постановления Секретариата ЦК ВКП(б) «О стихах И. Сельвинского «Кого баюкала Россия»» от 10 февраля 1944 г., в котором отмечалось, что автор этим стихотворением «клевещет на русский народ»; вследствие чего было решено «освободить т. Сельвинского от работы военного корреспондента до тех пор, пока т. Сельвинский не докажет своим творчеством способность правильно понимать жизнь и борьбу советского народа»[70].
Оговоримся, что указанные постановления ЦК открыто не публиковались, не обсуждались в печати, а лишь были разосланы упоминавшимся в них авторам, редакциям и руководству ССП и имели, по сути, характер циркулярного письма. Удивительно, что о них особенно не вспоминали даже в 1946 г., когда уже одно их упоминание лишний раз доказывало бы правоту власти. «Причина того, что два столь важных партийных постановления оказались на деле засекреченными, крылась в том, что они так и не могли решить до конца те задачи, ради которых и замышлялись»[71].
Конечно, ведавший в 1946 г. вопросами идеологии А. А. Жданов даже в блокированном Ленинграде, будучи секретарем ЦК, получал для ознакомления и согласования документы Секретариата ЦК, помнил о постановлениях 1943 г., однако о них с трибуны не упоминал. Это обстоятельство свидетельствует о внутреннем, секретном (как и все материалы Секретариата ЦК) характере этих документов.
В литературных же кругах о настроениях Центрального Комитета знали – как по последствиям, так и по разъяснительным собраниям. Например, вполне осведомленный литературовед Л. И. Тимофеев записал в дневнике 6 января 1944 г.:
«В Союзе писателей – события. ЦК недоволен литературой: в ней еще не до конца поняли, что литература не только служение, но и служба. Асееву сказали, что в его стихах – голос врага (он писал об эвакуации – “Россия мучится, мочится, мечется” и т. п., говорят, впрочем, что там были и очень хорошие стихи). К журналам прикреплены “шефы” – к “Знамени” – Пузин, к “Октябрю” – Поспелов, к “Новому миру” – Александров. Фадеев выступил в Союзе с речью, в которой громил писателей “тунеядцев” и “молчальников” (в том числе Федина, Пастернака и др.)»[72].
Но идеологический маховик раскручивался – руководство страны не было готово обходиться локальными мерами. Сталину было очевидно, что требуется коренное «перевооружение» интеллигенции и поднятие массово-политической работы на совершенно иной уровень.
«О необходимости усиления этой работы свидетельствует также то, что на идеологическом фронте вскрыт ряд ошибок, извращений и шатаний. Серьезные ошибки вскрыты в работах отдельных работников литературного фронта, которые, оторвавшись от жизни, в своих трудах допустили грубейшие исторические и политические ошибки», – констатировал тогда глава Всесоюзного комитета по делам высшей школы при СНК СССР С. В. Кафтанов[73].
Неожиданное наступление Советского государства на «литературном фронте» самим литераторам казалось пугающим. Происходящее довольно точно резюмировал тогда К. И. Чуковский:
«…В литературе хотят навести порядок. В ЦК прямо признаются, что им ясно положение во всех областях жизни, кроме литературы. Нас, писателей, хотят заставить нести службу, как и всех остальных людей… В журналах и издательствах царят пустота и мрак. Ни одна рукопись не может быть принята самостоятельно. Все идет на утверждение в ЦК, и поэтому редакции превратились в мертвые, чисто регистрационные инстанции. Происходит страннейшая централизация литературы, ее приспособление к задачам советской империи»[74].
Окончательным свидетельством нового внутреннего курса СССР стало и исполнение в ночь на 1 января 1944 г. по Всесоюзному радио нового гимна СССР (утвержден 14 декабря на заседании Политбюро ЦК), который стал официально использоваться с 15 марта 1944 г. Ведь еще 28 октября 1943 г. на заседании Политбюро было отмечено, что «Интернационал» «по своему содержанию не отражает коренных изменений, происшедших в нашей стране»[75]. Зато в новом гимне линия высшего руководства была озвучена уже в двух первых строфах:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь[76].
