Нарисуй мне дождь

– Хочешь есть? ‒ спросил я сам у себя.

– Да-да, хочу! ‒ с радостью отозвался я.

– Так выпей воды.

– Воды?..

– Так ты еще харчами перебирать будешь! – светской беседой увеселял я себя.

Живот тем временем, то подвывал от голода, то разыгрывал какую-то булькающую увертюру, интересно, что за нею последует?.. Лучше всего о еде не думать, не вспоминать о всевозможных гастрономических вкусностях, потому что чего нет, того нет и не будет.

Я вышел из комнаты и выпил из-под крана в бытовке две чашки воды. Хоть что-то, чем совсем ничего. Может, хоть теперь удастся заснуть. Скорей бы наступило завтра и этот экзамен. Впрочем, завтра уже наступило, второй час ночи, но коловращение жизни в общежитии не затихает. Возле туалета стоят человек пять студентов, курят. Мой однокурсник Кимнатный, без которого никогда ничего не обходится, травит очередной анекдот, остальные не устают смеяться. Больше остальных усердствует студент по фамилии Мацапура, уроженец города Марганец. В нем чувствовалось что-то, создающее беспорядок и хаос. Его любимым занятием было «вешать акробатов». Искусно харкнув на потолок туалета, Мацапура мог подолгу, с неиссякаемым интересом наблюдать как от малейшего сквозняка, свисая с потолка, раскачиваются длинные зеленые сопли.

Когда Кимнатный что-то говорит, он не в меру энергично жестикулирует, а когда ему кажется, что жестов мало, он дополняет свои слова гримасами. Если же ему предлагают, прекратить размахивать руками, он неизменно отвечает: «А вы свяжите мне руки, я и слова сказать не смогу». Он находится в постоянном движении, куда-то торопится, что-то куда-то несет или рассказывает, не зная, куда девать избыток энергии. От призыва в армию Кимнатный получил отсрочку. На медицинской комиссии в военкомате своими обескураживающими ответами он поставил в тупик многоопытных специалистов. На каверзный вопрос, чем автомобиль отличается от помидора, Кимнатный долго не раздумывая, уверенно ответил: «Помидор красный, а у автомобиля – двери». Ему дали отсрочку на год, чтобы он выучил алфавит. Вместо этого, по справке, что он выходец из семьи колхозников, его приняли в институт.

Но всеобщую известность он стяжал не этим, таких, как Кимнатный, на нашем курсе было немало. А прославился он своей поговоркой из ненормативной лексики: «Ну что теперь, усраться?..» Кимнатный настолько к ней привык, что иногда выдавал ее непроизвольно, как автомат. В очередной раз не получив зачет по английскому языку, для приличия потупив голову, якобы стыдясь, он изображал, что с огорчением выслушивает сетования заведующего кафедрой. На самом деле, он разглядывал образцы «настенной живописи» на столе перед собой: рисунки и поясняющие надписи к ним.

– Судя по уровню вашей подготовки, вам Кимнатный, не осилить программу по английскому языку за первый семестр. Как это ни прискорбно, но я не могу поставить вам зачет. Я даже не уверен, сможете ли вы с вашим запасом знаний, далее продолжать учебу в нашем институте. Что вы об этом думаете?

Кимнатный в присутствии двух десятков пересдающих зачет студентов автоматически ответил ему своей любимой присказкой, обомлел от нечаянной грубости, совсем соскучился, и тут же получил зачет.

– Я допускаю, что увлекшись, несколько преувеличил значение своего предмета. Все относительно, за исключением вечных абсолютов, а их не так уж и много, – изящно вышел из щекотливой ситуации профессор. – В этой связи я и ставлю вам зачет. Авансом. С условием, что вы серьезно возьметесь за изучение языка Шекспира и будете сдержаннее делится с окружающими своими сокровенными мыслями…

Заведующий кафедрой иностранных языков был аристократ духа, блистательно эрудированный, он в совершенстве владел несколькими европейскими языками, цитировал Хайяма и Уайльда, был лично знаком с Жоржи Амаду и Франсуазой Саган. Его великодушный жест вошел в анналы нашей alma mater[40], а Кимнатный, к всеобщему удивлению, увлекся английским и теперь не расставался с самоучителем английского языка.

* * *

И снова я лежал в темной пустоте ночи.