Философия – важнейшая отрасль идеологии
Вслед за литературой взор руководства страны устремился на общественные науки, первой и основополагающей из которых традиционно была философия. Именно налаживанию этой отрасли было посвящено постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 1 мая 1944 г. «О недостатках в научной работе в области философии». Это постановление – одно из двух решений Политбюро ЦК по Академии наук СССР, принятых за все военные годы (другое, касающееся организации АН Армянской ССР, было принято 29 октября 1943 г.).
Основные постулаты советской философии к тому времени уже были определены в работе Сталина «О диалектическом и историческом материализме», впервые опубликованной 12 сентября 1938 г. в «Правде»; в том же году работа Сталина вошла в канонический «Краткий курс истории ВКП(б)», и многократно издавалась отдельно. Таким образом, поскольку в актуальных проблемах философии все было предельно ясно, большинство серьезных исследований перетекло в плоскость истории философии. Впоследствии, в 1947 г. в дискуссии по книге Г. Ф. Александрова, директор Института философии АН СССР профессор Г. С. Васецкий констатировал, что «за последние восемь-девять лет (т. е. после выхода «Краткого курса». – П. Д.) почти все докторские диссертации защищались на историко-философские темы и ни одной докторской диссертации не было на актуальную тему исторического материализма в связи с социалистическим строительством»[77]. Действительно, первой докторской диссертацией, защищенной в Институте философии (и вообще второй докторской диссертации по философии в СССР), была работа В. Ф. Асмуса «Эстетика классической Греции».
Конечно же, уход от актуальных проблем не мог стать панацеей от конфликта с властью ни в одной из областей науки, и рано или поздно идеологическая машина добиралась до всех. В этот раз баталии разразились вокруг многотомной «Истории философии», над которой с 1939 г. работал коллектив Института философии АН СССР. Первый том («философия античного и феодального общества») вышел весной 1941 г., в том же году появился второй («философия XV–XVIII вв.»), и в 1943 г. – третий («философия первой половины XIX в.»). Редакторами издания были Г. Ф. Александров, Б. Э. Быховский, М. Б. Митин и П. Ф. Юдин. В том же году авторский коллектив из восьми человек (кроме перечисленных в это число вошли В. Ф. Асмус, М. М. Григорьян, М. А. Дынник и О. В. Трахтенберг) был выдвинут на соискание Сталинской премии. В комиссию по Сталинским премиям Г. Ф. Александров представил три вышедших тома, а также один в рукописи – посвященный русской философии (с конца XV по XIX в. включительно). Коллективу в 1943 г. была присуждена Сталинская премия I степени, но, что вполне логично, только за вышедшие тома.
Издание «Истории философии» было бы продолжено, и авторский коллектив, скорее всего, получил бы еще одну Сталинскую премию, если бы в дело не вмешался профессор МГУ имени М. В. Ломоносова З. Я. Белецкий[78]. С 1934 г. он был парторгом Института философии, откуда был уволен в 1943 г. и перешел заведовать кафедрой на философский факультет МГУ[79]. По-видимому, к такому шагу его подтолкнули личные причины: Белецкий, получив в 1929 г. звание профессора, не имел ученой степени, а когда после постановления СНК СССР от 13 января 1934 г. «Об ученых степенях и званиях» в ней возникла необходимость, то он, во-первых, не получил таковой «автоматически» распоряжением Президиума АН СССР (как большинство профессоров), а во-вторых, когда он подготовил в Институте философии диссертацию о развитии психики, то ее, несмотря на положительные отзывы, не допустили к защите соредакторы «Истории философии» Быховский и Юдин[80]. И тогда, в конце зимы 1943 г., хорошо сведущий в вопросах исторического и диалектического материализма Белецкий написал развернутое письмо Сталину, в котором обращал внимание вождя на серьезные идеологические и теоретические ошибки, допущенные в третьем томе издания[81].
69
Там же. С. 509–510.
70
Там же. С. 510.
71
Жуков Ю. Н. Указ. соч. С. 202.
72
Тимофеев Л. Дневник военных лет / Публ. О. И. Тимофеевой // Знамя. М., 2004. № 7. Июль. С. 153.