Все убаюкивал, укладывал спать свои мысли. Но, как ни старался, заснуть не мог. Да и что такое сон, как ни побег от действительности, он всегда заканчивается мучительным пробуждением. Жизнь так коротка и бестолкова. Сколько мне дано прожить? Столько лет уже ушло на детство и сколько еще уйдет на сон. Значит, обойдусь без сна. Воспоминания цепляются одно за другое, их обрывки и образы проплывают передо мной, и я барахтался в их клубящемся хаосе, не в силах сосредоточиться на чем-то одном. Мои мысли стали разбредаться и гулять сами по себе. Утомившись, я старался не останавливаться ни на одной из них. Интересно, кто творец этих мыслей? Неужели, я сам?

У меня промелькнула одна важная мысль, мелькнула и исчезла, не успев завязаться, я попытался ее вспомнить, чтобы додумать, но у меня не получилось. Ценная была мысль, жаль, что ее нельзя выразить словами, потому как не успел ее поймать. Стоит попробовать еще, но лень напрягаться, вспоминать, вызванные ею ассоциации. Мысли своенравней ветреных женщин. Одна, приходит к тебе сама, бескорыстно даря тебе свою нежность, но она тебя не интересует, и ты ее не замечаешь. За другой, позабыв обо всем на свете в желании ею обладать, устремляешься ты сам, но ты ей безразличен, и она тебя отвергает. Одним, они позволяют все, другим – ничего. Похоже, «они» основательно заполонили мое подсознание.

Раскачивается, играя солнечными бликами, вздымаясь медлительными валами, живая материя необозримой морской глади. Две синие с прозеленью волны, увенчанные бахромой пены на гребнях, медленно поднялись и устремились навстречу друг другу. Их, со зловещим шорохом поглотила третья, гигантских размеров густо-синяя глубинная волна, которая вздыбилась из пучины и набирая скорость, прокатилась наискось их движению. Порывами ветра дышит ковыльная степь. Далеко на востоке седой ее край встретился с небом и потерялся в ночи. На другом краю, во всю ширь распахнут горизонт, там садится солнце.

Стеной колышутся серые шинели, мелькают овчинные полушубки и матросские бушлаты, выгоревшие рыжие крестьянские картузы и высокие папахи. Черное знамя полощется на ветру. Топот копыт, поскрипывание конской упряжи да глухой перестук латунных окантовок ножен об стремена. Поблескивают подковы, всхрапывают усталые кони, скрипят рессоры пулеметных тачанок. Синие глаза васильков каплями алой крови рдеют в предвечерних сумерках. Запах конского пота да запаморочливо горький дух полыни томит грудь. Зарево заката кровавым нимбом горит над нами. Мы отступаем в сторону ночи на Гуляй-Поле, ‒ наш последний оплот. Уходим в небытие и бессмертие.

Вода и земля, море и степь, настолько разные и в чем-то похожие стихии. Подобно мужскому и женскому началу, вместе они составляют единое целое. Но, так ли верна́ эта избитая истина? Ведь никто убедительно не доказал, что они столь необходимы и дополняют друг друга. А что если, они противостоят и разрушают один другого? Как и, насколько, сочетается сила Солнца с нежностью Луны? Неделимые составляющие мироздания, где радость и страдания являются двумя сторонами одной медали.

У Солнца есть сила, и я понимаю тех, кто ему поклоняется. Но Солнце самое жестокое из светил, всегда идет своей дорогой, оплодотворяя и сжигая все на своем пути. Тогда как Луна повелительница вод, ‒ символ жизни и любви. Ярость пламени и прохлада воды, совместимы ли они? В чем же кроется необъяснимая притягательность этого, идеально ровного треугольника, внизу твоего живота? Наивен Малевич со своим «Черным квадратом», я бы написал «Черный треугольник». Но где мне взять краски, чтобы передать те, потаенные глубины глубин черного?

Фантазии отступают, когда начинается ледоход на реке Памяти. Моя мысль пронзает время и воспоминаний мне хватит на тысячу и одну ночь. Одно из них вспыхнуло и ослепило. Приходит время и тебя настигает прошлое. От него не убежишь, оно в тебе. Заглянув в колодец прошлого, можно увидеть вечность, но не забывай, что и вечность из глубин прошлого, глядит на тебя. Неужели пришла пора рассматривать свою жизнь в прошедшем времени? Видно, пришла. С каких пор я себя помню? Мне не забыть того первого детского восприятия жизни, когда я стал сознавать свои мысли. Из размытой акварели памяти проявляется одна и та же картина.

40

Питающая мать ‒ традиционное образное название учебных заведений по отношению к их питомцам (лат.).