73
Кафтанов С. В. Задачи высшей школы в 1944/45 учебном году: Обработанная стенограмма доклада автора на VII Пленуме ЦК Союза работников высшей школы и научных учреждений (август 1944 г.). М., 1944. С. 18.
74
Информация наркома государственной безопасности СССР В. Н. Меркулова секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову… // Власть и художественная интеллигенция. С. 523.
75
Жуков Ю. Н. Указ. соч. С. 189.
76
Сохранился рассказ выдающегося пианиста Э. Г. Гилельса, с которым Сталин беседовал на тему нового гимна: «“Тэбе нравится гимн?” – спросил Сталин Гилельса (сильно проступал акцент) и испытующе посмотрел на него. “Нравится, Иосиф Виссарионович”. Сталин выждал небольшую паузу: “А мне – нэт!”» (Гордон Г. Б. Эмиль Гилельс: за гранью мифа. М., 2007. С. 157).
77
Дискуссия по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», 16–25 июня 1947 г. С. 273.
78
Белецкий Зиновий Яковлевич (1901–1969) – член РКП(б) с 1919 г., в 1925 г. окончил 1-й МГУ (медицинский факультет) (см.: Научные кадры ВКП(б): Персональный справочник о составе научных работников членов и кандидатов ВКП(б). [Издано с грифом «Секретно».] М., 1930. С. 30; именно по причине медицинского образования он поименован в разделе «физиология»). Окончив в 1929 г. ИКП, где он переквалифицировался в философа, Белецкий был отправлен в Ростовский университет (в 1929–1932 гг. заведовал кафедрой философии, в 1932–1933 гг. был заместителем директора), затем назначен директором в Ростовский институт марксизма-ленинизма (1933–1934). В 1934 г. переведен в Москву парторгом Института философии АН СССР; в 1943–1953 г. руководил кафедрой диалектического и исторического материализма философского факультета МГУ, затем был снят с занимаемой должности, а в 1955 г. уволен; стал преподавать в Московском инженерно-экономическом институте (в 1975 г. переименован в Институт управления). Им была инспирирована философская дискуссия 1947 г.; выступал с докладом на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. Впрочем, он сам был проработан в МГУ в 1949 г. во время борьбы с космополитизмом (см.: Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации, 1938–1953 / Сост. Г. В. Костырченко. М., 2005. С. 324).
Философ Г. П. Щедровицкий (1929–1994) дал в 1981 г. ему следующую характеристику: «Заведующий кафедрой диалектического материализма Зиновий Яковлевич Белецкий – горбун, подлинный Квазимодо, как будто только спустившийся с башен Нотрдама. Горбун, который, когда он стоял на кафедре, почти не был виден за ней, и он должен был, чтоб мы его видели, так сказать, подтягиваться, но все равно он едва выступал из-за кафедры. Это был очень резкий мужик, который почти ничего не писал – в этом состояла его жизненная стратегия, – он только читал лекции и делал доклады, причем запрещал как-либо фиксировать, подробно записывать их. У него был лозунг: “Понимать надо живую душу марксизма”. Но делалось это все просто для спасения. Это был человек, безусловно, очень сильный. У него было довольно много учеников, и до сих пор они существуют как такая компактная группа» (Щедровицкий Г. П. Я всегда был идеалистом… М., 2001. С. 251–252). Метафора мемуариста кажется нам удивительно точной.
Белецкий был автором многих объемных доносов «на высочайшее имя», в том числе «целого трактата», обличающего Ю. А. Жданова, который рассматривался комиссией М. А. Суслова (Жданов Ю. А. Указ. соч. С. 304).
79
Подробности о работе Белецкого в МГУ: Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Дело профессора З. Я. Белецкого // Из истории отечественной философии, ХХ век. М., 1998. Кн. 1. С. 218–242.
80
Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Советское философское сообщество в сороковые годы: Почему был запрещен третий том «Истории философии»? // Вестник РАН. М., 1993. Т. 63. № 7. С. 634.
81
Само письмо до сих пор не выявлено, неизвестна и дата его написания. Судя по тому, что 25 февраля состоялось первое заседание совещания философов, то письмо было написано не позднее начала февраля.